Но «развенчание» субъекта в эпоху постмодерна не означает отказа от самих основ критицизма: на место трансцендентальной субъективности встает коллективная, исторически изменчивая, опосредованная культурой, детерминированная общественными связями и отношениями субъективность. «Призма» всеобщих и необходимых категорий интеллекта сменяется другой «призмой» – «парадигм» и коллективных иллюзий. Конструкция становится социальной, но остается при этом «конструкцией», которую отделяет от «реальности» непреодолимая пропасть. Запрет на метафизику продолжает править бал в философии, порождая многочисленные онтологии сознания, философии языка и культур-релятивистские течения.
Поэтому, когда в конце XX в. метафизика Уайтхеда оказывается востребованной конструктивистами, это свидетельствует о том, что им начинают жать тесные конструктивистские ботинки. Внимание к «вещам», «объектам», «нечеловекам» (nonhumans), которые – больше, чем просто явления, побуждает их к пересмотру конструктивистских принципов и к поиску таких теоретических моделей, которые позволили бы включить «реальность» в «конструкцию», не отказывая при этом в существовании ни первой, ни второй. И здесь метафизика Уайтхеда пришлась весьма кстати, поскольку отвечала этому стремлению. Социальные конструктивисты (такие как Б. Латур, Д. Харавэй, Э. Пикеринг, Д. Лоу, И. Стенгерс и др.) берут на вооружение систему Уайтхеда, не опасаясь, по-видимому, за собственное дело философского критицизма. Это косвенно подтверждает: Уайтхед таким образом перестраивает онтологическое значение «объекта» и «субъекта», что они становятся онтологически совместимыми, и, вслед за этим, становятся совместимыми «реальность» и «конструкция».
Я остановлюсь на метафизике Уайтхеда, чтобы ответить на вопрос, что именно в его системе привлекает конструктивистов, и что может быть использовано для развития постпозитивистских концепций. Иными словами, я попытаюсь рассмотреть вопрос о том, как с помощью онтологии Уайтхеда (и шире – диалектики, потому что в случае Уайтхеда речь идет именно о диалектике) совместить «реальность» и «конструкцию», онтологию и эпистемологию.
Диалектика и позитивизм: внутренние и внешние отношения
В наши дни слово «диалектика» нечасто встретишь в философских текстах. Вот что пишет по этому поводу В.В. Бибихин: «В XX в. появляется тенденция сознательного и нарочитого исключения слова и понятия «диалектика» из философского словаря… В перемене отношения к диалектике многое объяснялось реакцией отталкивания от гегелевского «панлогизма»… В философии Запада в XX в. появилось мнение, что вся диалектика – порождение отвлеченного метафизического ума, новая схоластика, подлежащая преодолению рациональным научным мышлением» [203].
Любопытно, что многие сторонники диалектики, напротив, называют метафизиками всех приверженцев анти-диалектического метода. В этом противопоставлении угадывается Гегель, считавший, что метафизика – это способ мышления, противоположный диалектическому. Например, Энгельс, ссылаясь на Гегеля, пишет: «Для метафизика вещи и их мысленные отражения, понятия, суть отдельные, неизменные, застывшие, раз навсегда данные предметы, подлежащие исследованию один подле другого и один независимо от другого [204]», тогда как для «диалектики… существенно то, что она берет вещи и их умные отражения в их взаимной связи, в их сцеплении, в их движении, в их возникновении и уничтожении [205]». В том же духе отвечает на обвинение в метафизике Лосев: «Думают, что реальность вещи есть ее необдуманность, непереведенность в разум, ее одинокое и бессмысленное существование. Нет, господа, это не то. Вы сами – злостные метафизики… Умы, сами проникнутые формалистической и нигилистической метафизикой (курсив мой – О.С.), еще упрекают меня в метафизике. Думают, что раз дается некое отвлеченное построение, то тем самым оно уже и метафизическое [206]».
Это взаимное обвинение многое раскрывает. Где же коренится метафизика, и откуда она наводит на философию порчу? Позитивисты считают, что она – в учениях диалектиков, которые выходят за границы собственного опыта в область ничем (даже законом противоречия) не сдерживаемых спекуляций. Диалектики, напротив, обнаруживают метафизику в концепциях критически мыслящих философов, позитивистов, которые предпочитают однозначность в определении фактов опыта. Похоже, правы и те, и другие обвинители. И диалектика, и позитивизм равно имеют свою метафизику.
К примеру, почему диалектика представляет для позитивистов проблему? Я думаю, что дело не столько в том, что она – продукт отвлеченного, и, значит, зараженного дурной болезнью метафизики, ума. Проблема, скорее всего, в том, что «метафизическая подкладка» диалектики вступает в конфликт с «метафизикой критицизма». Спор диалектики и позитивизма – это спор двух метафизик, или двух онтологических моделей.
