Поэтому дальнейшее развитие «линии Поппера» идет в направлении так называемой «расширенной герменевтики», которая продумывает все возможные выводы из принципа «эпистемологической неопределенности». Ее диапазон простирается от убеждения в том, что «на территории культуры все позволено», до открытия «объективных факторов неприродного порядка», которые руководят общественным развитием и служат источником объяснения любых культурных феноменов, включая естествознание. Единственное, о чем она, как и Поппер, принципиально ничего не хочет сказать – это связь природы и культуры, потому что связь предполагает диалог, а «расширенная герменевтика» по определению монологична [264]. Для исполнения этого монолога социальный конструктивизм переводит природу на язык культуры и общества.
Что же касается подхода, который мы обозначили как «онтологическое обоснование науки», то его сторонники прямо заявляют о необходимости «диалога человека с природой», т.е., по сути дела, возрождают натурфилософию [265]. Онтологическая трактовка неопределенности говорит следующее: вещи тоже имеют историю, и отказывать им в развитии только потому, что мы считаем их «просто объектами», довольно опрометчиво; это выдает самомнение новоевропейского субъекта (конечно, социальный конструктивист сразу спросит: кто судит о том, что вещи имеют историю? На что «онтологический конструктивист» всегда может ответить: тот же, кто судит о том, что не может судить о «вещах самих по себе», ну и так далее, спор не имеет конца).
Вернемся к реляционной онтологии Уайтхеда (диалектике). Вещи, если брать их взаправду, как они действительно существуют и воспринимаются, суть мифы. Данная формула принадлежит Лосеву [266], но удивительно подходит и Уайтхеду. Для Уайтхеда «вещи», они же «сущности», – это события, т.е. каждое оценивается в перспективе личности и ее становления. Поэтому они принципиально историчны. Это принцип конструктивизма, распространенный на мир вещей! Но тогда мифологичность науки, чье дело состоит во взаимодействии с вещами, не болезнь, от которой следует найти универсальное лекарство (что, считает Уайтхед, невозможно), а судьба. «Скажут: не природа сама по себе исторична, а наш субъект делает ее таковой, наделяя теми или другими качествами, в зависимости от характера эпохи, в которой живет этот субъект. Да ну будет вам блудить языком. Субъект да субъект… Такое возражение совершенно же неубедительно. Пусть это субъективно. Ну а что же в природе объективно? [267]». Да оно же и объективно, говорит Уайтхед. Вечность временного и временность вечного, конструирование реальности и реальность конструкции. Когда мы отрываем одно от другого, мы уничтожаем живой опыт мира, «подменяем конкретное абстрактным» («ошибка подмены конкретного»).
«Возьмите вашу комнату, в которой вы постоянно работаете. Только в очень абстрактном мышлении ее можно представлять себе как нечто нейтральное к вашему настроению и вашему самочувствию… Она есть живая вещь не физического, но социального и исторического бытия [268]». Это опять Лосев. И опять замечательное созвучие с рассуждениями Уайтхеда, для которого любое (природо-культурное) событие исторично и социально. И далее – парадоксальное на первый взгляд заключение: но именно поэтому события можно посчитать! Действительно, ведь физика и геометрия природного мира возможны, поскольку события со-общаются, т.е. поскольку между ними устанавливаются (мерные, они же социальные) отношения. «Порядок природы – это социальный продукт» [269], говорит Уайтхед. Чем не вывод социального конструктивизма?
Да, но перевернутый. Вероятно, социальный конструктивизм должен был пройти момент полного отрицания природы, чтобы осознать его вопиющую недостаточность и обратить его в противоположность. Сегодняшние конструктивисты готовы обменять «эпистемологическую конструкцию» на «онтологическую». Тем более, что для этого им не нужно даже отказываться от определения «социальный» (конструктивизм). Как следует из сказанного выше, онтологическая трактовка конструкции не требует устранения эпитета «социальный», она требует его переосмысления.
«Собирая общественное заново: введение в акторно-сетевую теорию» [270] – так называется одна из последних книг Б. Латура, в которой понятие «общественное» подвергается подробному разбору. Эта книга подводит определенный итог многолетней полемике Латура и других создателей «акторно-сетевой теории» с собственными «духовными отцами», основателями «социологического деконструктивизма», которые стремились любую вещь объяснить посредством сведения ее к «социальному смыслу». Социальный же смысл они понимали как отчуждение общественных (читай: присущих исключительно «субъектам») связей и отношений. Да ну будет вам блудить языком, «социальное» да «социальное», а что же тогда природное? – таков почти натурфилософский пафос книги Латура.
