- Я и не боюсь, - возразил матрос, и краска досады проступила сквозь загар на его щеках. - Я покинул родину не так давно, как вы, потому и говорю медленно. А вам я не по душе, потому что уважаю себя. Вот в чем дело, сэр!
- Ты хочешь сказать, что слишком уважаешь себя, чтобы уважать судовую дисциплину, так, что ли? Тебе понятно, что я говорю?
- Я ведь тоже говорю по-английски и пимаю ваши слова, сэр, - отве- тил Джонсон, краснея еще гуще при этом намеке на плохое знание им языка.
- Джонсон, - продолжал Волк Ларсен, считая, повидимому, предисловие оконченным и переходя к делу, - я слышал, ты взял робу и, кажется, не совсем ею доволен?
- Да, недоволен. Плохая роба, сэр.
- И ты все время кричишь об этом?
- Я говорю то, что думаю, сэр, - храбро возразил матрос, не забывая вместе с тем прибавлять, как положено, "сэр" после каждой фра.
В этот миг я случайно взглянул на Иогансена. Он то сжимал, то разжи- мал свои огромные кулачищи и с дьявольской злобой посматривал на Джонсо- на. Я заметил синяк у него под глазом - это Джонсон разукрасил ег на днях. И только тут предчувствие чего-то ужасного закралось мне в душу, но что это будет - я не мог себе вообразить.
- Ты знаешь, что ждет того, кто говорит такие вещи про мою лавку и про меня? - спросил Волк Ларсен.
- Знаю, сэр, - последовал ответ.
- А что именно? - Вопрос прозвучал резко и повелительно.
- Да то, что вы и помощник собираетесь сделать со мной, сэр.
- Погляди на него, Хэмп, - обратился Волк Ларсен ко мне. - Погляди на эту частицу живого праха, на это скопление материи, которое движется, и дышит, и осмеливается оскорблять меня, и даже искренне уверено, что о представляет собой какую-то ценность. Руководствуясь ложными понятиями права и чести, оно готово отстаивать их, невзирая на грозящие ему непри- ятности. Что ты думаешь о нем, Хэмп? Что ты думаешь о нем?
- Я думаю, что он лучше вас, - ответил я, охваченный бессознательным желанием ть отчасти отвлечь на себя гнев, готовый обрушиться на голову Джонсона. - Его "ложные понятия", как вы их называете, говорят о его благородстве и мужестве. У вас же нет ни морали, ни иллюзий, ни идеалов. Вы нищий!
Он кивнул головой со свирепым удольствием.
- Совершенно верно, Хэмп, совершенно верно! У меня нет люзий, сви- детельствующих о благородстве и мужестве. Живая собака учше мертвого льва, - говорю я вместе с Экклезиастом. Моя единственн доктрина - это целесообразность. Она помогает выжить. Когда эта частица жизненной зак- васки, которую мы называем "Джонсон", перестанет быть частицей закваски и обратится в прах и тлен, в ней будет не больше благородства, чем во всяком прахе и тлене, а я по-прежнему буду жить и бушевать.
Он помолчал и спросил:
- Ты знаешь, что я сейчас сделаю?
Я покачал головой.
- использую свою возможность бушевать и покажу тебе, что происходит с благородством. Смотри!
Он находился в трех ярда с от Джонсона, то есть в девяти футах! И осидел; и одним гигантским прыжком; даже не вставая на ноги, покрыл это расстояние. Он прыгнул, как тигр, и Джонсон, прикрывая одной рукой жи- вот, а другой - голову, напрасно пытался затиться от обрушившейся на него лавины ярости. Волк Ларсен свой перв сокрушительный удар направил прямо в грудь матросу. Дыхание Джонсонанезапно пресеклось, и изо рта у него вырвался хриплый звук, словно он силой взмахнул топором. Он заша- тался и чуть не опрокинулся навзничь.
