Новые структуры повседневности, привносящие сильный элемент игры и условности во все формы жизни, обладают не только достоинствами широты, плюрализма, признания разнородности, но и недостатками релятивизма, неупорядоченности, несоизмеримости и непонимания. Если ранее угроза деперсонализации исходила от репрессивного порядка, то теперь — исходит от бессубстанциальности бытия. Если прежде уверенность шла от почвы к идеям и ценностям, то пустота, вызванная ростом гетерогенности пространства города, лишает человека онтологической укорененности. Распространение шизофрении, как прежде неврозов, является ярким тому свидетельством.
Сегодня многие теоретики говорят об утрате идентичности и предлагают различные рецепты ее обретения — от реанимации чувства “крови и почвы” до формирования новых идей и ценностей, объединяющих людей. Эти рецепты основываются на допущении о внешней по отношению к формам жизни природе трансценденции. Человек в отличие от животного не укоренен раз и навсегда в свою среду обитания, а производит само пространство жизни. Это изменение часто оказывается по своим последствиям более важным, чем интеллектуальные акты. Неклассическая философия характеризуется стремлением понять трансценденцию как допонятийный акт. Философия, диалог, разум, понимание возможны в здоровом недеформированном обществе, они возникают в условиях неискаженной коммуникации, отсутствия идеологических аберраций и душевно-телесных аномалий. В связи с этим необходима рефлексия, критическое исследование и контроль не только за идеями, но и за формами их бытования, изменением социального пространства, его метрики и топики.
Современные структуры повседневности опираются на новый порядок, который не отражается в какой-либо универсальной понятийной, ценностной или идеологической системе. Этот порядок уже не диктуется из единого центра, а осуществляется на местах. Нельзя не заметить изменений современных форм власти, которая не распоряжается и запрещает, а рекомендует и советует. Она стала незаметной и вместе с тем липкой, ибо вошла в структуры повседневности, определяет не столько то, что должен думать, сколько то, что должен желать, переживать и чувствовать современный человек. В этих условиях тактика просвещения, направленная на критику предрассудков и идеологем, заблуждений и мифов, оказалась крайне неэффективной. Не только эпистемологии, но и политики утратили контроль за властью. Ее полиморфная техника — радио, телевидение, пресса, реклама, мода, предписывающие образ мысли и представления, архитектуру жилья, стиль одежды, ритм труда и отдыха, способы наслаждения и т. п., — уже неподвластна государственным органам. В этой гетерогенности порядок реализуется такими установками и стандартами, которые не проходят стадию критической оценки на уровне свободной общественности. Поскольку гетерогенности жизни соответствует гетерогенность трансценденции, постольку привилегированный дискурс анализа и развития идей должен дополниться изучением разнообразного инструментария повседневных актов восприятия и оценки действительности. Реконструкция “трансцендентальной прагматики” означает описание конкретно-исторических форм “абсолютного”, конституирование его в качестве условия возможности, раскрывающего, “что” и “как” видит, понимает, чувствует и переживает современный человек. Гетерогенность повседневности проявляется не только по содержанию, но и по форме, и поэтому помимо анализа понятийных структур необходимо исследование того своеобразного порядка, который определяет формирование когнитивных и ценностных феноменов сознания.
Изучение своеобразия “трансцендентальной геологии” теоретического, эстетического, ценностного, религиозного миров должно быть дополнено анализом “трансцендентальной физиологии” — сущностных телесных структур субъектов познания, морали, веры. Условием становления субъекта выступает абсолютный контроль над телесными процессами, управление страстями души. Но не только это. Познающий субъект — это особая точка идеализированного пространства, в раму которого заключен объективный мир. Таким образом, трансценденция познающего субъекта состоит не столько в том, что он располагает, как это обнаружил Кант, специфической понятийной сеткой, сколько в том, что он “проживает” в однородном пространстве и времени в качестве абсолютной точки отсчета. Аналогичным образом характеризуется и трансценденция классических субъектов веры, морали, искусства, права и т. п. Они проживают как бы в разном измерении, ибо миры знания и веры, искусства и морали несоизмеримы. Однако геометрия и перспектива этих миров остаются классическими: пространство наблюдения, оценки, веры, наслаждения однородны, в них нет тайных, недоступных контролю мест;
субъект — это высшая критическая и контролирующая, “надзирающая” инстанция, занимающая привилегированную точку наблюдения за всеми и за самим собой.
