возвращу Корейко десять тысяч, и он их возьмет. Хотел бы я
видеть человека, который не взял бы назад своих денег. И вот
тут-то ему придет конец. Его погубит жадность. И едва только он
сознается в своем богатстве, я возьму его голыми руками. Как
человек умный, он поймет, что часть меньше целого, и отдаст мне
эту часть из опасения потерять все. И тут, Шура, на сцену
явится некая тарелочка с каемкой...
-- Правильно! -- воскликнул Балаганов. В углу плакал
Паниковский.
-- Отдайте мне мои деньги, -- шепелявил он, - я совсем
бедный! Ягод не был в бане. Я старый. Меня девушки не любят.
-- Обратитесь во Всемирную лигу сексуальных реформ, --
сказал Бендер. -- Может быть, там помогут.
-- Меня никто не любит, - продолжал Паниковский,
содрогаясь.
-- А за что вас любить? Таких, как вы, девушки не любят.
Они любят молодых, длинноногих, политически грамотных. А вы
скоро умрете. И никто не напишет про вас в газете: "Еще один
сгорел на работе". И на могиле не будет сидеть прекрасная вдова
с персидскими глазами. И заплаканные дети не будут спрашивать:
"Папа, папа, слышишь ли ты нас? "
-- Не говорите так! -- закричал перепугавшийся
Паниковский. -- Я всех вас переживу. Вы не знаете Паниковского.
Паниковский вас всех еще продаст и купит. Отдайте мои деньги.
-- Вы лучше скажите, будете служить или нет? Последний раз
спрашиваю.
-- Буду, -- ответил Паниковский, утирая медленные
стариковские слезы.
Ночь, ночь, ночь лежала над всей страной. В Черноморском
порту легко поворачивались крапы, спускали стальные стропы в
глубокие трюмы иностранцев и снова поворачивались, чтобы
осторожно, с кошачьей любовью опустить на пристань сосновые
ящики с оборудованием Тракторостроя. Розовый кометный огонь
рвался из высоких труб силикатных заводов. Пылали звездные
скопления Днепростроя, Магнитогорска и Сталинграда. На севере
взошла Краснопутиловская звезда, а за нею зажглось великое
множество звезд первой величины. Были тут фабрики, комбинаты,
электростанции, новостройки. Светилась вся пятилетка, затмевая
блеском старое, примелькавшееся еще египтянам небо.
И молодой человек, засидевшийся с любимой в рабочем клубе,
торопливо зажигал электрифицированную карту пятилетки и шептал:
-- Посмотри, вон красный огонек. Там будет Сибкомбайн. Мы
поедем туда. Хочешь?
И любимая тихо смеялась, высвобождая руки.
Ночь, ночь, ночь, как уже было сказано, лежала над всей
страной. Стонал во сне монархист Хворобьев. которому
привиделась огромная профсоюзная книжка. В поезде, на верхней
полке, храпел инженер Талмудовский, кативший из Харькова в
Ростов, куда манил его лучший оклад жалованья. Качались на
широкой атлантической волне американские джентльмены, увозя на
родину рецепт прекрасного пшеничного самогона. Ворочался на
своем диване Васисуалий Лоханкин, потирая рукой пострадавшие
места. Старый ребусник Синицкий зря жег электричество, сочиняя
для журнала "Водопроводное дело" загадочную картинку: "Где
председатель этого общего собрания рабочих и служащих,
собравшихся на выборы месткома насосной станции? " При этом он
старался не шуметь, чтобы не разбудить Зосю. Полыхаев лежал в
постели с Серной Михайловной. Прочие геркулесовцы спали
тревожным сном в разных частях города. Александр Иванович
Корейко не мог заснуть, мучимый мыслью о своем богатстве. Если
бы этого богатства не было вовсе, он спал бы спокойно. Что
делали Бендер, Балаганов и Паниковский-уже известно. И только о
Козлевиче, водителе и собственнике "Антилопы-Гну", ничего
сейчас не будет сказано, хотя уже стряслась с ним беда
чрезвычайно политичного свойства.
Рано утром Бендер раскрыл свой акушерский саквояж, вынул
оттуда милицейскую фуражку с гербом города Киева и, засунув ее
в карман, отправился к Александру Ивановичу Корейко. По дороге
он задирал молочниц, ибо час этих оборотистых женщин уже
наступил, в то время как час служащих еще не начинался, и
мурлыкал слова романса: "И радость первого свиданья мне не
волнует больше кровь". Великий комбинатор немного кривил душой.
Первое свидание с миллионером-конторщиком возбуждало его. Войдя
в дом э 16 по Малой Касательной улице, он напялил на себя
официальную фуражку и, сдвинув брови, постучал в дверь.
Посредине комнаты стоял Александр Иванович. Он был в
сетке-безрукавке и уже успел надеть брюки мелкого служащего.
Комната была обставлена с примерной бедностью, принятой в
дореволюционное время в сиротских приютах и тому подобных
организациях, состоявших под покровительством императрицы Марии
Федоровны. Здесь находились три предмета: железная лазаретная
кроватка, кухонный стол с дверцами, снабженными деревянной
щеколдой, какой обычно запираются дачные сортиры, и облезший
венский стул. В углу лежали гантели и среди них две больших
гири, утеха тяжелоатлета.
