* Интересно сравнить этот вариант с переводом под редакцией Б. А. Кржевского и А. А. Смирнова. С. 317: «... а звать его будут, если только я хорошо помню. Дон Асот или Дон Хигот». Конечно, в таком переводе весьма сомнительный каламбур, основанный на бессмысленном созвучии. Но ведь Azote и Gigote — слова значимые.
Однако независимо от трудолюбия и находчивости переводчика поиски нужного слова не всегда могут увенчаться успехом. В таких случаях приходится прибегать к более сложному, хотя и весьма распространенному, приему: к словотворчеству, созданию переводческого неологизма.
Когда избитый до полусмерти Дон Кихот попросил у односельчан позвать к нему вместо лекаря мудрую волшебницу Урганду (Urganda) (I, V, 60—61), столь часто появляющуюся на страницах рыцарских романов, безграмотная ключница славного рыцаря, никогда не слышавшая об этой даме, искажает ее имя, осмысляя его по правилам народной этимологии на свой лад. Urganda превращается в Hurgada, что в переводе значило бы нечто вроде 'бойкая, назойливая, баба' (замечу, что в жаргоне hurgar означает 'развратничать, распутничать').
Воссоздавая каламбур, переводчик опять-таки вынужден опираться на транскрибированное им же иностранное имя собственное, но созвучные с Урганда русские слова гланда, шаланда, баланда, банда и т.п. не могут стать результирующим компонентом каламбура по разным причинам и прежде всего потому, что их семантика слишком далека от испанского hurgada. Поэтому переводчик решает творческую задачу уже по-иному. Подыскивается не целое слово, а какой-либо русский корень (или основа, тема). Он может быть созвучен стимулятору или же нет, но обязательно семантическое значение этого корня должно ясно осознаваться, ибо оно составит содержание (смысл) внутренней формы создаваемого переводчиком слова. Затем придумывается конечный формант (суффикс и окончание), рифмующийся с опорным компонентом. Функции частей нового слова разграничены: основа — прежде всего для смысловой игры, а конечный элемент — для каламбурного созвучия.
Так поступил Н. Любимов: он придумал слово Поганда. Корень (поган-) созданный речевой единицы обладает приемлемым для данной игры слов смыслом (ср. поганный, поганец, погань и т. п.) и к тому же созвучен опорному слову каламбура. Формант -да завершает каламбурную рифму и, кроме того, оформляет окказиональное слово как единицу русского языка, которая, однако, по своему происхождению кажется (в данном случае это важно) взятой из иностранного источника (ср. контрабанда, пропаганда, лаванда). Подобный же прием Н. Любимов использует при переводе каламбура, связанного с именем другой героини рыцарских романов, королевы Мадасимы (Madasima) (I, XXV, 241), которое Санчо Панса превращает в Magimasa (нечто вроде колдунье тесто, колдовское месиво) (268). В переводе появляется окказиональное слово Мордасима. И вновь конечный формант -сима замыкает каламбурную рифму и придает новой лексической единице формальное сходство с русскими словами иноязычного происхождения типа прима, пантомима, схима. Излишняя русификация подобных слов в каламбурах рассмотренного вида вряд ли уместна. Ибо она не способствует сохранению национального своеобразия переводимого произведения.
С завидной находчивостью и остроумием Н. Любимов перевел каламбур (ч. I. гл. XXIX): «И если ветер будет попутный ... лет через девять вы очутитесь в виду великого озера Писписийского. То бишь Меотийского...». В оригинале игра слов шла: "... a vista de la gran laguna Meona, digo, Meotides" (362).* Meotides —Меотийское озеро, древнее название Азовского моря. Меон, meona — страдающий (-ая) недержанием мочи. В качестве значимой основы переводческого топонима использовано междометие, а конечный формант включает в себя характерный для названий некоторых озер, морей и других географических объектов суффикс –ийск** (ср. Каспийское озеро, Балтийское море, Аравийская пустыня и т.п.).
* Каламбуры, построенные на сходстве каких-либо слов и действительных или вымышленных географических названии, именуют «географическими каламбурами» (см.: Назарян А. Г. Почему так говорят по-французски. М., 1968. С. 329).
** Интересно, что прилагательные с этим суффиксом обычно образуются от основ имен существительных, а сам тип. словообразования считается малопродуктивным (см.: Грамматика русского языка, М., 1953. С. 343).
Окказиональные слова в роли результанты каламбура могут создаваться не только по модели" «значимая (смысловая) основа + формант, рифмующийся с опорным компонентом». Но и по другим схемам. Можно, например, брать лишь основу какого-либо слова и использовать ее в качестве результанты.
Известный в рыцарских романах великан Фьерабрас (Fierabras), обладатель чудодейственного бальзама, становится в устах добродушного оруженосца Feo Bras (142), т. е. Уродливым Бласом. Санчо воспринимает имя гиганта как состоящее из двух слов. Адекватный заменой этому словосочетанию Явилось у Н. Любимова окказиональное слово Безобраз (I, XV, 134), основа от безобразный, безобразие, безобразить, безобразина и т. д. Языковую состоятельность новой лексической единицы поддерживают такие «сходные» по образу и подобию общеупотребительные слова, как дикобраз, водолаз, богомаз, верхолаз и т.п.