Метрика современности определяется тем, что взгляд с неба в ней замещен взглядом с земли. Земля с ее ландшафтами, строениями, границами своего и чужого, внешнего и внутреннего, свободного и принудительного задает трансценденцию повседневного опыта жизни, который конституируется не только понятиями, но и границами, порогами, горизонтами и перспективами, образующими структуру поля жизни. Эти пороги, границы феноменальны и существуют не как естественный порядок ландшафта, а как структура ментальное™: жизнь и смерть, болезнь и здоровье, сон и бодрствование, родина и изгнание — все это вполне объективно и переживается посредством неких интерсубъективных форм повседневной жизни. Эти границы не абсолютны. Святой, ученый, эстет, моралист — субъекты гомогенного пространства, не переступающие прочерченных в нем границ и пределов. В отличие от этих субъектов, которым запрещено пребывание в запретных зонах в качестве участников событий, субъекты жизненного мира не остаются наблюдателями, а живут и действуют, тем самым переходя границы, переступая пороги, прочерченные порядком разума.
Жизнь — это путешествие, связанное с коммуникацией внутреннего и внешнего, своего и чужого, прошлого и будущего. Такая коммуникация отличается от рационального познания, которое связано с внешней точкой (рения и обеспечивает тождество различного. Взаимодействие различного в повседневности определяется местом (и его топографией), в котором живет человек: если для познающего субъекта безразлично и относительно определение внутреннего и внешнего, то для участника жизненного мира оно задается ситуацией, которая определяет, какие и как будут прочерчиваться границы. Это обстоятельство и позволяет говорить о гетерогенных структурах повседневности, которые конституируют те или иные формы жизненного опыта, определяют вопросы и решения, сомнения и утверждения субъектов жизненного мира.
Однако, если продолжить добросовестный феноменологический анализ повседневности, то и он, по-своему подводя крефлексии предельных оснований повседневного, полагает иное (трансцендентное ли, трансцендентальное ли—в данном случае не имеет особого значения), в котором повседневность “превосходит себя”128. Таким образом, возникают условия для критики повседневности, а следовательно, и правомерность метафизического вопрошания — как возможна повседневность? Феноменологический подход тем самым выводит к классической интерпретации повседневности и, собственно, редуцируется к ней. Однако такая интерпретация уводит в трансцендентализм, причем без всякой надежды вернуться в действительный мир нормальным человеком, а не гносеологическим субъектом.
Обратимся к слову “свой”, всплывающему в контексте понятия “повседневность” , и посмотрим, не скрывается ли в нем дополнительный смысл, кроме выражения той необходимой доли “видовой” изменчивости, которой достаточно, чтобы оставить за повседневностью статус рационального объекта, но закрыть двери перед ее философским синтезом.
Этот дополнительный смысл термина “свой” связан, на мой взгляд, не с изменчивостью вообще, а с тем ее “аспектом”, который доступен рационализации и, значит, рационален по своей природе. Иначе говоря, дополнительный смысл “своего” — это не что иное, как проблема субстанции повседневности в онтологическом, так сказать, ракурсе.
Дальнейшее размышление в этом направлении может иметь по меньшей мере две ступени. Содержание первой из них получает возможное обоснование в русле идей И. Пригожина и И. Стенгерс.
Действительно, в слове “свой” можно усматривать модус, раскрывающий смысл понятия “повседневность”: “Человек должен изобретать... порядок, создавать свой мир”129. “Свой” в контексте данного суждения — как будто конечная цель и результат (продукт) некоего акта — “изобретения”. Этот акт, в свою очередь, есть необходимый (может быть, единственный, уникальный) продукт некоей способности человека, которой тот должен обладать, или обладает, или, наконец, обременен. Данный гипотетический человек, появившийся в проблемном поле суждения о повседневности, не свободен от означенной способности, в чем-то и как-то зависит от нее или через нее — от чего-то еще.