Теперь еще пара более мелких проблем, с которыми я хочу разделаться в нескольких предложениях: Гуссерль постулирует, что трансцендентальная редукция должна быть применена к различным наукам. Вполне ясно, что естествознание не может быть принято как предпосылка и что то же относится и к математике. Но Гуссерль идет дальше и говорит, что в качестве предпосылки нельзя принимать и логику, mathesis universalis. Вы знаете, что у Гуссерля логика и формальная онтология — это, так сказать, два отражения, которые строго друг другу соответствуют. Следовательно, «редукции» подлежит не только логика в сфере предложений, смыслов, в языке, но, так или иначе, и формальная структура мира как таковая.
В первую очередь здесь встает вопрос о логике. Если мы спросим, что создает строгую науку, то прежде всего нужно упомянуть следующее: разумеется, ее создает правильно проведенный опыт, интерпретация опыта и, кроме того, различные мыслительные операции, логические операции, такие, как выведение умозаключений, сравнение и т.д. Все эта я должен «редуцировать». Что значит «редуцировать»? Это значит, что я воздерживаюсь от применения логических законов. Я должен занять такую позицию, где я могу спросить себя: является ли вся логика истинной или ложной? Верна она или же она просто фантазм сумасшедшего, выдумавшего себе такую вот логику? Если я не могу этого решить, то спрашивается: могу я построить какую-то науку, не осуществляя никаких логических операций? Гуссерль, естественно, осуществлял множество таких операций, иначе он не смог бы писать книги. Он должен был следить за тем, чтобы не повторяться, чтобы все развивалось последовательно, чтобы в целом господствовал логический порядок и т.д. Гуссерль в этой связи говорит: то, что для нас по-настоящему важно, — это всего лишь логические аксиомы, а не вся логика и ее сложные операции. Потому что феноменология должна быть исключительно дескриптивной наукой, ей нет нужды строить умозаключения, да она и не должна их строить — она должна описывать. То, что нам здесь нужно, — это, конечно, логические аксиомы, например, закон противоречия. Этот принцип может быть понят или логически, или онтологически. Как известно, уже у Аристотеля имелись эти различные истолкования. Гуссерль говорит: все это очень просто, аксиома интуитивно очевидна. На каком-нибудь примере мы каждый раз можем заново с очевидностью усмотреть, сделать интуитивно ясной ее значимость. И тогда логическая аксиома не просто чисто мысленно полагается, тогда мы делаем непосредственно данной соответствующую бытийную связь, например, взаимно исключающие, противоречащие положения дел. Таков ответ Гуссерля. Итак, вполне возможно развивать феноменологию как дескриптивную науку, нужно лишь следить за тем, чтобы не возникало никаких противоречий. И если они начинают нам угрожать, то следует снова сделать наглядным соответствующий принцип и усмотреть его на примере индивидуального случая.
Я не хотел бы развивать это дальше и в подробностях, но я вижу здесь опасность. Я настроен несколько скептически: возможно ли на самом деле сделать наглядным принцип противоречия на примере одного индивидуального случая? Во всяком случае, это еще одна большая тема, которую я не хотел бы здесь развивать. Но я боюсь, что если последовательно исключить логику, то из-за этого для феноменологии может возникнуть опасность. Как тогда можно ею заниматься? Пока я этого не знаю, но ответ Гуссерля кажется мне неудовлетворительным.
Труднее другое. Дело в том, что Гуссерль говорит: не только mathesis universalis как формальная наука, но и материальные онтологии должны быть «редуцированы». Это, однако, несет в себе опасность подрыва самого основания феноменологической редукции.
Что побудило Гуссерля к проведению редукции? Каков был его мотив? Этим мотивом было разделение между (онтически) трансцендентным и имманентным. Он говорил148: нечто такое, как физическая вещь по своей сущности не может быть реальной (reell) составной частью сознания. Она по своей сущности такова, что не может, так сказать, проникнуть в сознание, что она вечно остается вне его. Позднее он повторяет это утверждение, заявляя о своем идеализме. Там оно находит себе очень четкое выражение: ничто, не являющееся переживанием, не может находиться с переживанием в единстве — «в единстве», т.е. образуя с ним нечто единое. Сущность трансцендентного такова, что ничто из мира не может быть внедрено в поток сознания. Ничто из того, что трансцендентно, не может, по своей сущности, каузально обусловить сознание или что-то в сознании.149 С другой стороны, и сущность сознания такова, что оно не может быть каузально обусловлено чем-то извне. Сущность процессов, происходящих в трансцендентном мире, такова, что они не способны каузально обусловить или изменить то, что появляется в потоке сознания.