Не могу передать подробности последовавшей затем гнусной сцены. Э было нечто чудовищное; даже сейчас меня начинает мутить, стоит мне вспомнить об этом. Джонсон мужественно защищался, но где же ему было ус- тоять против Волка Ларсена, а тем более против Волка Ларсена и помощни- ка! Зрелище этой борьбы было ужасно. Я не представлял себе, что челове- ческое существо может столько вытерпеть и все же продолжать жить и бо- роться. А Джонсон боролся. У него не было ни малейшей надежды справиться с ними, и он знал это не хуже меня, но он был человек мужественный и не мог сдася без борьбы.
Я не в состоянии был смотреть на это. Я чувствовал, что схожу с ума, и бросился к трапу, чтобы убежать на палубу. Но Волк Ларсен, оставив на миг свою жертву, одним могучим прыжком догнал меня и отшвырнул в проти- воположный угол каюты.
- Это одно из проявлений жизни, - с усмешкой бросил он мне. - Оста- вайся и наблюдай. Вот тебе случай собрать данные о бессмертии души. Кро- ме того, ты ведь знаешь, что душе Джонсона мы не можем причинить вреда. Мы можем разрушить только ее бренную оболочку.
Мне казалось, что прошли века, хотя на самом деле избиение продолжа- лось не дольше десяти минут. Волк Ларсен и помощник смертным боем изби- вали беднягу. Они молотили его кулаками и пинали своими тяжелыми башма- ками, сшибали с ног и поднимали, чтобы повалить снова. Джонсон уже ниче- го не видел, кровь хлестала у него из ушей, из носа и изо рта, превращая каюту в лавку мясника. Когда он уже не мог подняться, они продолжали из- бивать лежачего.
- Легче, Иогансен, малый ход! - произнес наконец Волк Ларсен.
Но в помощнике проснулся зверь, и он не хотел отпустить своей добычи. Волку Ларсену пришлось оттолкнуть его локтем. От этого, казалось бы, легкого толчка Иогансен отлетел в сторону, как пробка, и голова его с треском ударилась о переборку. Оглушенный, он свалился на пол, тяжело дыша и очумело моргая глазами.
- Отвори дверь, Хэмп! - услышал я приказ.
Я повиновался, и эти звери подняли бесчувственное тело и, словно ме- шок с тряпьем, поволокли его по узкому трапу на палубу. У штурвала стоял Луис, товарищ Джонсона полюпке, и кровь алой струей брызнула ему на сапоги. Но Луис невозмутимо вертел штурвал, не отрывая глаз от компаса.
Совсем иначе повел себя бывший юнга Джордж Лич. Вся шхуна от бака до юта была изуена его поведением. Он самовольно отправился на корму и перетащил Джонсона на бак, где принялся, как умел, перевязывать его раны и хлопотать около го. Джонсон был изуродован до неузнаваемости. За несколько минут лицо его так посинело и распухло, что потеряло всякий человеческий облик.
Но я хотел рассказать о Личе К тому времени, как я закончил убоу каюты, Лич уже сделал для Джонсона все, что мог. Я поднялся на палубу, чтобы подышать свежим воздухом и хоть немного успокоиться. Волк Ларсен курил сигару и осматривал механический лаг, который обычно был опущен за кормой, аеперь для какой-то цели поднят на борт. Вдруг до меня долетел голос Лича - хриплый, дрожащий от сдерживаемой ярости. Я повернулся и увидел,то Лич стоит на палубе перед самым ютом. Лицо его было бледно и перекошено от бешенства, глаза сверкали, он потрясал сжатыми кулаками над головой.
- Пусть господбог пошлет твою душу в ад, Волк Ларсен! Да и ад еще слишком хорош д тебя! Трус, вот ты кто! Убийца! Свинья! - так поносил матрос Лич капитана.
Я стоял, словно громом пораженный. Я думал, что Лич будет сейчас же убит на месте. Но у Волка Ларсена в эту минуту не было, как видноохоты убивать его. Он не спеша подошел к краю юта и, прислонившись к углу руб- ки, с задумчивым любопытством поглядел на взбешенно парня.
