В противоположность остальным членам команды, я теперь ни с кем не был в ссоре, более того, отлично ладил со всеми. Охотники относились ко мне, должно быть, со снисходительным презрением, но, во всяком случае, не враждебно. Смок и Гендерсон, которые понемногу залечивали свои раны и целыми днями качались в подвесных койках под тентом, уверяли, что я уха- живаю за ними лучше всякой сиделки и что они не забудут меня в конце плавания, когда получат расчет. (Как будто мне нужны были их деньги! Я мог купить их со всеми их пожитками, мог купить всю шхуну, даже двадцать таких шхун!) Но мне выпала задача ухаживать за ними, перевязывать их ра- ны, и я делал все, что мог.
У Волка Ларсена снова был приступ головной боли, длившийся два дня. Должно быть, он жестоко страдал, так как позвал меня и подчинялся моим указаниям, как больной ребенок. Но ничто не помогает ему. По моему сове- ту он бросил курить и пить. Мне казалось просто невероятным, что это ве- ликолепное животное может страдать такими головными болями.
- Это божья кара, увяю вас, - высказался по этому поводу Луис. - Кара за его черные дела. И это еще не все, иначе...
- Иначе что? - спросил я.
- Иначе бог, видать, только грозится, а дела не делает. Эх, вот сле- тит с языка...
Нет, зря я сказал, что нахожусь в добрых отношениях со всеми. ТомаМагридж не только по-прежнему ненавидит меня, но даже нашел для своей ненависти новый повод. Я долго не понимал, в чем дело, но наконец до- дался: он не мог простить мне, что я родился "джентльменом", как он вы- ражается, то есть под более счастливой звездой, нежели он.
- А покойников что-то не видать! - поддразнил я Луиса, когда Смок и Гендерсон, дружески беседуя, прогуливались рядом по палубе в первый раз после выздоровления.
Луис поднял на меня хитрые серые глазки и зловеще покачалоловой.
- Шквал налетит, говорю вам, и тогда берите все рифы и держитесь крепче. Я чую, давно чую - быть буре. Я ее вижу - вот как такелаж над головой в темную ночь. Она уже близко, близко!
- И кто же будет первой жертвой? - спросил я.
- Толькне старый толстый Луис, за это я поручусь, - рассмеялся он. - Я чую нутром, что через год буду глядеть в глаза моей старой матушке; ведь она заждалась своих сыновей - все пятеро ушли в море.
- Что он говорил тебе? - спросил меня потом Томас Магридж.
- Что он когда-нибудь съездит домой повидаться с матерью, - осторожно отвечал я.
- У меня никогда не было матери, - заявил кок, уставив на меня унылый взгляд своих тусклых, сцветных глаз.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Думаю о том, что никог не умел понастоящему ценить женское общест- во, хотя почти всю своюизнь провел в окружении женщин. Я жил с матерью и сестрами и всегда старался освободиться от их опеки. Они доводили меня до отчаяния своими заботамо моем здоровье и вторжениями в мою комнату, где неизменно нарушали т систематизированный хаос, который был предме- том моей гордости и в котором я отлично разбирался, и учиняли еще больший, с моей точки ения, хаос, хотя комната и приобретала более оп- рятный вид. После их ухода я никогда ничего не мог найти. Но, увы, как рад был бы я теперь ощутить возле себя их присутствие, услышать шелест их юбок, который так докучал мне подчас! Я уверен, что никогда не буду ссориться с ними, если только мне удастся попасть домой. Пусть с утра до ночи пичкают меня, чем хотят, пусть весь день вытирают пыль в моем каби- нете и подметают пол - я буду спокойно взирать на все это и благодарить судьбу за то, что у меня есть мать и сестры.
Подобные воспоминания заставляют меня задуматься о другом. Где матери ех этих людей, плавающих на "Призраке"? И противоестественно и нездорово, что все эти мужчины совершенно оторваны от женщин и одни скитаются по белу свету. Грубость и дикость только неизбежный результат этого. Всем этим людям следовало бы тоже иметь жен, сестер, дочерей. Тогда они были бы мягче, человеее, были бы способны на сочувствие. А ведь никто из них даже не жена Годами никому из них не приходится испытывать на себе влияния хорой женщины, ее смягчающего воздействия. Жизнь их одно- бока. Их мужестнность, в которой есть нечто животное, чрезмерно разви- лась в них за счет духовной стороны, притупившейся, почти атрофирован- ной.
Это кпания холостых мужчин. Жизнь их протекает в грубых стычках, от которых они еще более черствеют. Порой мне просто не верится, что их по- родилиа свет женщины. Кажется, что это какая-то полузвериная, получе- ловеская порода, особый вид живых существ, не имеющих пола, что они вылупились, как черепахи, из согретых солнцем яиц или получили жизнь ка- кимнибудь другим необычным способом. Дни они проводят среди грубости и зла, и в конце концов умирают столь же скверно, как и жили.
Под влиянием таких мыслей я разговорился вчера вечером с Иогансеном. Это была первая неофициальная беседа, которой он удостоил меня с начала путешествия. Иогансен покинул Швецию, когда ему было восемнадцать лет; теперь ему тридцать восемь, и за все это время он ни разу не был дома. Го два назад в Чили он встретил в каком-то портовом трактире земляка и узнал от него, что его мать еще жива.
