Пока же дуализм мало кому нравится. По мнению П. Я. Гальперина, «подлинным источником "открытого кризиса психологии" был и остается онтологический дуализм – признание материи и психики двумя мирами, абсолютно отличными друг от друга». А Дж. Серл в конце XX в. высказался еще жестче: «О дуализме в любой его форме не может быть и речи, поскольку считается, что он не согласуется с научной картиной мира».
Иногда в живых существах видят особую жизненную силу, напрямую связываемую с психикой. Этому способствовал и авторитет Аристотеля: «Необходимо душу признать сущностью, своего рода формой естественного тела, потенциально одаренного жизнью». Если принять такую позицию, то принципиальная возможность субъективных переживаний у нашей компьютерной модели связана с проблемой наличия жизни у такой модели. Действительно, можно лк компьютер сделать живым? Тем самым дополнительно порождается иной – тоже пока неразрешимый – вариант онтологической проблемы: как из неживого бытия возникает жизнь? Что вообще означает «быть живым»? Где граница между жизнью и смертью? Вирусы, ферменты, гены, сухие бактерии, виноградные косточки – живые? Космос – живой? Петух, которому отрубили голову, способен пробежать несколько шагов – он в это время живой? Человек, реанимированный из состояния клинической смерти, был в состоянии смерти живым? «Может быть, – провокационно спрашивает В. В. Налимов, – неживым мы называем просто то, в чем не умеем видеть живое?» Сегодня, наверное, никто точно не скажет, что же конкретно надо ввести в модель, чтобы ее можно было однозначно оценить как живую. Но даже если кому и удастся сделать такую оценку, то на самом деле все равно не ясно, как решить, есть ли субъективные переживания у виноградной косточки, муравьев, обезьян или тем более у космоса. Впрочем, учебное пособие по экологии, написанное выдающимися специалистами, решило эту проблему с достоинством и поражающей воображение простотой: «Сознание – это свойство передвигающихся животных».
Многие философы и психологи связывают жизнь с познанием. X. Плеснер предлагал рассматривать жизнь как «бытие для созерцания». «Жизнь как процесс познания» – так называет целую главу своей книги К. Лоренц. Ему вторит У. Матурана: «Живые системы – это когнитивные системы, а жизнь как процесс представляет собой процесс познания». Дж. Келли заявляет: жизнь – это «отношение заинтересованности между частями нашего мира, в котором одна часть – живое существо – способно побудить себя к тому, чтобы репрезентировать другую часть – свое окружение». (Текст Ф. Шиллера из «Кассандры»: «Жизнь заключается в ошибках, Познанье означает смерть», разумеется, не столько противоречит, сколько подтверждает сказанное: когда познание закончится, т. е. станет безошибочным, тогда, полагает поэт, закончится и жизнь.)
Из всего этого можно сделать разные выводы. Когнитивисты решили: уж если сама жизнь – это познание, то сознание должно быть неизбежным следствием протекания познавательных процессов. Но они сами заявляют, что не знают ни что такое сознание, ни что оно делает.
Итак, остается признать, что ясный логический выход из обсуждаемого тупика пока никто не предложил. О чем, собственно, идет речь, когда мы говорим о сознании, на самом деле никому не известно. В общем, как точно сказал М. К. Мамардашвили, «сознание есть нечто такое, о чем мы как люди знаем все, а как ученые не знаем ничего». Но, уважаемые коллеги-психологи, вопрошает В. М. Аллахвердов, если мы ничего не знаем о сознании, то что же мы вообще как психологи знаем?
Вариант той же неразрешимой дилеммы: социальное – биологическое
Вот еще одна удручающая многих разновидность онтологической проблемы: с чего вдруг на каком-то этапе эволюции биологических систем возникает социальное? Б. Ф. Поршнев удачно формулирует базовое противоречие: «Социальное нельзя свести к биологическому. Социальное не из чего вывести как из биологического». Существует несколько неудачных, хотя и весьма популярных, версий происхождения социального. Рассмотрим две из них.
Первая версия: чем выше на эволюционной лестнице находится животное, тем более совершенные способы приспособления оно вынуждено использовать. Так, согласно А. Н. Леонтьеву и его последователям, психика есть продукт усложнения жизни. Поэтому, утверждают они, психическая деятельность возникает раньше нервной. Данная версия уже на этой стадии рассуждений выглядит крайне загадочно. Жил, например, себе червь и до сих пор живет. Зачем было его потомкам усложнять себе жизнь? Не понятно, зачем вообще животное передвигается по эволюционной лестнице, если ему там труднее выжить. Сам Леонтьев чувствовал проблему. Поэтому он к предшествующему высказыванию о роли усложнения жизни в возникновении психического добавлял характерное «и наоборот»: само усложнение жизни – следствие способности психического отражения. После такого дополнения данное Леонтьевым объяснение о происхождение психического можно считать аннулированным.