Но попробуем выключить все онтологии! А ведь это, с одной стороны, онтология сознания, а с другой стороны, онтология реального мира, физического и т.д., культурных образований и т.д., принимаемых здесь во внимание. Относительно первого Гуссерль сказал бы: безусловно, это мы исключаем, это касается имманентного, точнее говоря, того, сущность чего сама имманентна. Ибо Гуссерль различает между имманентными и трансцендентными сущностями.150 Таким образом, различные результаты, которые мы использовали ранее по отношению к сознанию, мы можем исключить, поскольку после редукции мы еще вернемся к ним. Отныне, <после редукции> мы можем сознательно, намеренно и правильно проводить соответствующие аналитические исследования имманентного и выделять существенное из конкретного материала. Гуссерль говорит: да, я именно выделяю чистое из того, что вначале было схвачено как психическое.
Допустим, что так! Тем не менее, теперь само основание, позволившее нам провести редукцию, становится подорванным, и тем самым разделение между сознанием и не-сознанием выключением материальных онтологий поставлено под вопрос и потому после проведения редукции должно быть продумано заново. Потому что все, что утверждалось онтологически о сущности физической вещи и о материальном мире, благодаря осуществлению редукции мировой онтологии стало чем-то таким, на что уже нельзя ссылаться — нельзя даже в том случае, если между миром и сознанием должна быть проведена граница, в частности, если должно быть вынесено решение об онтической трансцендентности материального мира по отношению к чистому сознанию. С другой стороны, это решение необходимо для проведения редукции. Когда я послал Гуссерлю книгу «Литературное произведение искусства», он потребовал от меня: «Если Вы хотите прийти к окончательному решению, Вам все-таки следует отложить рассмотрение вопросов онтологии произведения искусства. Вы должны подвергнуть свои результаты редукции и провести конститутивное рассмотрение литературного произведения искусства на почве чистого сознания!» — По содержанию на это возразить нечего. Но у меня речь шла совсем не о проведении окончательной границы между литературным произведением и постигающим произведение сознанием. Не стремился я и к определению сущности сознания, скажем, из противоположности между ним и произведением.
Но как раз об этом речь идет у Гуссерля, когда он посредством трансцендентальной редукции стремится обрести доступ к чистому сознанию. Истолкование этого сознания, как оно вырисовывается в первом томе «Идей», есть именно тот спорный пункт, исходя из которого можно было бы найти новый подход к освоению трансцендентального идеализма у Гуссерля. Гуссерль говорит, что к чистому сознанию должны быть причислены как акты, так и данные ощущения, аспекты и вещи-ноэмы. В противоположность этому возникает мысль, что дело, возможно, обстоит совсем по-другому. Возможно, сознание в строгом смысле образуют лишь интенциональные акты, а отнюдь не полагаемое, не аспекты и не данные ощущения. Это необходимо продумать заново. Но в этих лекциях я не могу развивать это более подробно.
Сейчас я перехожу к последнему вопросу, который я должен затронуть. Гуссерль утверждает: когда я нахожусь в естественной установке, то во мне как бы живет генеральный тезис естественного мира, и коррелятом к нему является феномен реальности (Real-Sein). Материальные вещи, люди, все окружающее — мир вообще — дают мне себя как имеющие характер реальности. И для меня это нечто совершенно само собой разумеющееся, настолько само собой разумеющееся и по-видимому настолько ясное, что по сути дела я и не знаю, что это, собственно, такое. Действительно, (мнимо) очевидное всегда есть самое смутное. Гуссерль говорит: чтобы точно знать, что, собственно, такое реальность или реальное бытие, я вначале должен провести редукцию, и только потом я открою феномен реальности или реального бытия. Полагаемое в смысле полагаемого-как-реальное должно быть, таким образом, прояснено с помощью редукции. А я признал: редукция позволяет мне перейти от вещей к полагаемому и затем к полагаемому бытию, к полагаемой реальности. И из смыслового содержания полагаемого как такового должен выясниться смысл реальности.
Я бы не хотел более подробно заниматься вопросом о том, действительно ли редукция ничего не изменяет в качественном составе вещей (точнее говоря: в смысле этого качественного состава), о которых я в восприятии узнаю, что они красные, твердые или сладкие и т.д. Ибо кажется, что после редукции эти феномены, феномен красноты, твердости и т.д. сохраняются, и я могу достичь их отчетливого усмотрения. Но как дело обстоит с бытием, с реальным бытием и со смыслом реального бытия? Действительно ли в смысле реальности ничего не изменилось, когда я провел редукцию? Здесь я в определенном смысле могу поставить себя на место психастеника.151 Бедный психастеник несчастлив потому, что он не может верить, что то, с чем он имеет дело, действительно существует. И я в известном смысле — искусственный психастеник; я намеренно не принимаю столь наивно все то, что дано как реальное. Поскольку я провел редукцию. И разве после этого в феномене реальности ничего не изменилось? Гуссерль говорит: нет, генеральный тезис сохранился, просто я от него несколько дистанцировался.