"А может, его... малой скоростью, - подумал Александр
Иванович, продолжая вытягивать пачки и ужасаясь, - в разные
города? Строго конфиденциально. А? ".
Он снова выглянул. Великий комбинатор вытянулся и
отчаянно, как дог, зевнул. Потом он взял кондукторский фонарь и
принялся им размахивать, выкликая;
-- Станция Хацепетовка! Выходите, гражданин! Приехали!
Кстати, совсем забыл вам сказать: может быть, вы собираетесь
меня зарезать? Так знайте -- я против. И потом меня уже один
раз убивали. Был такой взбалмошный старик, из хорошей семьи,
бывший предводитель дворянства, он же регистратор загса, Киса
Воробьянинов. Мы с ним на паях искали счастья на сумму в сто
пятьдесят тысяч рублей. И вот перед самым размежеванием добытой
суммы глупый предводитель полоснул меня бритвой по шее. Ах, как
это было пошло, Корейко! Пошло и больно! Хирурги елееле спасли
мою молодую жизнь, за что я им глубоко признателен.
Наконец, Корейко вылез из-под кровати, пододвинув к ногам
Остапа пачки с деньгами. Каждая пачка была аккуратно заклеена в
белую бумагу и перевязана шпагатом.
-- Девяносто девять пачек, -- сказал Корейко грустно, --
по десять тысяч в каждой. Бумажками по двадцать пять червонцев.
Можете не проверять, у меня -- как в банке.
-- А где же сотая пачка? -- спросил Остап с энтузиазмом.
-- Десять тысяч я вычел. В счет ограбления на морском
берегу.
-- Ну, это уже свинство. Деньги истрачены на вас же. Не
занимайтесь формалистикой.
Корейко, вздыхая, выдал недостающие деньги, взамен чего
получил свое жизнеописание в желтой папке с ботиночными
тесемками. Жизнеописание он тут же сжег в железной печке, труба
которой выходила сквозь крышу вагона. Остап в это время взял на
выдержку одну из пачек, сорвал обертку и, убедившись, что
Корейко не обманул, сунул ее в карман.
-- Где же валюта? - придирчиво спросил великий комбинатор.
-- Где мексиканские доллары, турецкие лиры, где фунты, рупии,
пезеты, центавосы, румынские леи, где лимитрофные латы и
злотые? Дайте хоть часть валютой!
-- Берите, берите что есть, -- отвечал Корейко, сидя перед
печкой и глядя на корчащиеся в огне документы, - берите, а то и
этого скоро не будет. Валюты не держу.
-- Вот я и миллионер! - воскликнул Остап с веселым
удивлением. - Сбылись мечты идиота!
Остап вдруг опечалился. Его поразила обыденность
обстановки, ему показалось странным, что мир не переменился сию
же секунду и что ничего, решительно ничего не произошло вокруг.
И хотя он знал, что никаких таинственных пещер, бочонков с
золотом и лампочек Аладдина в наше суровое время не полагается,
все же ему стало чего-то жалко. Стало ему немного скучно, как
Роальду Амундсену, когда он, проносясь в дирижабле "Норге" над
Северным полюсом, к которому пробирался всю жизнь, без
воодушевления сказал своим спутникам: "Ну, вот мы и прилетели".
Внизу был битый лед, трещины, холод, пустота. Тайна раскрыта,
цель достигнута, делать больше нечего, и надо менять профессию.
Но печаль минутна, потому что впереди слава, почет и
уважение-звучат хоры, стоят шпалерами гимназистки в белых
пелеринах, . плачут старушки матери полярных исследователей,
съеденных товарищами по экспедиции, исполняются национальные
гимны, стреляют ракеты, и старый король прижимает исследователя
к своим колючим орденам и звездам.
Минутная слабость прошла, Остап побросал пачки в мешочек,
любезно предложенный Александром Ивановичем, взял его под мышку
и откатил тяжелую дверь товарного вагона.
Праздник кончался. Ракеты золотыми удочками закидывались в
небо, вылавливая оттуда красных и зеленых рыбок, холодный огонь
брызгал в глаза, вертелись пиротехнические солнца. За хижиной
телеграфа на деревянной сцене шел спектакль для кочевников.
Некоторые из них сидели на скамьях, другие же смотрели на
представление с высоты своих седел. Часто ржали лошади.
Литерный поезд был освещен от хвоста до головы.
-- Да! -- воскликнул Остап. -- Банкет в вагон-ресторане! Я
и забыл! Какая радость! Идемте, Корейко, я вас угощаю, я всех
угощаю! Согласно законов гостеприимства! Коньяк с лимончиком,
клецки из дичи, фрикандо с шампиньонами, старое венгерское,
новое венгерское, шампанское вино!..
-- Фрикандо, фрикандо, - сказал Корейко злобно, - а потом
посадят. Я не хочу себя афишировать!
-- Я обещаю вам райский ужин на белой скатерти, --
настаивал Остап. -- Идемте, идемте! И вообще бросьте
отшельничество, спешите выпить вашу долю спиртных напитков,
съесть ваши двадцать тысяч котлет. Не то налетят посторонние
лица и сожрут вашу порцию. Я устрою вас в литерный поезд, там я
свой человек, -- и уже завтра мы будем в сравнительно
культурном центре. А там с нашими миллионами... Александр
Иванович!..
