Реакция маленького Гете на смерть Германа-Якова можно рассматривать совершенно по-иному, не так, как это делает Фрейд: поскольку младший брат был товарищем по играм старшего, можно предположить, что братская нежность и привязанность последнего была чрезвычайно сильна и смерть маленького товарища привела его в оцепенение, лишила голоса и слез, ибо какое внешнее проявление соответствовало бы возникшей пустоте, непонятной в своей глубине и жестокости потере? Когда мать задает свой легковесный и нелепый
К оглавлению
410
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
вопрос, ребенок не отвечает ни протестами, ни заверениями — ведь все это лишь слова! Но он бежит и достает из-под кровати пачку бумаг, покрытых записями историй и уроков — предметов, в которых материализовался его глубокий интерес к малышу, являющихся залогом будущих чудесных (истории) и терпеливых (уроки) взаимоотношений, обещавших состояться в будущем, свидетельствующих о тесной эротической связи с младшим братом и имеющих куда большее значение, чем облегчительные рыдания.
Если мы вспомним об эротической стороне братских взаимоотношений, на которую обычно обращаем мало внимания, битье посуды обогатится другим смыслом, обретет новое значение. Действительно, в первую очередь речь идет о том, чтобы избавиться от чужака, символически совершить жест, как бы "уносящий его обратно через окно", но разрушительное действие, удовлетворяющее желание смерти, одновременно нарушает братскую любовь. Последняя, однако, сохраняется и старается выразить свое сопротивление, придавая собственные значения разрушающему жесту, то есть трансформируя разбитую посуду, расколотые и выброшенные предметы в олицетворение разрушительных мотиваций, "импульсов ненависти" и агрессивных эмоций. Вследствие этого вполне возможно, что рассмотренные Фрейдом "воспоминания-экраны" функционируют на разных уровнях. Каждый элемент служит экраном следующего и одновременно вызывает его возникновение: разрушенные, расколотые предметы напоминают о разрушающем действии, отвечающем "импульсам ненависти" по отношению к младшему брату, проявлениям желания смерти, тесно связанным с эротическим влечением, любовной привязанности, которая через обратный эффект обнаруживает психическое поле аффектов убийства, связывая последние с разрушенными предметами — таким образом развивается спираль двойственностей...
Согласно Фрейду, основная мотивация, объясняющая агрессивность ребенка по отношению к родившемуся
ЭСТЕТИКА ФРЕЙДА: ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА
411
младшему брату, связана с тем, что он отказывается делить и хочет оставить только за собой любовь матери — это свое бесценное сокровище. Быть может, поспешность Фрейда в интерпретации случая с Гете, одностороннее освещение всей сложности взаимоотношений братьев объясняются его желанием как можно быстрее достичь главной для него темы — выявить материнскую любовь — главный источник силы Гете, и он без колебаний выводит ее на сцену. "Гете как бы говорил тогда: я — счастливый ребенок, баловень судьбы; случай сохранил меня в живых, хотя я появился на свет для того, чтобы умереть. Но смерть выбрала моего брата, так что мне не пришлось разделить с ним любовь нашей матери".
Эта огромная привилегия, приписываемая Гете, отражается экраном в твердой и победной убежденности самого Фрейда, черпаемой им из материнского источника. Скорее к Фрейду, чем к Гете, может быть отнесено его высказывание конкистадора: "Если вы были безоговорочно самым любимым ребенком своей матери, то на всю жизнь сохраните то победное чувство, ту уверенность в успехе, которая на самом деле обычно ведет к нему". Для того, чтобы закончить, ему нужно еще раз сказать о Гете, поставить его впереди или рядом с собой и сделать за него такое заключение, имеющее самые существенные последствия: "Истоком моей силы были мои отношения с матерью". Этим заявлением, вложенным в уста Гете, Фрейд отмечает главное направление своего существования, со всей "силой" утверждает преобладание материнской темы в ориентации его собственной мысли. В то же время он устанавливает некое сообщничество, "братскую" связь с Поэтом, который служит для него высочайшей Моделью — и мы вправе услышать за очевидной формулировкой "моя сила...моя мать" приглушенный призыв к идентификации: Гете — подобный мне, мой брат...