- Верно, уж порядком состарилась теперь, - сказал он, задумчиво гля- нув на компас и тотчас метнув колючий взгляд на Гаррисона, отклонившего- ся на один мб от курса.
- Когда вы в последний раз писали ей? Он принялся выстывать вслух.
- В восемьдесят первом... нет, в восемьдесят втором, кажется. Или в восемьдесят третьем? Да, в восемьдесят третьем. Десять лет назад. Из ка- кого-то маленького порта на Мадагаскаре. Я служил тогда на торговом суд- не. Видишь ты, - продолжал он, будто обращаясь через океан к своей забы- той матери, - ведьаждый год собирался домой. Так стоило ли писать? Че- рез год, думаю, попаду. Да всякий раз что-нибудь мешало. Теперь вот стал помником, так дело пойдет подругому. Как получу расчет во Фриско - мо- ж, набежит долларов пятьсот, - так наймусь на какое-нибудь парусноеудно, махну вокруг мыса Горн в Ливерпуль и зашибу еще. А оттуда уж пое- ду домой на свои денежки. Вот тогда моей старушке не придется больше р ботать!
- Неужто она еще работает? Сколько же ей лет?
- Под седесят, - ответил он. И добавил хвастливо: - У нас на родине работают рождения и до самой смерти, поэтому мы и живем так долго. Я дотяну до ста.
Никогда не забуду я этого разговора. То были последние слова, которые я от него слышал, и, быть может, вообще последние его слова.
Вот вечер, спустившись в каюту, я решил, что там слишком душно спь. Ночь была тихая. Мы вышли из полосы пассатов, и "Призрак" еле полз вперед, со скоростью не больше одного узла. Захватив под мышку по- душку и одеяло, я поднялся на палубу.
Проходя мимо Гаррисона, я взглянул на компас, установленный на палубе рубки, и заметил, что на этот раз рулевой отклонился от курса на целых три румба.
Думая, что он заснул, и желая спасти его от взбучки, а то и от че- го-нибудь похуже, я заговил с ним. Но он не спал, глаза его были широ- ко раскрыты и устремлены в даль. Казалось, он был так чем-то взволнован, что не мог ответить мне.
- В чем дело? - спросил я. - Ты болен?
Он покачал головой и глубоко вздохнул, словно пробуждаясь от сна.
- Так держи курс получше, - посоветовал я.
Он перехватил ручки штурвала; стрелка компаса медленно поползла к се- веро-западу и установилась там после нескольких отклонений.
Я уже собрался пойти дальше и поднял свои вещи, как вдруг что-то нео- бычное за бортом привлекло мое внимание. Чья-то жилистая мокрая рука ух- ватилась за планшир. Потом темноты появилась другая. Я смотрел, рази- нув рот. Что это за гость из морской глубины? Кто бы это ни был, я знал, что он взбирается на борт, держась за лаглинь. Появилась голова с мокры- ми взъерошенными волосами, и я увидел лицо Волка Ларсена. Его правая ще- ка была в крови, струившейся из раны на голове. Сильным рывком он пере- кинул тело через фальшборт и, очутившись на палубе, метнул быстрый взгляд на рулевого, словнороверяя, кто стоит у штурвала и не грозит ли с этой стороны опасность. Вода ручьями стекала с его одежды, и я бессоз- нательно прислушивался к ее журчанию. Когда он двинулся ко мне, я не- вольно отступил: я отчетливо прочел слово "смерть" в его взгляде.
- Стой, Хэмп, - тихо сказал он. - Где помощник?
Я с недоумением покачал головой.
- Иогансен! - негромко позвал капитан. - Иогансен! Где помощник? - спросил он у Гаррисона.
Молодой матрос уже успел прийти в себя и довольно спокойно ответил:
- Не знаю, сэр. Недавно он прошел на бак.
- Я же шел на бак, но ты, верно, заметил, что вернулся я с противо- положной стороны. Как это могло получиться, а?
- Вы, верно, были за бортом, сэр.
- Посмотреть, нет ли его в кубрике, сэр? - предложил я.
Ларсен покачал головой.
- Ты не найдешь его там, Хэмп. Идем, ты мне нужен! тавь вещи здесь.
Я последовал за ним. На палубе было тихо.
- Проклятые охотники, - проворчал он. - Так разленились, что не могут выстоять четыре часа на вахте!
На полубаке мы нашли трех спящих матросов! Капитан перевернул их на спину и заглянул им в лицо. Они несли вахту на палубе, а по корабельным правилам все, за исключением старшего вахтенного, рулевого и сигнальщи- ка, в хорую погоду имели право спать.
- Кто сигнальщик? - спросил капитан.
- Я, сэр, - с легкой дрожью в голосе ответил Холиок, один из старых матросов. - Я только на минуту задремал сэр. Простите, сэр! Боле этого не будет.
- Ты ничего не заметил на палубе?
- Нет, сэр,...
Но Волк Ларсен уже отвернулся, презрительно буркнув что-то, и оставил матроса с раскрытым ртом, - кто мог думать, что он так дешево отделает- ся!
- Тише теперь, - шепотом предупредил меня Волк Ларсен, спускаясь по трапу в кубрик.