зацапали... хотят корову покупать... На какие капиталы?! - я вас спрошу. Мы
темных делов этих не допущаем! У них, может, от англичан огромадные деньги
для... нападения на пролетарскую власть?! А?! Я старику давал преду...
стережение! Не зубайся! Пущай моя корова гуляет в ихнем месте. "Самим...
сена ма-ло!" Ла-дно!
Я слушаю, слушаю, слушаю... Он сильно пьян. Веснухи на его костлявом
лице темнеют, глазки совсем запали - щелочки в огне.
- Совесть у меня... в груди, а то... про-пали Шишкины! Страшный суд
теперь... Господь-Справедливец... нам препоручил...
Он сечет пальцем по рябой ладони и втягивается в мои глаза. Мне душно
от гнилого перегара...
Я больше не хожу по дорогам, не разговариваю ни с кем. Жизнь сгорела.
Теперь чадит. Смотрю в глаза животных. Но и их немного.
МИНДАЛЬ ПОСПЕЛ
Кастель золотится гуще - серого камня больше. Осень идет бойчей - где
выкрасит, где разденет. Курлыкают журавли по зорям, тянутся косяками. Уже
свистят по садам синицы.
Зори - свежей. Небо - в новом, осеннем, блеске голубеет ясно. Ночами -
черно от звезд и глубокобездонно. Млечный Путь сильней и сильней дымится,
течет яснее.
Утрами в небе начинают играть орлята. Звонко кричат над долинами, над
Кастелью, над самым морем, вертятся через голову - рады они первому дальнему
полету. Парят дозором над ними старые.
И море стало куда темней. Чаще вспыхивают на нем дельфиньи всплески,
ворочаются зубчатые черные колеса...
Молодые орлы летают... Значит - подходит осень, грозит Бабуган дождями.
На ранней заре - чуть серо - приходят ко мне человеческие лица - уже
отошедшие... Смотрят они в меня... Глядят на меня - в меня, в каменной
тишине рассвета, замученные глаза... И угасающие глаза животных, полные
своей муки, непонимания и тоски. Зачем они так глядят? о чем просят?.. В
тишине рождающегося дня-смерти понятны и повелительны для меня зовы-взгляды.
Я сердцем знаю, чего требуют от меня они - уже нездешние... И перед этой
глухой зарей, перед этой пустой зарей, я даю себе слово: в душу принять их
муку и почтить светлую память бывших.
Опять начинаем... который день? Ступайте, тихие курочки, и ты,
усыхающая индюшка, похожая на скелет. Догуливайте последнее!
По краю сада растут старые миндальные деревья. Они раскидисты, как
родные ветлы, и уже роняют желтые узенькие листочки. Через поредевшую сетку
их хорошо голубеет небо.
Я взбираюсь на дерево, цапающее меня за лохмотья, царапающее сушью, и
начинаю обивать палкой. Море - вот-вот упадешь в него. И горы как будто
подступили, смотрят - что за чучело там, на дереве, машет палкой?! Чего они
не видели! Глядят и глядят, тысячи лет все глядят на человечье кружало.
Всего видали...
Миндаль поспел: полопался, приоткрыл зеленовато-замшевые кожурки,
словно речные ракушки, и лупится через щелки розовато-рябенькая костяшка.
Густым шорохом сыплется - только поведешь палкой. Туп-туп... туп-туп... -
слышу я сухие дробные голоски. Попрыгивают внизу, сбрасывают кожурки. Любо
смотреть на веселое прыганье миндаликов по веткам, на пляску там... - первые
шаги-голоски ребят старого миндального дерева, пустившихся от него в
раздолье. Не скрипи, не горюй, старуха! Коли не срубят - за зимними
непогодами снова придет весна, опять розово-белой дымкой окутаешься, как
облачком, опять народишь, счастливая, потомство!
Вижу я с миндаля, как у Вербы, на горке, Тамарка жадно вылизывает
рассохшуюся кадушку, сухим языком шуршит. А что же не слышно колотушки за
пустырем, где старый Кулеш выкраивает из железа печки - менять на пшеницу,
на картошку?!
Отстучал положенное Кулеш. Больше стучать не будет.
Голоногая Ляля топочет-гоняется за миндаликами - попрыгали они в
виноградник.
- Добрый день и тебе. Ну, как... едите?
- Плохо... Вчера луковичек накопали, крокусов... Вот скоро Алеша
поддержит, привезет из степи хлебца, са-альца!..
Я знаю это. Старший нянькин пустился в виноторговлю, контрабандистом.
Поехал с Коряковым затем за горы, повез на степу вино - выменивать, у кого
осталось, на пшеницу. Лихие контрабандисты... Ловят их и на перевале, и за
перевалом - все ловят, у кого силы хватит. Пала и на степь смерть, впереди
ничего не видно, - вином хоть отвести душу. Пробираются по ночам, запрятав
вино в солому, держат бутылку наготове - заткнуть глотку, на случай. Хлеб
насущный! Тысячи глаз голодных, тысячи рук цепких тянутся через горы за
пудом хлеба...
- Копали крокусы?.. Бери камушек, разбивай миндальки...
- Спаа-си-бочка-а!.. ба-альшо-е спасибочко!.. Хлеб насущный! И вы,
милые крокусы, золотые глазки, - тоже наш хлеб насущный.
- А Кулеш-то по-мер!.. с голоду помер! - почмокивает Ляля.
- Да, Кулеш наш помер. Теперь не мучается. А ты боишься смерти?..
Она поднимает на меня серые живые глазки - но они заняты миндалями.
- Глядите, над вами-то... три миндалика целых!
- Ага... А ты, Ляля, боишься смерти?..
