- Это я-то, богачка? Да вы лучше спать ступайте...
- Это уж я сам знаю, чего... спать ли...
- Вы не выражайтесь похабным словом!
- От-то-то-то!.. Вы... буржуйка против меня! Голому мне ходить? при вас
да без портков? А мне стыдно!..
- Ох, дядя Андрей! Попомните вы мое слово... подохнете! будут вас черви
есть!
- Червя... она усякого будэ исты... по писанию Закона! И вас будэ исты,
и грахва усякого, и... псяку. А поросенка я выменял, себя обеспечил... не
будет вам неприятности через его. А выпил я по семейной неприятности,
сказать... Я ей голову отмотаю, Лизавете, за мою корову! Хочь ее девчонка,
падчеря моя... с матросом спуталась... мне теперь на... плевать! Моя корова!
Жабы в худом водоеме начинают кряхтеть - кто громче. Кряхтит и дядя
Андрей. Когда он пьян, начинает в нем закипать смутная на что-то
досада-злость.
- Вам, дядя Андрей, время на другой бок валиться. На котором вчера
лежали?
- А что вы об себе так понимаете? Бок-бок... Хочу - на брюхо, хочу - на
... ляжу! Не закажете!
- Не смейте мне худых слов говорить!
- И вы мне голову не морочьте, что могете сады садить! Не могете вы
сады садить. А я по документу могу... от управления... Государственные
имущества! И печати наложены! Я на Альме у генерала Синявина садил, а он,
задави его болячка... не мог! Он по-ученому, а я из прахтики!
- Знаю я Синявина, очень хорошо знаю... и не врите!..
- Вы все-о знаете... А вот вы чого не знаете! Как матросики в
восемнадцатом году налетели... Первый допрос: "У вас сады огромадные? кровь
народную пьете... исплотация? Нам все известно по телеграхву!" Зараз повели
в сады! А у него строго было, порядку требовал... не дай Боже! Встревают
меня немедленно: что вы за человек? Ну, наймыт... ну? Строгой? Барин
строгой, говорю. Порядок требуют. Ладно, будет ему порядок! А был
дотошный... На усяком езенпляре обязательно чтобы ярлык, и про насекомое
знали. Заплакал, как его в сады привели. Погибнут мои сады! Дозвольте мне,
говорит, с любимой грушкой проститься... первый раз на ней плод вяжется!
Трогательно как, до совести... Допрашивают матросы: "А которое ваше дерево
дорогое-любимое?" А вот это! А у них была груша, от ливадийских сортов
привита. Ведите меня к груше "императрис"! А те смеются. Привели. Самая эта?
Эта. Только зацветать собирается! Дюжий один, ка-ак насутужился... - рраз, с
корнями! Вот вам - "императрис"! Из винтовки двое пришли - враз.
Контрицанер! Гляжу - готов генерал Синявин, Михаил Петрович! Понтсигар из
брюк вынули... А ещу были у них гуси с шишками на клюве, китайского
заводу... Гусей на штыке пожарили. Пир был...
- И вы попировали...
- Ну, я... за упокой души, сказать... помянул. Жалости подобно!
Понтсигар был знаменитый, с минограмой, от учеников даренный. За обученье
про насекомое. Вред очень понимали для садов. И все с ножичком, бывало,
ходит. И какой сучок вредный, зараз - чик! Са-ды у нас были...
- А чего вы с ними сделали! И с людьми, и с садами?.. Молчите, не
переговорите меня! А теперь - нет работы?! Да побий меня Боже, да чтобы вас
загодя черви не съели...
- Да сто усе полытика, Марина Семеновна! Я ж говорю, усе глупая
политика. А мы шо? Мы... нам Господь как положил? Усе православные
християне... шоб каждый трудывся... А уж за свою корову... голову ей,
гадюке, отмотаю! Надо и о зиме подумать... Ладно!..
У него назревает драма - всем известно.
С революцией дядя Андрей "занесся". Пришел с Альмы, из-под Севастополя,
к жене - к Лизавете-чернявой, - служила она при пансионе. Не пришел, а
верхом приехал! Не вышло из него дрогаля, да и возить стало нечего, - лошадь
продал. Пробовали с Одарюком спирт гнать - и тут не вышло. И стал дядя
Андрей при Лизавете жить, при корове. Вырастила Лизавета великими трудами
корову, с телушки воспитала. Выдала девчонку Гашку за матроса-головореза, с
морского пункта. Тут-то дядя Андрей и напоролся: думал корову себе забрать,
на свое хозяйство садиться, а тут - матрос!
- А в Чеку?! Выведу в расход в две минуты!
Это тебе не господин Синявин!
Засело семь человек матросов в наблюдательный пункт, на докторскую дачу
- смотреть за морем: не едет ли корабль контрреволюционный! Выгнали доктора
в пять минут, пчел из улья швырнули-подавили, мед поели. Сад весь
запакостили в отделку. Семеро молодцов - бугай бугаем.
- Командное у нас дело! На море в бинокли смотрим!
Народ отборный: шеи - бычьи, кулаки - свинчатки, зубы - слоновая кость.
Ходят - баркас баркасом, перекачиваются, - девкам и сласть, и гибель. На
пальцах перстни, на руках часики-браслетики, в штанах отборные портсигары -
квартирная добыча. Кругом голод, у матросов - бараньи тушки, сала, вина -
досыта. Дело сурьезное - морской пункт!
Попала Лизавета под высокую руку. Забрал к себе в пункт матрос девку
Гашку, забрал и приданое - корову, поставил в подвал под пункт. Стал матрос
молоко пить, девку любить. И сел дядя Андрей на мель: не возьмешь матроса!