Вершина эволюции – человек уже, говорят сторонники данной версии, не может довольствоваться только психикой: он конструирует социальные (в частности, трудовые) отношения. И. Л. Андреев поясняет это так: человек оказывается перед выбором «либо вымереть, либо найти "неживотные" средства, чтобы выжить». Но как происходит, что животное, которому не хватает животных средств, не погибает? Как оно способно породить «неживотные» средства, которых у него до этого не было?
Представители второй версии чувствуют логическую несуразность первой. В. Г. Асеев утверждает: повышение психических возможностей никакому живущему организму не только не нужно, оно гибельно. По этой версии, все происходит строго наоборот. Не новые функциональные задачи вызывают необходимость возникновения ранее неведомых способов приспособления, а новые способы приспособления приводят к возникновению и решению новых задач. Так, биологическая эволюция мозга приводит к тому, что сам этот орган все более и более усложняется. А чем сложнее любая система, тем она медленнее, тем труднее перестраивается, а потому должна погибнуть. Единственный путь – использовать преимущества сложной системы и, например, предугадывать и объясненять ход будущих событий. Л. И. Божович так объясняет возникновение социального в онтогенезе: «Кора головного мозга ребенка уже с момента рождения представляет собой орган такой степени сложности, при которой он для своего развития нуждается в специальной организации раздражителей со стороны взрослого человека и в постоянном их усложнении». Кора должна функционировать, иначе организм погибнет. Ведь если раздражений не хватит, утверждает Божович, то это может вызвать смерть. А потому становление социальных отношений становится биологически целесообразным.
В свою очередь, представители первой версии видят логическую странность второй. Усложнение головного мозга не имеет никакого биологического оправдания, говорят они. Ведь такое сомнительное эволюционное приобретение приносит организму только вред. Беспомощные человеческие существа с огромным мозгом должны были бы погибнуть, а не создавать социальные отношения. В чем же может заключаться биологический смысл вредных эволюционных изменений? Известен только один логически выверенный, хотя и весьма головокружительный, ответ на сделанное возражение. Его автором является Б. Ф. Поршнев.
Он, прежде всего, признает: мышление и в антропогенезе, и в онтогенезе у ребенка на первых порах всегда вредно для организма, так как делает его беспомощнее по сравнению с животными. «Но как же, если исключить всякую мистику, объяснить это "неполезное" свойство? Ведь естественный отбор не сохраняет вредных признаков». И придумывает логический трюк, специально сконструированный, чтобы распутать столь коварную головоломку: это свойство, утверждает он, могло сохраниться только в результате искусственного отбора. И далее рассказывает по сути детективную историю. Архантропы, по его словам, были людоедами. Они поедали наиболее беспомощных представителей своего вида. Постепенно они стали специально разводить представителей «поедаемой ветви». В результате наиболее беспомощные понемногу становились еще беспомощнее, но зато со все более крупными головами и, как важное следствие для архантропов, с очень вкусными мозгами... Поэтому-то достаточно быстро произошло формирование неоантропов. Ну а уж затем сформировавшиеся неоантропы воспользовались преимуществом своего огромного мозга и – за счет возникших интеллектуальных преимуществ – породили социальные отношения и расправились с архантропами. Экзотичность этой версии лишь подчеркивает, какие невероятные (и мало чем обоснованные) гипотезы приходится выдвигать, какие логические трудности преодолевать, чтобы объяснить происхождение социального усложнением мозга.
Все объяснения возникновения социального в эволюции живых существ вращаются в замкнутом круге. Очевидно, что живые существа существуют и эволюционируют по биологическим законам. Отсюда следует: социальное неизбежно порождается в результате действия биологических законов. Возникновение социального тогда – врожденная биологическая потребность человека. Но, еще раз спросим мы вместе с Л. И. Божович: как же врожденная биологическая потребность может превратиться в социальную? Социальное – и это, в свою очередь, столь же очевидно – не тождественно биологическому. Но тогда получается, что социальное должно зарождаться и действовать не только по биологическим законам. Значит ли это, что хотя бы иногда оно должно действовать вопреки жизненно важным законам? Судя хотя бы по возрастающему числу самоубийств в ситуациях социального напряжения – да. Но все живые существа потому и существуют, что они живут по биологическим законам. Тогда, казалось бы, социальное вообще не должно возникнуть и существовать. Тем не менее оно существует. Как же вырваться из логического круга, кажущегося таким запутанным?