Ключевая идея лабораторных исследований – конструирование фактов. Дискуссия относительно того, как это конструирование происходит, породила многочисленные недоразумения. Поэтому целесообразно хотя бы приблизительно представить, как можно трактовать факт в отличие он наблюдения. Хесс понимает под фактом «общепризнанное наблюдение или эмпирический закон»[353]. Латур и Вулгар выделяют пять типов факта[354]: 1) гипотеза, умозрительное построение; 2) утверждение, содержащее модальности, указывающие на наличие данности или ее отсутствие; 3) заявление исследователя о полученных результатах; 4) общепризнанное знание, изложенное в литературе; 5) то, что принимается без доказательств, как очевидное. Поскольку модальность в данном случае понимается как квалификатор, добавляемый к утверждениям об истинности наблюдений, переход к фактам пятого типа сопровождается прогрессирующей элиминацией модальности. Но даже если факт достиг социального статуса пятого типа, т.е. считается непреложным, это еще не означает, что он не может быть опровергнут при появлении веских доводов. Еще одна схема анализирует аналогичный переход от «локальных неопределенностей» к «глобальным определенностям» (правда, здесь описываются не стадии, а типология механизмов, регулирующих процесс – таких, как оперирование критериями разного уровня, генерализация результатов и т.д.)[355].
Особый тип лабораторных исследований развился из этнометодологии, которую в 1950-х годах разработал Г.Гарфинкель, ученик Парсонса. Эта область социологии изучала повседневные процедуры описания, способствующие формированию поведенческих стереотипов и социальных структур. В исследованиях науки этнометодология ассоциируется с лабораторными исследованиями, сосредоточенными на скрупулезном анализе ученого дискурса[356]. Они позволили установить, что значение или интерпретация одних и тех же теорий, наблюдений или событий меняется в зависимости от уровня дискурса. В частности, сравнение устных обсуждений с письменными заметками и формальными отчетами часто обнаруживало различные версии одного и того же события[357]. Это обстоятельство важно в том отношении, что предостерегает от поспешных умозаключений на основании какого-либо одного уровня дискурса. Вместе с тем, анализ дискурса обладает ограниченными возможностями и не способен предложить более глубокий социологический или культурный анализ.
Для всех типов лабораторных исследований 1970-х – 1980-х годов характерно внимание к тому, что в действительности ученые делают в лабораториях. Хотя такого рода исследования практически прекратились к 1990-м годам, их программное наследие было воспринято исследованиями науки как практики. В частности, Пикеринг полагает, что прежние исследования физики (например, работы Куна), уделяли гипертрофированное внимание теории. Пикеринг предложил рассматривать процесс научного исследования как взаимодействие трех главных параметров: материальной процедуры (подготовка и использование аппаратуры и исследуемых материалов), объяснительной модели (теоретическое понимание того, как функционирует оборудование) и феноменальной модели (теоретическое понимание исследуемого феномена)[358]. Ученые как акторы должны преодолевать сопротивление, создаваемое каждым из перечисленных параметров.
Еще одна микросоциологическая модель, концепция социальных миров, используемая в STS, возникла на основе теоретического наследия Чикагской школы. Социальный мир – это целостная единица дискурса, ограниченная не местоположением или формальными отношениями, а лишь «пределами эффективной коммуникации»[359]. Представители STS, использующие эту концепцию, ввели ряд новых понятий в междисциплинарное общение. В частности, анализируя т.н. «выполнимые» проблемы науки, Фуджимура[360] показывает, как ученые примиряют несопоставимые требования различных социальных миров – например, руководства и научной дисциплины. Чтобы добиться успеха, ученым необходимо найти проблемы, объединяющие различные социальные миры в процессе, подобном «регистрации» в теории актор–сеть. Фуджимура также ввел понятие «массового движения» в науке, возникающего, когда «большое количество людей, лабораторий и организаций концентрирует ресурсы на едином подходе к проблеме»[361]. Этот феномен можно рассматривать как особый вид быстрого разрастания сети.