Ходят матросы веселые, гладкие, по ночам из винтовок в море палят, по
садам остатния розы дорывают - для дам сердца.
- Роза - царица цветов, народное достояние! Пожгли заборы, загадили
сады - доломали. Пошли по садам догладывать коровы.
- Коровы - народное достояние! Пошли пропадать коровы. Вот и надумывает
дядя Андрей, как овладеть коровой.
- Из-под земли достану! Суд теперь наш народный!
Уходит дядя Андрей к себе, в исправничью дачку-флигель. Мы сидим в
темном дворике, под верандой. Вадик и Кольдик спят. Прелесть и Бубик-Сударь
- в надежной крепости.
- На глазах погибает человек... - говорит с сердцем Марина Семеновна. -
Говорю ему: налаживайте хозяйство! Видите я - старуха, и то борюсь, а вы и
свой и мой огородик стравили поросенку, пень попивать стало! Говорит,
порядку нет, не сообразишься! Вот где развал всего! Мы еще напрягаем
последние силы, а он готов. Как мухи гибнут! А все кричали - наше!
Меня трогает это упорное цеплянье, борьба за жизнь. Не удержать ей
мотыжку! Я беру ее сухенькую руку, благодарю за табак...
- Жизнь умирать не хочет, - говорит она с болью. - Ей нужно, нужно
помочь!..
Не может она поверить, что жизнь хочет покоя, смерти: хочет покрыться
камнем; что на наших глазах плывет, как снег на солнце. На ее глазах умирает
"розовое царство", валится черепица, тащут из плетня колья, рубят в саду
деревья. Чудачка... Останутся только разумные?! Останутся только - дикие,
сумеют урвать последнее. Я не хочу тревожить верующую душу, - у ней
внучки...
Приходит учительница с добычи. Приносит падалку и мешок виноградных
листьев. С утра она ничего не ела. Она хочет испечь лепешку. Хотят угостить
меня. Спасибо, я ел сегодня. Я даже пил молоко! Откуда? А добрая душа
принесла - сказала:
- Курочки занесутся, может... яичком отдадите.
Нет, мои курочки никогда не занесутся. Они все тают, не обрастают
зимним пером: и на перо нет сил...
ЧАТЫРДАГ ДЫШИТ
Всю ночь дьяволы громыхали крышей, стучали в стены, ломились в мою
мазанку, свистали, выли... - Чатырдаг ударил!
Вчера кроткое облачко лежало на его гребне. Сегодня он бурно "дышит".
Последняя позолота слетела с гор - почернели они зимней смертью. Вымело
догола кругом, и хоронившиеся за сенью дачки пугливо забелели. Теперь не
спрячешься, когда Чатырдаг дышит. Сколько же их раскидано, сирот горьких!
Вышли из лесов камни - смотрят. Теперь будут лежать - смотреть. Открыли горы
каменные глаза свои, недвижные и пустые... Когда Чатырдаг дышит, все горы
кричат - готовься! Татары это давно знают. И не боятся.
Ветер гонит меня к татарину - просить зерна за рубашку, проданную еще
летом. Не дает... Хоть табаку достану.
Туда, через городок, под кладбище. Иду по балкам, - глядят зевами на
меня. Виноградники ощетинились черными рогами - отдали чубуки на топливо.
Вот и сарай-дача, у пшеничной котловины, - жило здесь Рыбачихино семейство.
Прощай, Рыбачихино семейство! Потащились девчонки за перевал, поволокли
тощее свое тело - кому-нибудь на радость. Гудит ветер в недостроенной даче,
в пустом бетоне. Воет в своей лачуге Рыбачиха - над мальчиком - над
трехлеткой плачет, детолюбивая. Я знаю ее горе: помер мальчик. Послала
судьба на конец дней радость: к полдюжине девчонок прикинула мальчишку, -
придет время, будет с отцом в море ездить!
Приходила на горку девочка от Рыбачихи, плакалась:
- Один ведь у нас мальчишка-то... все жалеем! Помрет - больше мать-то и
сродить не сможет... уж очень теперь харчи плохие! Мать-то у нас еще
крепкая, сорок два годочка... еще бы сколько народила на харчах-то...
Все проели: и корову, и пай артельный. Помер на прошлой неделе старый
рыбак, наелся виноградного жмыху досыта, на сковородке жарил. Народил детей
полон баркас, дождался наконец своей власти и... ушел в дальнее плавание, а
детей оставил.
Гонит меня, сшибает ветром от Чатырдага. Проволока путается в ногах,
сорванная с оград. Не думаю я о ветре. Стоит передо мной Николай, рыбак
старый. На море никогда не плакал, а гоняло его штормягами и под Одессу, и
под Батум, - куда только не гоняло! А на земле заплакал. Сидел у печурки,
жарил "виноградные пироги". Сбились девчонки в кучку. Сидел и я у печурки,
смотрел, как побитым сизым кулаком мешал на сковородке старик "сладкую
пищу". Рассказывал - цедил по слову, - как ходил поговорить начистоту с
представителем своей власти, с товарищем Дерябой...
- Они... в "Ялы-Бахче"... все управление... сколько комнат! а мы...
дожидаем... из комнаты в комнату нас... гоняют... то девки стрыженые... то
мальчишки с этими... левонверами... печатками все стучат... хозяева наши
новые... неведомо откуда... в гроб заколачивают... с бородкой ни одного не
видал, солидного... все шатия...
Понимаю твою обиду, старик... понимаю, что и ты мог заплакать. От слез
легче. Калечный, кривобокий, просоленный морем, ты таки добился до комнаты Э