садами, где сажались и холились милые розы, привитые "собственною рукой".
Где кипарисами отмечались этапы жизни, где мысль покоряла камень. Где вы
теперь, почтенные созидатели - профессора, доктора, доценты, - насельники
дикого побережья земли татарской, близорукие и наивные, говорившие "вы" -
камням? кормильцы плутов-садовников, покорно платившие по счетам мошенников
всех сортов, занятые "прохождением Венеры через диск солнца", сторонники
"витализма и механизма", знатоки порфиритов и диоритов, продумыватели
гипотез, вскрыватели "мировой тайны"? Продумали вы свои дачки и
винограднички! Без вас решены все тайны. Ваши дворники волокут на базар
письменные столы и кресла, кровати и умывальники; книги ваши забрал хромой
архитектор, а садовники ободрали ваши складные стулья и нашили себе штанов
из парусины. Плюнули в кулаки - махом одним сволокли "рай" на землю! Где вы
теперь, рассеянные мечтатели?..
Бежали - зрячие. Под землю ушли - слепые. "Читают" что-то за воблу,
табак и полфунта соли - уставшие.
Дачки, дачки... Из той вон, серой, с черепичной крышей, взяли семерых
моряков-офицеров доверчивых, - угнали за горы и... "выслали на Север"... А в
этой, белой и тихой, за кипарисами, милый старичок жил, отставной казначей
какой-то. Любил посидеть у моря, бычков ловить. Пятилетняя внучка камушки
ему приносила:
- А вот сельдолик, дедя!
- Ну какой это сердолик! Нет, не сердолик это, а... шпат!
- Спать... А какой сельдолик, дедя?
- Такой... прозрачный, как твои глазки. А сейчас мы бычка изловим...
Вот и поищи сердолика... а вот и бычок-шельмец!
Любил ранним утром, когда так хорошо дышать, пойти с травяной сумочкой
на базар, за помидорчиками и огурчиками, за брынзой... Так и попался с
сумочкой. Пришли люди с красными звездами, а он, чудак, за помидорчиками на
базар идет, на синее море любуется, синий дымок пускает.
- Стой, тебе говорят, глухой черт! Почему шинель серая, военная?
погонная?!
- А... донашиваю, голубчики... казначеем когда-то был...
- Чем занимаешься?
- Бычков ловлю... да вот, на базар иду. На пенсии я теперь, от Белого
Креста пенсию получаю... вольный теперь казак.
- С Дону казак? За нами!
И взяли старичка с сумочкой. Увезли за горы. Сняли в подвале заношенную
шинель казачью, сняли бельишко рваное, и - в затылок. Плакала внучка в
пустой дачке, жалели ее люди: некому теперь за помидорчиками ходить, бычков
ловить... Чего же, глупая, плакать?! За дело взяли: не ходи за помидорчиками
в шинели!
Некуда глаза спрятать...
Вон, под Кастелью, на виноградниках, белый домик. До него версты три,
но он виден отчетливо: за ним черные кипарисы. Какие оттуда виды, море
какое, какой там воздух! Там рано расцветают подснежники, белый фарфор
кастельский, и виноград поспевает раньше - от горячего камня-диорита, и
фиалки цветут на целую неделю раньше. А какие там бывают утра! А сколько же
там дроздов черных поет весною, и как там тихо! Никто не пройдет, не проедет
за день. Вот где жить-то!..
Вчера ночью пришли туда - рожи в саже. Повернули женщин носами к
стенке: не подымать крику! Только разве Кастель услышит... Последнее
забрали: умирайте. А на прощанье ударили прикладом: помни! А этой ночью вон
за той горкой...
Поторкивает-трещит по лесистым холмам - катит-мчит. Автомобиль на Ялту?
Пылит по невидимой дороге. В горы, в леса уходит. Автомобили еще остались,
кого-то возят. Дела, конечно. Без дела кто же теперь кататься будет! Я
смыкаю глаза в истоме, дремотно, сквозь слабость слышу: то наплывает, то
замирает торканье. Грохот какой ужасный, словно падают горы. Или это кровью
в ушах гудит, шумит водопадами в голове... С чего бы это? Кружится голова -
вот-вот упадешь, сорвешься. А, не страшно. Теперь ничего не страшно.
Я опираюсь на кулаки, вглядываюсь к горам сквозь слабость. Зеленое в
меня смотрит, в шумах - дремучее... Погасает солнце, в глазах темнеет...
Ночь какая упала! Весь Бабуган заняла, дремучая. Дремучие боры-леса по
горам, стена лесная. Это давние те леса. Их корни везде в земле, я их
вырубаю мукой. О, какие они дремовые - холодом от них веет лесным подвалом!
Грызть-продираться через них надо, железным зубом. Шумит-гремит по горам, по
черным лесам-дубам - грохот какой гудящий! Валит-катит Баба-Яга в ступе
своей железной, пестом погоняет, помелом след заметает... помелом железным.
Это она шумит, сказка наша. Шумит-торкает по лесам, метет. Железной метлой
метет.
Гудит в моей голове черное слово - "метлой железной"! Откуда оно, это
проклятое слово? кто его вымолвил?.. "Помести Крым железной метлой"... Я до
боли хочу понять, откуда это. Кто-то сказал недавно... Я срываю с себя
одолевшую меня слабость, размыкаю глаза... Слепящее солнце стоит еще высоко
над раскаленной стеной Куш-Каи, зноем курятся горы. Катит автомобиль на
Ялту... Да где же сказка?
Вот она, сказка-явь! Пора, наконец, привыкнуть.
