Жизнь лаборатории была бы полностью парализована, если бы следовала за рекомендациями эпистемологов. Однако, она стихийно согласуется с принципами радикального реализма, который не выбирает между «фактами» и «фетишами». Поэтому достаточно несколько месяцев эмпирических исследований лабораторной практики, что бы отказаться от фундаментального положения новоевропейской мысли – дихотомии субъекта и объекта. На дне ящика Пандоры, «черного ящика» науки, всегда сохранялась надежда. Это надежда на то, что новоевропейский миф о прогрессе, о власти человека над природой, уступит место коллективной истории как процессу становления людей и вещей в отношении друг друга.
«Надежда Пандоры» – один из ярких примеров рефлексии социальных наук по поводу собственных оснований. Эти, зачастую, саморазрушительные, размышления тесно связаны с перестройкой гуманитарного знания в ответ на вызов системных теорий и теорий эмерджентной эволюции, которые питают принцип взаимодополнительности «наук о природе» и «наук о духе». Как часть двустороннего процесса сближения естественнонаучного и гуманитарного знания обращение «наук о духе» к своим онтологическим (натурфилософским) корням является симметричным ответом на «гуманитаризацию» естественных наук. «Надежда Пандоры» представляет собой попытку осмысления и обоснования вновь переоткрытой вовлеченности гуманитарного знания в онтологию.
Научный результат, который, появляясь, так же занимает свое место в ряду элементов (акторов) сети, соответственно, историчен. Его существование определено отношениями с множеством других сущностей-гибридов. Нарушение и трансформация связей внутри коммуникационной системы может привести к исчезновению научного факта как это произошло, например, с абиогенезом, когда появились микробы [152]. Что же касается микробов, их объективность конституирована сетевыми отношениями, частью которых были эксперименты Пастера, «создавшего» их, так же как они, в свою очередь, «создали» ученого Пастера, делегируя его высказываться от их имени и утверждать, что они производят брожение [153].
Здесь Латур имеет дело с двумя зеркальными историями – онтологической, историей рождения новой субстанции, молочнокислого фермента, и эпистемологической, историей создания нового научного факта [154]. Пастер был последовательно вовлечен в несколько предприятий: одно из них разворачивается в лаборатории, где в ходе экспериментов некоторый набор явлений превращается в новую субстанцию; второе осуществляется как текст и представляет собой доклад Пастера о ходе и результатах исследований; третье заключается в принятии научным сообществом нового факта. Совокупность этих процессов порождает новую реальность – ферменты, которые обязаны своим существованием состоявшейся цепочке взаимообменов в той же мере, что и Пастер, и научное сообщество обязаны ферментам обретением нового научного факта со всеми вытекающими социальными последствиями.
Можно ли говорить о том, что ферменты определили ход событий и были лишь «открыты» Пастером? Можно ли, напротив, утверждать, что Пастер и его коллеги создали новый факт? Латур отвечает положительно на оба вопроса. И природные, и социальные акторы взаимно создавали друг друга, непрерывно обмениваясь свойствами. Результатом этого взаимообмена стали новые субстанции и новые агенты, не сводимые ни к каким из ранее существующих. Следовательно, научные факты – одновременно искусственные и естественные, придуманы и самостоятельны. Более того, «именно в силу своей искусственности они способны достичь полной независимости от любого вида продукции, конструкции или выдумки»[155]. Заслуга Пастера состояла в том, что он сумел создать такую экспериментальную ситуацию, внутри которой объектам была предоставлена возможность действовать автономно. Поэтому высказывания: «фермент был создан в лаборатории Пастера» и «фермент – самостоятельная сущность» -- синонимы. В результате взаимоотношений между агентами появились новый научный факт, новый Пастер, новая Академия наук и т.д [156].