Таким образом, Батская школа, лабораторные исследования, этнометодология и анализ дискурса и, наконец, концепция социальных миров предложили свои альтернативы анализа интересов Эдинбургской школы. Они переориентировали исследования с исторических данных на целый ряд иных источников информации – наблюдения, опросы и т.п. – которые в обычной практике не протоколируются и не архивируются. В результате были получены важные данные о том, как партикуляристские ценности и локальные обстоятельства воздействуют на процесс производства знания, и создана терминология, позволяющая концептуализировать различные аспекты конструирования фактов.
Однако анализ того, как делается наука в конкретных группах сетях, институциях, естественно, не нуждался в макросоциологических категориях (класс, государство, раса, пол и т.д.) Эдинбургской школы и в основном игнорировал их. Поэтому критический потенциал SSK был ограничен. Примечательно, что в дальнейшем адепты концепции социальных миров вышли за ее рамки на более широкие проблемы, а такой аналитик дискурса, как С. Йерли, обратился к более общим политическим и социальным вопросам. Однако другие представители SSK по-прежнему считают, что работоспособная теория науки может обойтись без таких феноменов, как общество и культура.
Теории сети
Понятие сети используется широким кругом исследователей, считающих, что неформальные социальные связи играют важную роль в производстве науки. Этим понятием обнимаются ключевые или релевантные группы программ EPOR и SCOT, транснаучные поля, социальные миры и им подобные социальные объединения, находящиеся вне формальных рамок лабораторий, отделов, исследовательских центров и научных дисциплин. К сетям можно отнести научные школы или группы, обычно включающие в себя наставников и последователей, объединенных общей теорией, методом или стилем[362].
В исследованиях технологии теория сетей тоже весьма значима. Один из лучших примеров – работа историка Т.Хьюза, описавшего общую модель широких технологических систем. Эти системы иерархически организованы и объединяют целый ряд компонентов – людей, механизмы, организации, научные исследования, регулятивные нормы, природные ресурсы и т.д. Технологические системы проходят определенные фазы роста, приобретают инерцию развития и самонастраиваются[363].
Другой известной моделью является теория актор–сеть, разработанная М.Каллоном, Б.Латуром (это направление иногда называют Парижской школой STS). Эту теорию приняли и в ряде отношений модифицировали многие исследователи. В частности, Д. Лоу ввел понятие гетерогенного инжиниринга, согласно которому «стабильность и форма артефактов должны рассматриваться как функция гетерогенных (социальных, природных, технических) элементов в ходе их оформления и включения в сеть»[364]. Концепция «гетерогенности» объединяет различные подходы к теории сети – позиции Хьюза, Лоу, Латура и других. Под гетерогенностью понимается любое сочетание социальных и не-социальных эоементов в сети. Принцип расширенной симметрии позволяет рассматривать социальных агентов, объекты и тексты как «сущности» на одном и том же уровне в гетерогенной, социотехнической сети. В этом же ряду стоят «гибриды» и «киборги» Д. Харавей[365].
Согласно теории актор–сеть, активность есть нечто привносимое, и вещи приобретают ее в зависимости от своего положения в сети. Тем самым требуется новая социология, учитывающая привнесение активности. «Актанты» или «акторы» обычно определяются как любая сущность, что бы она собой ни представляла, наделенная способностью действовать[366]. Эта концепция остается предметом дискуссий. Поскольку в классической социальной теории Парсонса действие подразумевает наличие цели, не-человеческие сущности в рамках этих координат не могут быть полноценными акторами. Далее, как указывают некоторые критики, уравнивание в правах людей и вещей создает обстановку полной правовой неопределенности; разумнее было бы говорить, что вещи не «предписывают» нечто людям, а определенным образом воздействуют на их поведение.