Великому комбинатору хотелось сейчас всех
облагодетельствовать, хотелось, чтобы всем было весело. Темное
лицо Корейко тяготило его. И он принялся убеждать Александра
Ивановича. Он был согласен с тем, что афишировать себя не
следует, но к чему морить себя голодом? Остап и сам толком не
разбирал, зачем ему понадобился веселый табельщик, но, раз
начав, он не мог уже остановиться. Под конец он стал даже
угрожать:
-- Будете вот сидеть на своем чемодане, а в один погожий
денек явится к вам костлявая -- и косой по шее. А?
Представляете себе аттракцион? Спешите, Александр Иванович,
котлеты еще на столе. Не будьте твердолобым.
После потери миллиона Корейко стал мягче и восприимчивей.
-- Может, в самом деле проветриться? -- сказал он
неуверенно. -- Прокатиться в центр? Но, конечно, без шика, без
этого гусарства.
-- Какое уж тут гусарство! Просто два врача-общественника
едут в Москву, чтобы посетить Художественный театр и
собственными глазами взглянуть на мумию в Музее изящных
искусств. Берите чемодан.
Миллионеры пошли к поезду. Остап небрежно помахивал своим
мешком, как кадилом. Александр Иванович улыбался глупейшим
образом. Литерные пассажиры прогуливались, стараясь держаться
поближе к вагонам, потому что уже прицепляли паровоз. В темноте
мерцали белые штаны корреспондентов.
В купе на верхней койке Остапа лежал под простыней
незнакомый ему человек и читал газету.
-- Ну, слезайте, - дружелюбно сказал Остап, - пришел
хозяин.
-- Это мое место, товарищ, - заметил незнакомец. -- Я Лев
Рубашкин.
-- Знаете, Лев Рубашкин, не пробуждайте во мне зверя,
уходите отсюда.
Великого комбинатора толкал на борьбу недоумевающий взгляд
Александра Ивановича.
-- Вот еще новости, -- сказал корреспондент заносчиво. --
Кто вы такой?
-- Не ваше собачье дело! Говорят вам -- слезайте, и
слезайте!
-- Всякий пьяный, - визгливо начал Рубашкин, - будет здесь
хулиганничать...
Остап молча схватил корреспондента за голую ногу. На крики
Рубашкина сбежался весь вагон. Корейко на всякий случай убрался
на площадку.
-- Деретесь? -- спросил Ухудшанский. -- Ну, ну. Остапа,
который уже успел хлопнуть Рубашкина мешком по голове, держали
за руки Гаргантюа и толстый писатель в детской курточке.
-- Пусть он покажет билет! - надрывался великий
комбинатор. -- Пусть покажет плацкарту!
Рубашкин, совершенно голый, прыгал с полки на полку и
требовал коменданта. Оторвавшийся от действительности Остап
тоже настаивал на вызове начальства. Скандал завершился большой
неприятностью. Рубашкин предъявил и билет и плацкарту, после
чего трагическим голосом потребовал того же от Бендера.
-- А я не покажу из принципа! -- заявил великий
комбинатор, поспешно покидая место происшествия. - У меня такие
принципы!
-- Заяц! - завизжал Лев Рубашкин, выскочивший в коридор
нагишом. - Обращаю ваше внимание, товарищ комендант, здесь ехал
заяц!
-- Где заяц? - провозгласил комендант, в глазах которого
появился гончий блеск.
Александр Иванович, пугливо притаившийся за выступом
трибуны, вглядывался в темноту, но ничего не мог различить.
Возле поезда возились фигуры, прыгали папиросные огни и
слышались голоса: "Потрудитесь предъявить! "-"А я вам говорю,
что из принципа! "-"Хулиганство! "-"Ведь верно? Ведь правильно?
"-"Должен же кто-нибудь ехать без билета? " Стукнули буферные
тарелки, над самой землей, шипя, пробежал тормозной воздух, и
светлые окна вагонов сдвинулись с места. Остап еще хорохорился,
но мимо него уже ехали полосатые диваны, багажные сетки,
проводники с фонарями, букеты и потолочные пропеллеры
вагон-ресторана. Уезжал банкет с шампанским вином, со старым и
новым венгерским. Из рук вырвались клецки из дичи и унеслись в
ночь. Фрикандо, нежное фрикандо, о котором так горячо
повествовал Остап, покинуло Гремящий Ключ. Александр Иванович
приблизился.
-- Я этого так не оставлю, - ворчал Остап. -- Бросили в
пустыне корреспондента советской прессы! Я подыму на ноги всю
общественность. Корейко! Мы выезжаем первым же курьерским
поездом! Закупим все места в международном вагоне!
-- Что вы, -- сказал Корейко, -- какой уж там курьерский!
Отсюда никакие поезда не ходят. По плану эксплуатация начнется
только через два месяца.
Остап поднял голову. Он увидел черное абиссинское небо,
дикие звезды и все понял. Но робкое напоминание Корейко о
банкете придало ему новые силы.
-- За холмом стоит самолет, - сказал Бендер, - тот,
который прилетел на торжество. Он уйдет только на рассвете. Мы
успеем.
Для того чтобы успеть, миллионеры двинулись широким
дромадерским шагом. Ноги их разъезжались в песке, горели костры
кочевников, тащить чемодан и мешок было не то чтобы тяжело, но
крайне противно. Покуда они карабкались на холм со стороны
Гремящего Ключа, с противной стороны на холм в треске
пропеллеров надвигался рассвет. Вниз с холма Бендер и Корейко