Стремление соединить протяжение и смысл в «подлинной натуральной философии», найти третий путь между «реализмом» и «конструктивизмом», ни в коем случае не сводя ни «природное» к «социальному», ни «социальное» к «природному», объединяет создателей «акторно-сетевой теории» с теми, кто в начале XX в. возрождал диалектическую онтологию, за полвека предугадав ее возвращение. Удивительна перекличка Уайтхеда, Флоренского, Лосева и духовных наследников Э. Дюркгейма и П. Бурдье! Уайтхед безусловно прав: одно из самых захватывающих приключений – это «приключение идей» (впрочем, необходимо добавить: которое указывает на историчность природы; потому что, по Уайтхеду, не только природа есть момент истории, но и история – момент природы).
«Объекты», долгое время служившие для социологии послушными проекциями социального смысла, вдруг обернулись своей ужасающей изнанкой – протяженностью, что заставило социологов признать: в конструкции «социального смысла» участвуют вещи. Этот, казалось бы, тривиальный вывод едва не стоил жизни социологической теории, которая привыкла определять себя в терминах отрицания протяженного. Однако же, если в духе реляционной онтологии рассматривать «протяженное» и «общественное» как результат деятельности, а деятельность как «сращение» с другими, то оба понятия приобретают иной смысл. «Протяженное» и «общественное» конструируются в «сетях» отношений, а уже потом задают идеальные пределы конструкции. «Еще более решительной была бы трактовка совокупностей акторов и сетей по аналогии с тем, как Уайтхед интерпретирует понятие «общество», – пишет Латур. Для Уайтхеда «общество» не состоит из социальных связей в смысле Дюркгейма или Вебера, оно представляет собой собрание сложносоставных сущностей, каждая из которых длится во времени и пространстве [271]» (точнее было бы сказать «длится, образуя время и пространство; это ближе мысли самого Уайтхеда).
Акторы, или действующие лица, между которыми устанавливаются социальные связи, – это все те, кто обладает способностью вносить различия, изменять метрические, топологические и информационные свойства пространства, наделять друг друга относительными значениями. «Любая вещь, которая изменяет положение дел, создавая различие, является актором [272]». Таким образом, любое действие имеет значение, оно обладает как знаковой, семиотической, так и онтологической составляющей. На выявлении этой связи сосредоточены исследования Б. Латура, М. Калона, Дж. Лоу, Э. Пикеринга, Д. Харавэй, И. Стенгерс и пр. Все они решают «социалконструктивистскую задачу» – показать, как наука изобретает (не «открывает»!) реальность, но их решения строятся в духе «реляционных онтологий». Эти авторы принципиальные противники моделей, которые объясняли бы динамику науки, исходя исключительно из концептуальных (позитивизм), социальных (релятивизм) или природных (реализм) элементов. Признавая конститутивную роль всех вышеперечисленных составляющих науки, они, по сути, признают одну реальность – реальность их взаимодействия. «Онтологические конструктивисты» фиксируют внимание на процессах и, одновременно, продуктах этого взаимодействия – гибридах, определяя лабораторную практику как разновидность «гетерогенной инженерии». В результате «строительства» получаются «упрямые факты», в каждом из которых, как в сетевом узле свернуты (природо-культурно-технологические) связи и отношения [273].
«Наука под знаком события» – эту формулировку, взятую из книги И. Стенгерс «Изобретение современной науки» [274], я бы отнесла ко всем «онтологическим конструктивистам». И. Стенгерс – вообще очень проницательный автор. Будучи, с одной стороны, историком науки и признанным членом сообщества исследователей, изучающих «науку в системе культуры», она, с другой стороны, многие годы являлась коллегой и соавтором И. Пригожина, ученого, который профессионально в лабораторных условиях занимался онтологией. Таким образом, творческий союз эпистемологии и онтологии стал делом ее жизни и мысли. Поэтому в конце статьи, я думаю, уместно будет привести некоторые размышления из ее работы «Конструктивистское прочтение «Процесса и реальности» [275].