Неприятие метафизики позитивистами, имеющее в качестве своей метафизической предпосылки очищение «объектов» от всего «субъективного» в целях их «чистой» калькуляции средствами экспериментально-математического естествознания, закономерным образом оказывается неприятием диалектики, осмысливающей вещь через энергию ее сущности. Именно «позитивистскую метафизику» Лосев называет «нигилистической», справедливо полагая, что отрицание какого-либо свойства во «внеположенном объекте» есть точно такое же выхождение за пределы собственного опыта, как и приписывание какого-либо свойства «объекту».
Конфликт двух онтологий выражен, например, в знаменитой статье К. Поппера «Что такое диалектика».
Как замечает В.С. Библер по поводу данной статьи Поппера [207], для критика диалектики (этим критиком является Поппер) изолированные объекты-факты, представляют собой дискретное наличное бытие («это есть») или не представляют его («этого нет»). Процесс порождения и обоснования факта, процесс, в котором факт раскрывается через сущность, отличную от него самого, проходя через момент самоотрицания, подменяется в позитивизме результатом, который выступает высшей инстанцией в деле однозначного суждения о реальности в терминах истинности (существования) или ложности (не-существования). Субъект становится регистратором «всевластных фактов» и конструктором (идеального) мира в соответствии с ними. Отсюда – прямой путь к торжеству натуралистического субъективизма, утверждающего, что нет объекта вне ощущения [208] (вне индивидуального или коллективного опыта).
Поппер убежден в том, что доступный познанию мир состоит из фактов, представляющих непосредственное и неизменное бытие, и должен быть описан средствами формальной (двузначной) логики. Точка зрения Поппера созвучна с теми критическими замечаниями в адрес диалектики, которые были высказаны еще Аристотелем с позиций натурализма и феноменализма [209]. Именно к Аристотелю следует возвести одну из так называемых «догм редукционизма», которая, по словам Куайна, заключается в предположении, «что любое высказывание, взятое в изоляции от своих соседей, вообще может подтверждаться или не подтверждаться» [210].
Критикуя диалектический принцип универсальной относительности, Аристотель указывает на необходимое условие отношений – субстрат, который не содержится ни в каком подлежащем. Автономное бытие – вот предпосылка любого осмысленного высказывания. Мы мыслим ясно и с необходимой последовательностью, только когда мыслим единичное, самостоятельное, ничем не опосредованное, и поэтому спасение от антиномий достигается логической определенностью и однозначностью, когда факт фиксируется в абсолютном отъединении от всех иных фактов. В противном же случае, говорит Аристотель, можно легко доказать все [211].
Почти слово в слово повторяет Аристотеля Поппер: «если мы станем допускать противоречия, мы должны будем расстаться со всяким видом научной деятельности,… потому что, если допущены два противоречащих друг другу высказывания, то по необходимости допустимы какие угодно высказывания… ведь логически мы вправе выводить из пары противоречащих высказываний все что угодно» [212], а это, согласно Попперу, означает «полный распад науки» и научной рациональности [213] .
Как видно, неприятие диалектики определено выбором в пользу принципа исключенного третьего, за которым стоит онтология механического соединения безотносительных и самодостаточных элементов. Атомистическая онтология буквально пронизывает новоевропейскую мысль и в значительной мере вдохновляет эпистемологический перекос, который выражается в упорном поиске субъективной достоверности. Стремление позитивизма ограничить рациональный дискурс только описанием наблюдаемых идентичностей («объектов») – один из наиболее ярких примеров такого поиска.
Однако, по мере того, как философия в XX в. подходит к порогу субъект- или культур-центризма [214], к тому пределу, за которым эта позиция явно обнаруживает свою односторонность, если не слово «диалектика», имеющее, по-видимому, слишком «навязчивые» коннотации, то сами принципы диалектического мышления постепенно восстанавливаются в правах. «Реляционные онтологии», «холизм», «системные теории», «перспективный реализм», «экологическое сознание», «органицизм» и «органическая философия», «симметрии» и «симметричные онтологии», наконец, «синергетика» – распространенные ныне термины, которые используются для описания традиционного диалектического подхода, чье своеобразие состоит во внимании к взаимному определению противоположных начал [215]. Общим для этих направлений является отказ от атомистической онтологии в пользу онтологии целостности, что сопровождается пересмотром категории отношения [216]. Кризис позитивизма второй половины XX в и последовавший за ним кризис всей критической традиции [217] напрямую связаны с глубокими изменениями в сфере онтологических концепций.