При виде милиционера Александр Иванович тяжело ступил
вперед.
-- Гражданин Корейко? - спросил Остап, лучезарно улыбаясь.
-- Я, -- ответил Александр Иванович, также выказывая
радость по поводу встречи с представителем власти.
-- Александр Иванович? -- осведомился Остап, улыбаясь еще
лучезарнее.
-- Точно так, -- подтвердил Корейко, подогревая свою
радость сколько возможно.
После этого великому комбинатору оставалось только сесть
на венский стул и учинить на лице сверхъестественную улыбку.
Проделав все это, он посмотрел на Александра Ивановича. Но
миллионер-конторщик напрягся и изобразил черт знает что: и
умиление, и восторг, и восхищение, и немое обожание. И все это
по поводу счастливой встречи с представителем власти.
Происшедшее нарастание улыбок и чувств напоминало рукопись
композитора Франца Листа, где на первой странице указано играть
"быстро", на второй-"очень быстро", на третьей-"гораздо
быстрее", на четвертой-"быстро как только возможно" и все-таки
на пятой -- "еще быстрее".
Увидев, что Корейко достиг пятой страницы и дальнейшее
соревнование невозможно, Остап приступил к делу.
-- А ведь я к вам с поручением, -- сказал он, становясь
серьезным.
-- Пожалуйста, пожалуйста, -- заметил Александр Иванович,
тоже затуманившись.
-- Хотим вас обрадовать.
-- Любопытно будет узнать.
И, безмерно грустя, Бендер полез в карман. Корейко следил
за его действиями с:, совсем уже похоронным лицом. На свет
появилась железная коробка от папирос "Кавказ". Однако
ожидаемого Остапом возгласа удивления не последовало.
Подпольный миллионер смотрел на коробку с полнейшим
равнодушием. Остап вынул деньги, тщательно пересчитал их и,
пододвинув пачку к Александру Ивановичу, сказал:
-- Ровно десять тысяч. Потрудитесь написать расписку в
получении.
-- Вы ошиблись, товарищ, -- сказал Корейко очень тихо. --
Какие десять тысяч? Какая расписка?
-- Как какая? Ведь вас вчера ограбили?
-- Меня никто не грабил.
-- Да как же не ограбили? - взволновался Остап. -- Вчера у
моря. И забрали десять тысяч. Грабители арестованы. Пишите
расписку.
-- Да, ей-богу же, меня никто не грабил, - сказал Корейко,
по лицу которого промелькнул светлый зайчик. -- Тут явная
ошибка.
Еще не осмыслив глубины своего поражения, великий
комбинатор допустил неприличную суетливость, о чем всегда
вспоминал впоследствии со стыдом. Он настаивал, сердился, совал
деньги в руки Александру Ивановичу и вообще, как говорят
китайцы, потерял лицо. Корейко пожимал плечами,
предупредительно улыбался, но денег не брал,
-- Значит, вас не грабили?
-- Никто меня не грабил.
-- И десять тысяч у вас не брали?
-- Конечно, не брали. Ну, как вы думаете, откуда у меня
может быть столько денег?
-- Верно, верно, -- сказал Остап, поостыв. -- Откуда у
мелкого служащего такая уйма денег?.. Значит, у вас все в
порядке?
-- Все! - ответил миллионер с чарующей улыбкой.
-- И желудок в порядке? - спросил Остап, улыбаясь еще
обольстительнее.
-- В полнейшем. Вы знаете, я очень здоровый человек.
-- И тяжелые сны вас не мучат?
-- Нет, не мучат.
Дальше по части улыбок все шло совсем как у Листа, быстро,
очень быстро, гораздо быстрее, быстро как только возможны и
даже еще быстрее. Прощались новые знакомые так, словно не чаяли
друг в друге души.
-- Фуражечку милицейскую не забудьте, - говорил Александр
Иванович. -- Она на столе осталась.
-- Не ешьте на ночь сырых помидоров, -- советовал Остап,
-- чтоб не причинить вреда желудку.
-- Всего хорошего, -- говорил Корейко, радостно
откланиваясь и шаркая ножкой.
-- До свидания, до свидания, - ответствовал Остап, --
интересный вы человек! Все у вас в порядке. Удивительно, с
таким счастьем -- и на свободе.
И, все еще неся на лице ненужную улыбку, великий
комбинатор выскочил на улицу. Несколько кварталов он прошел
скорым шагом, позабыв о том, что на голове его сидит
официальная фуражка с гербом города Киева, совершенно
неуместным в городе Черноморске. И только очутившись в толпе
почтенных стариков, гомонивших напротив крытой веранды
нарпитовской столовой э 68, он опомнился и принялся спокойно
взвешивать шансы.
Пока он предавался своим размышлениям, рассеянно
прогуливаясь взад и вперед, старики продолжали заниматься
ежедневным своим делом.
Это были странные и смешные в наше время люди.
Почти все они были в белых пикейных жилетах и в соломенных
шляпах канотье. Некоторые носили даже шляпы из потемневшей
Панамской соломы. И уже, конечно, все были в пожелтевших
крахмальных воротничках, откуда поднимались волосатые куриные
шеи. Здесь, у столовой э 68, где раньше помещалось
прославленное кафе "Флорида", собирались обломки довоенного