А тот бросал капитану в лицо обвинения, каких никто еще е решался ему предъявить. Матросы боязливо жались у бака, прислушиваь к происхо- дящему.
Охотники, балагуря, высыпали на палубу; но я заметил, что веселость слетела с их лиц, когда они услышали выкрики Лича. Даже они были испуга- ны необычайной смелостью матроса. Казалось невероятным, чтобы ктонибудь мог бросить Волку Ларсену подобные оскорбления. Должен сказать, что я сам был удивлен и восхищен поступком Лича и видел в нем блестящее дока- зательство непобедимости бессмертного духа, который выше плоти и ее страха смерти. Этот юноша напомнил мне древних пророков, обличавших людские грехи.
И как он обличал Волка Ларсена! Он обнажал его душу и выставлял напо- каз всю ее низость. Он призывал на его голову проклятия бога и бес и делал это с жаром, напоминавшим сцены отлучения от церкви в средние ве- ка. В своем гневе он то поднимался до грозных высот, то опускался до грязной площадной брани.
Ярость Лича граничила с безумием. На губах его выступила пена, он за- дыхался, в горле у него клокотало, и временами речь становилась нечлено- раздельной. А Волк Ларсен все так же холодно и спокойно слушал его, прислонившись к углу рубки, и, казалось, был охвачен любопытством. Это дикое проявление жизненного брожения, этот буйный мятеж и вызов, брошен- ный ему движущейся материей, поразили и заинтересовали его.
Каждый миг и я и все присутствующие ждали, что он бросится на молодо- го матроса и одним ударом прикончит его. Но по какому-то странному кап- ризу он этого не делал. Его сигара потухла, а он вссмотрел вниз с без- молвным любопытством.
Лич в своем неистовстве дошел до предела.
- Свинья! Свинья! Свинья! - выкрикивал он, не помня себя. - Почему же ты не сойдешь вниз и не прикончишь меня, убийца? Ты легко можешь сделать это! Никто не остановит тебя! Но я тебя не боюсь! В тысячу раз лучше быть мертвым и избавиться от тебя, чем остаться живым в твоих когтях! Иди же, трус! Убей меня! Убей! Убей!
Как раз в эту минуту грешная душа Томаса Магриджа вытолкнула его на сцену. Он все время слушал, стоя у двери камбуза, но теперь высунулся вперед, как бы дляого, чтобы выбросить за борт какие-то очистки, на самом же деле, чбы не прозевать убийства, которое, по его мнению, не- минуемо должно было сейчас произойти. Он зскивающе улыбнулся Волку Ларсену, но тот, казалось, даже не заметил его. Однако это не смутило кока. Он тоже был как бы не в себе; повернувшись к Личу, он крикнул:
- Что ты ругаешься? Постыдился бы! Бессильная ярость Лича наконец нашла себе выход. В первый раз после их стычкиок вышел из камбуза без ножа. И не успели слова слететь с его губ, к кулак Лича сбил его с ног. Трижды поднимался кок на ноги, стараясь удрать в камбуз, и всякий раз молодой матрос одним ударом валил его на палубу.
- Помогите! - завопил Магридж. - Помогите! Помогите! Уберите его! Что вы глядите, уберите его!
Охотники только смеялись с чувством облегчения. Трагедия кончилась, начинался фарс. Матросы осмелели и, ухмыляясь, пододвинулись ближе, что- бы лучше видеть, как будут бить ненавистного кока. И даже я возликовал в душе. Признаюсь, я испытал удовлетворение, глядя, как Лич избивает Магриджа, хотя это было почти столь же ужасное избиение, как то, которое только что, по вине самого Магриджа, выпало на долю Джонсона. Но лицо Волка Ларсена оставалось невозмутимым. Он даже не переменил позы и с тем же любопытством следил за избиением. Казалось, он, несмотря на свой отъявленный прагматизм, наблюдает за игрой и движением жизни в надежде узнать о ней что-нибудь новое, различить в ее безумных корчах что-то ус- кользавшее до сих пор от его внимания - ключ к тайне жизни, который по- может ему эту тайну раскрыть.