- Нет... Чего бояться... - отвечает она, грызя миндалик. - Мамочка
говорит - только не мучиться, а то как сон... со... он-сон! А потом все
воскреснут! И все будут в бе... лых рубашечках, как ангелочки, и вот так вот
ручки... Под рукой-то, под рукой-то!., раз, два... четыре целых миндалика!
Помер Кулеш, пошел получать белую рубашечку - и так вот ручки. Не
мучается теперь.
Последние дни слабей и слабей стучала колотушка по железу. Разбитой
походкой подымался Кулеш на горку, на работу. Станет - передохнет.
Подбадривала его надежда: подойдут холода, повезут на степь печки, - тогда и
хлеб, а может, и сало будет! А пока - стучать надо. За каждую хозяйскую
печку получал железа себе на печку, - ну, вот и ешь железо!
Остановится у забора, повздыхает.
Он - широкий, медведь медведем, глаза ушли под овчину-брови. Прежде был
рыжий, теперь - сивый. Тяжелые кулаки побиты - свинец-камень. Последние
сапоги - разбились, путают по земле. Одежда его... какая теперь одежда!
Картуз - блин рыжий, ~ краска, замазка, глинка. Лицо... - сносилось его
лицо: синегубый серый пузырь, воск грязный.
- Что, Кулеш... живешь?
- Помираем... - чуть говорит он, усилием собирая неслушающиеся губы. -
Испить нет ли...
Его подкрепляет вода и сухая грушка. С дрожью затягивается крученкой -
последний табак-отрада, золотистый, биюк-ламбатский! - отходит помаленьку.
Много у него на душе, а поделиться-то теперь и не с кем. Со мной поделится:
- Вот те дела какие... нет и нет работы! А бывало, на лошади за Кулешом
приезжали, возьмись только! На Токмакова работал, на Голубева-профессора...
на части рвали. Там крышу починять-лемонтировать, тому водопровод ставить, а
то... по отхожей канализации, по сортирному я делу хорош... для давления
воды у меня глаз привышный, рука леккая, главное дело: хлюгеря самые
хвасонистые мог резать... петушков, коников... андела с трубой мог! Мои
хлюгера не скрыпят, чу... ют ветер... кру... тются, аж... по всему берегу,
до Ялтов. Потому - рука у меня леккая, работа моя тонкая. Спросите про
Кулеша по всему берегу, всякой с уважением... В Ливадии, кто работал? Кулеш.
Миколай Миколаичу, Великому Князю... кто крыл? Самый я, Кулеш... трубы в
гармонью! Думбадзя меня вином поил, с ампираторского подвалу! "Не изменяй
нам, Кулеш... у тебя рука леккая!" Шинпанского вина подноси-ли! Я на неделе
два дня обязательно пьянствую, а мне льгота супротив всех идет, всем я
ндравлюсь. Я этого вот... дельфина морского на хлюгер резал, латуни
золоченой... царевны могли глядеть... по... биты, царство небесное, ни за
что! Вот уж никогда не забуду... пирожка мне печатного с царского стола... с
ладонь вот, с ербами! Такой ерб-орел! Боле рубля; ей-богу... яственный
орел-ерб! Орелик наш русский, могущий... И где-то теперь летает! Ливадии
управляющий... генерал был, со-лидный из себя... велел подать. "Не изменяй
нам, Кулеш... у тебя рука леккая!" А вот... дорезался. У-пор вышел...
Об "упоре" он говорить не любит. А вот прошлое вспомянуть...
- Сотерну я любитель. Два с полтиной в день, а то три... как ценили! На
базар, бывало, придешь... Ну, и шо ты мне суешь? Да рази ж то са-ло? Чуток
желтит - я и глядеть не стану! Ты мне сливошное давай, розой чтобы пахло...
кожица чтобы хрюпала, а не мыло! Тьфу!
Плюет Кулеш, головой мотает.
- Тянет с этого... со жмыху, внутрях жгет. Чистый яд в этих выжмалках
виноградных... намедни конторщик помер, кишка зашлась. А-ах, вся сила из
мене уходит... голова гудет. Брынза опять была., шесь копеек! Тараньку
выберешь... солнышко скрозь видать, чисто как портвейна... балычку не
удасть...
Он всплескивает руками, словно хватает моль, и так низко роняет голову,
что от плешинки за картузом, от изогнувшейся шеи с острыми позвоночниками,
от собравшихся - под ударом - истертых плеч - передается отчаяние и...
покорность.
- Голу-бчики мои-и!.. Сласть-то какую проглядели... на что сменяли!
Па-дали всякой, соба-чине ради!.. А?! Кто ж это нас подвел - окрутил?! Как
псу под хвост... По-няли теперь их, да... Жалуйся поди, жаловаться-то кому?
Кому жаловались-то... те-то, бывало, жа-ловали... а теперь и пожалеть некому
стало! Жалуйся на их, на куманистов! Волку жалуйся... некому теперь больше.
Чуть слово какое - по-двал! В морду ливонвером тычет! Нашего же брата
давют... Рыбаков намедни зарестовали... сапоги поотымали, как у махоньких.
Как на море гнать - выдают... как с морю воротился - скидывай! Смеются! Да
крепостное право лучше было! Там хочь царю прошение писали... а тут откуля
он призошел? а? Говорить - его не поймешь, какого он происхождения...
порядку нашего не принимает, церковь грабит... попа намедни опять в Ялты
поволокли... Женчина наша на базаре одно слово про их сказала, подошел
мальчишка с ружьем... цоп! - зарестовал. Могут теперь без суда, без
креста... Народу что побили!.. Да где ж она, правда-то?! Нашими же шеями
выбили...
Он просит еще водицы. Пьет и сосет грушку. - В больницу, что ли,