Я знаю: из-за тысячи верст, по радио, долетело приказ-слово, на синее
море пало:
"Помести Крым железной метлой! в море!"
Метут.
Катит-валит Баба-Яга по горам, по лесам, по долам - железной метлой
метет. Мчится автомобиль за Ялту. Дела, конечно. Без дела кто же теперь
кататься будет?
Это они, я знаю.
Спины у них - широкие, как плита, шеи - бычачьей толщи; глаза тяжелые,
как свинец, в кровяно-масляной пленке, сытые; руки-ласты могут плашмя убить.
Но бывают и другой стати: спины у них - узкие, рыбьи спины, шеи - хрящевый
жгут, глазки востренькие, с буравчиком, руки - цапкие, хлесткой жилки,
клещами давят...
Катит автомобиль на Ялту, петлит петли. Кружатся горы, проглянет и
уйдет море. Высматривают леса. Приглядывается солнце, помнит: Баба-Яга в
ступе своей несется, пестом погоняет, помелом след заметает... Солнце все
сказки помнит. И добела раскаленная Куш-Кая, плакат горный. Вписывает в
себя.
Время придет - прочтется.
С ВИЗИТОМ
Опятъ я слышу шаги... А, какой день сегодня!
Кто-то движется за шиповником, стариковски покашливает, подходит к моим
воротцам. Странная какая-то фигура... Неужели - доктор?!
Он самый, доктор. Чучело-доктор с мешковиной на шее - вместо шарфа, с
лохматыми ногами. Старик доктор Михайла Васильич - по белому зонтику
признаешь. Правда, зонтик теперь не совсем белый, в заплатках из дерюжки -
но все же зонтик. И за нищего не сойдет доктор: в пенсне - и нищий! Впрочем,
что теперь не возможно?!
Да, доктор. Только не тот старичок доктор, у которого индюшка
расколотила чашку, - тот на самом тычке живет, повыше, - а другой, нижний
доктор, из садов миндальных. Чудесные у него сады были! Жил он десятки лет в
миндальных своих садах, жил одиноко, глухо, со старухой нянькой, с женой и
сыном. Химией занимался, вегетарианил, опыты питания над собой и семьей
делал. Чудак был доктор.
- А, доктор!..
- Добрый день. Вот и к вам, с визитом. Хорошо здесь у вас, высоко...
далеко... не слышно...
- А чего слушать?..
- Мне доводится-таки слушать... матросики у меня соседи, с морского
пункта, за морем наблюдают. Ну, и... приходится слушать всякие по-этические
разговоры, эту самую "словесность". Да, язык наш очень бо-гатый, звучный...
Как у вас тихо! никаких таких звуков, в стороне от большой дороги. Да у вас
прямо молиться можно! Горы да море... да небо...
- Есть и у нас звуки и... знаки. Прошу, доктор!
Мы садимся над Виноградной балкой - в дневном салоне.
Эй, фотограф! бери в аппарат: картинка! Кто эти двое на краю балки? эти
чучела человечьи? Не угадаешь, заморский зритель, в пиджаках, смокингах и
визитках, бродящий беспечно по авеню, и штрассам, и стритам. Смотри, что за
шикарная обувь... от Пиронэ, черт возьми! от поставщиков короля английского
и президента французского, от самого черта в ступе! Туфли на докторе из
веревочного половика, прохвачены проволокой от электрического звонка, а
подошва из... кровельного железа!
- Практичная штука, месяц держит. На постолы татарские не могу сбиться,
а все мои "европейские" сапоги и ботинки... тю-тю! Слыхали - все у меня
изъ-я-ли, все "излишки"?.. Как у нас раздевать умеют!, ка-ак у-ме-ют!.. что
за народ спо-собный!..
Я слыхал и другое. Отняли у доктора и полфунта соломистого хлеба, паек
из врачебного союза.
- Да, кол-ле-ги... Говорят коллеги, что теперь "жизнь - борьба", а
практикой я не занимаюсь! А "нетрудящийся да не ест"! И апостола за бока, на
потребу если...
Он смотрит совсем спокойно: жизнь уже за порогом. Совсем белая, кругло
подстриженная бородка придает его стариковскому лицу мягкость, глазам -
уютность. Лучистые морщинки у глаз и восковой лоб в складках делают его
похожим на древнерусского старца: был когда-то таким Сергий Преподобный,
Серафим Саровский... Встреть у монастырских ворот - подашь семитку.
Доктор немного странный. Говорят про него - чудашный. Продал недавно
участок миндального сада с хорошим домом, выстроил себе новый домик, "из
лучинок", а остаток денег выменял на катушки ниток, на башмаки и на платье.
- Ведь деньги скоро ничего не будут стоить! И вот, у него отняли все
катушки, все штаны и рубашки - все "излишки". В этом году он похоронил
старуху няньку, сумасшедшего сына Федю и жену - недавно. - Наталья Семеновна
моя всегда была строгая вегетарианка, и вот, цингой заболела. Последние дни
- все равно, думаю, опыт кончен! - купил я ей на последнее барашка, котлетки
сделал... С каким восторгом она котлетку съела! И лучше, что померла. Лучше
теперь в земле, чем на земле.
У доктора дрожат руки, трясется челюсть. Губы его белесы, десны
синеваты, взгляд мутный. Я знаю, что и он - уходит. Теперь на всем лежит
печать ухода. И - не страшно.
- А слыхали, какой я ей оригинальный гроб справил? -
прищурился-усмехнулся доктор. - Помните, в столовой у нас был такой...