412 ТРЕВОЖАЩАЯ ИЗВЕСТНОСТЬ
Если мать придает силу, то отец отнимает ее у ребенка, стремится искалечить и оскопить его? Вымысел превосходит образы сновидений, как в фантастических сказках, к которым Фрейд обращается в глубоком исследовании, опубликованном в журнале "Имаго" в 1919 году под заголовком "Das Unheimliche", что приблизительно переводится на французский язык как "Тревожащая странность". Над этой работой парит огромная и страшная тень кастрирующего Деспота первобытной орды, главного действующего лица доисторической драмы, описанной в "Тотеме и табу", избивавшего и калечившего своих запуганных сыновей. В области, "игнорируемой" работами по эстетике, на "периферии", оставленной без внимания критиками и эстетами, Фрейд прокладывает свои аналитические ходы: литературе ужасов и страхов он придает психологическую значимость, определяет ее как территорию для плодотворных исследований образов сновидений и самых тайных комплексов. "Das Unheimliche" породила огромное число последующих, в том числе самых современных работ не только в литературе, но и в других направлениях искусства, в частности в кинематографе, вызвав поток фантастических картин, ужасных образов, которые автор настоящей книги также пытался анализировать в кратких очерках: "Фетишизм в фильме ужасов", опубликованном в 1970 году в "Новом" журнале по психоанализу", и "Кинг-Конг: о монстре как де-монстрации", вышедшем в 1972 году в номере журнала "Литература", посвященном теме "Фантастическое".
Для освоения области "ужасного" Фрейд берет на вооружение особый инструмент описания — понятие "Unheimliche", или "тревожащей странности". На первых же страницах своего исследования он с особой настойчивостью вводит два термина: "ужасный" и "тревожащая странность", которые повторяет по крайней мере десять
ЭСТЕТИКА ФРЕЙДА: ИСКУССТВО И ЛИТЕРАТУРА
413
раз в нескольких строках, как бы стараясь дать предварительное определение объекту своего анализа, наметить ядро, обычно остающееся непостижимым, и начинает со следующего суждения: "Тревожащая странность является той разновидностью страшного, которая связана с давно знакомыми вещами, всегда бывшими близкими и известными". Связь двух понятий отмечается и в более поздних замечаниях Фрейда: "Мы увидим ... при каких условиях известные вещи могут стать странно тревожащими, пугающими"; а также: "Все новое становится страшным и странно тревожащим; некоторая новая вещь может быть пугающей, однако, разумеется, не все таковыми становятся. Нов(цй, незнакомой вещи необходимо нечто большее, чтобы придать ей характер тревожащей странности".
Находящийся в стратегической позиции термин "Unheimlich" должен сам быть уточнен; и мы видим, какое на редкость длинное филологическое пояснение, занимающее несколько страниц, где приводятся различные значения слов "heimlich" и "unheimlich", разворачивает Фрейд, многократно обращаясь к словарю, используя иностранные языки и давая пространные пояснения всех нюансов своих многочисленных цитат. Из этой исчерпывающей информации приведем лишь несколько наиболее часто встречающихся значений: прилагательное "heimlich", образованное от слова "Heim" — дом, очаг; означает нечто "близкое, известное, интимное, напоминающее о домашнем очаге", не являющееся "чужим, странным"; его "противоположность", как пишет Фрейд, "unheimlich" — это то, что рождает "тяжелый страх"; у Шеллинга он заимствует такое показательное определение: "Мы называем "unheimlich" все то, что должно было остаться тайным, скрытым, но вдруг проявилось". Фрейд подчеркивает особый нюанс одного из смыслов термина "unheimlich", когда он сближается со своей противоположностью — "heimlich".
Как показал в своем исследовании Фрейд, у одного слова могут существовать "противоположные смыслы" и
414
МЫСЛЬ ФРЕЙДА
два противоположных слова могут иметь близкий смысл; так что бессмысленно устанавливать банальное лексическое противопоставление двух терминов и рассматривать "unheimlich", как того требует приставка отрицания "ип", в качестве простой противоположности "heimlich". Существует нечто большее, некая более глубокая связь между этими терминами, которую можно лучше понять, если сопоставить их со словами, обозначающими две важнейшие психические категории: "unbewusst" — бессознательное и "bewusst" — сознательное. За явным лексическим противопоставлением лежит сложная динамика взаимоотношений, открывающаяся психоанализу, заставляющему действовать тонкие, скрытые связи между различными значениями и направлениями; "скрытое" исчезает, заторможенное возвращается — и мы начинаем понимать, что в сердце домашнего очага таится страх, а беспокойство и ужас встречаются в знакомом и близком.
Как нам кажется, лучше передавать "unheimlich" не выражением "тревожащая странность", которое лишь усиливает отражение страха и тоски и позволяет потеряться смыслу "не странное", имеющемуся в слове "unheimlich", а как "тревожащая близость": таким образом, значение "близкий" термина "heimlich" сохраняется, и к нему добавляется таинственный фактор смещения этой "близости", появление "страшного", на которое особое внимание обращает Фрейд и которая позволяет нам говорить о "страшной близости".