Итак, согласно реляционной онтологии, мир населен не «субъектами» и «объектами», а гибридами. «Что касается заимствованной из биологии метафоры «гибридности», - пишет З.Каганова, - то она подразумевает способность тех или иных единиц к плодотворным слияниям, но с сохранением своей идентичности, и в то же время позволяет придать «биологическое измерение» явлениям, которые традиционно относились к сфере культуры» [157]. Биолог и философ «технонауки», Харавэй, для описания гибридов прибегает к термину «киборг», который соединяет биологических и технологических акторов в единый организм-механизм [158]. Фигура киборга -- знаменательна для той культурной ситуации, которая сложилась во второй половине XX в со взрывом информационных и биологических наук и технологий: трансплантанты, продукты генной инженерии, виртуальные корреспонденты, экосистемы -- все это «материально-семиотические агенты» [159], которые демонстрируют обратимость движения в двух направлениях, от реальности к конструкции и обратно. Киборг -- ироническое прочтение Homo sapiens, имеющее целью развенчать «миф модернизма о человеке», чье одиночество в мире оказалось, скорее, драмой, чем торжеством.
Отрицание «автономии субъекта» вносит коррективы в концепцию «социального конструирования реальности»: общество -- само конструировано, в нем не найти устойчивых структур, или атомов культуры, из которых с необходимостью было бы получено знание о мире (как не найти их и в природе). Конструкция, таким образом, превращается в синоним становления, коэволюции, порождающей события, которые составляют историю мира. «В моем понимании, -- пишет Харавэй, -- конструктивизм имеет в виду случайность и специфичность, а не эпистемологический релятивизм» [160]. Конструкция -- креативный процесс, непрерывное рождение качественно новых, уникальных событий, ни сводимых к ранее существующим. Это предполагает приоритет отношений и связей перед отнесенными элементами, определяемыми только в рамках системы, как результат взаимодействия. Развитие такой системы зависит от ее состояния в целом, а ее целостность - всегда больше просто суммы частей. Поэтому актуальным оказывается термин коллекив, который говорит о «механизмах» поддержания этой целостности, о совместном участии человеческих и не-человеческих акторов в «строительстве общего мира»: «если барьер между природой и обществом скрывает тот политический процесс, благодаря которому космос собран в единое сообщительное целое, то слово «коллектив», напротив, делает этот процесс центральным» [161].
Подведем краткий итог. Рассмотренный срез постпозитивистской философии и социологии науки позволяет говорить о достаточно заметной тенденции пересмотра субъектцентристских стратегий. Отказ от модели «социального конструирования реальности» связан с поиском своеобразного синтеза предельных базовых моделей экстернализма и интернализма, который учитывал бы «дополнительность» внешних и внутренних детерминант по отношению к друг другу. Внимание к «вещам» как к диалоговым объектам, характерное для «симметрических подходов», означает формирование модели коллектива, в которой онтологические и эпистемологические вопросы оказываются соответствующим образом «смешанными»: то, что сообщает нам «природа» зависит не только от ее «действительного» устройства, но и от позиции спрашивающего, тогда как последняя, в свою очередь, также не является непосредственной: она детерминирована системой отношений. Говоря об объектах-гибридах STS имеют в виду комплексные, «пересекающие традиционные дисциплинарные сферы», объекты, чье изучение возможно только в рамках междисциплинарных взаимообменов, позволяющих «схватить» «эффекты их системности» [162]. Происходящий в наши дни синтез дисциплин, который приводит к возрастанию пограничных исследований, вероятно, может служить подтверждением слов STS о том, что науки о природе и науки о духе будут преобразованы в науки о коллективе.
Дилемма «реальность-конструкция» в эпоху «постсовременности»
«Критический поворот» и «объективность»
Несмотря на то, что сегодняшняя философия осознает себя в качестве «постсовременной» она по-прежнему имеет дело с некоторыми «современными» проблемами. Одной из таковых проблем является необходимость выбора между двумя взаимоисключающими сферами – онтологической реальностью и эпистемологической реальностью. Проблема состоит в том, что только первая имеет «законное» право считаться «реальностью» в собственном смысле, тогда как вторая в русле критической философии приобретает статус конструкции, т.е. продукта, производимого сознанием.