Наконец, еще одним источником подобного словообразования являются сочетания слов (устойчивые и переменные), которые превращаются переводчиком в сложные имена собственные.
Знаменитый шлем Мамбрина Санчо называет El yelmo de Malino (578). Malino -— слово просторечное, синоним maligno —злой, вредный. У Н. Любимова использовано бранное устойчивое словосочетание сукин сын; которое он превращает в результирующее слово каламбура: «... шлем этого ... Сукинсына» (I, XVII, 482). В подобных случаях для переводчика важно и то, в каком падеже употребляется слово-«перевертыш». Ведь в именительном падеже Сукинсын не было бы созвучно Мабрина.
Фразеологизм ни складу, ни ладу стал основой результанты другого переводческого каламбура. Доротея рассказывает Дон Кихоту о свирепом и упрямом великане Pandafilando, властелине большого острова. Санчо тут же превращает этого правителя в сеньора Pandahilado (372), что в переводе означает нечто вроде в плутовстве замешанный или с обманом связанный (от жаргонного pandar — плутовать в игре и от hilar— прясть, нанизывать, влечь за собой).* В переводе оруженосец называет несговорчивого властителя господином Нискладуниладу (I, XXX, 316).
* А. Росенблат предлагает иное толкование окказионализма: pando - encbrvado, lento(сутулый,'вялый), a hiladoу нега ассоциируется с просторечным raspahilando, которое, как он считает, значит corriendo, hiiyendo\увегая). (См.: RosenblatAngel, 1л lehgaa de Quijote.-Madnd, 1978. Р.34). Замечу по этому пбводу, что разговорное raspar означает 'воровать', и жаргонное raspa -— это жульничество (притпгрё в карты).
Во всех приведенных выше примерах опорный компонент (стимулятор) находился в непосредственной близости от слова-«перевертыша». Но как поступить, если комично искажается опущенное в контексте имя, которое подразумевается и хорошо известно носителям языка (или, по крайне мере, было известно им в эпоху создания подлинника), но совершенно незнакомо русскому читателю? Испанец по достоинству оценивает каламбур, ибо он мысленно воспроизводит опорное слово. А как же русский любитель чтения? Как он догадается об игре слов? Национальное своеобразие подлинника, эпоха создания оригинального произведения вынуждают в таких случаях прибегать к объяснительным (экспликативным) амплификациям. В контекст (обычно рядом со словом-«перевертышем») включается подразумеваемое в оригинале имя.
Племянница Дон Кихота, не помнившая точно имени какого-то волшебника из обожаемых дядюшкой романов, называет его Esquife — челн, шлюпка; «... era una preciosisima bebida que le habia traido el sabio Esquife» (c. 58). Читающему современнику Сервантеса каламбур был понятен, так как Алкифа (Alquif), мужа мудрой Урганды хорошо знали любители рыцарских романов. Переводчик вынужден восстанавливать опорный компонент, отыскивая для него подходящее место в контексте. В любимовском переводе фраза выглядит так: «... это, дескать, драгоценный напиток, который ему принес мудрый — как бишь его? — не то Алкиф, не то Паф-Пиф...» (I, V, 60).
В контекст включены не только отсутствующее в оригинале слово Алкиф. Но и вводная фраза как бишь его, появление которой не вызвано закономерной необходимостью, а связано со сферой индивидуальных особенностей стиля переводчика. Стремясь сделать речь персонажей непринужденно-разговорной и вместе с тем неназойливо намекнуть на временную дистанцию, отделяющую нас от оригинала, Н. Любимов часто прибегает к помощи таких уже слегка архаизованных слов и выражений,как дескать, как бишь его, то бишь и т. п.
В следующем примере тоже появится полюбившееся переводчику присловье. Как-то в разговоре Санчо вспоминает ту пору, когда, по его мнению, животные говорили, и было это во времена Гисопета (en tiempo de Guisopete) (267). Guisopete — искаженная уменьшительная форма (правильная: Isopete) от имени греческого баснописца Эзопа (Esopo). Видимо, имя напоминает Санчо название распространенного на юге Испании полукустарника иссоп (guisopo или hisopo) или другого растения guisopillo (hisopillo). У Н. Любимова читаем: «... во времена, как бишь его. Укропа или Эзопа...» (I, XXV, 241). В русском тексте необходима объяснительная амплификация. Переводчик восстанавливает опущенный в оригинале опорный компонент каламбура и помещает его в данном случае после результирующего слова.*
* Видимо, стремясь компенсировать какие-то стилистические утраты, Н. Любимов обыгрывает сходным образом имя инфаны доньи Ураки, хотя у Сервантеса подобной игры нет. Ср.: «... como se quiso ir la infanta dona Urraca» (С. 733) —«... скитаться по белу свету наподобие инфанты не то доньи Собаки, не то доньи Урраки, — я уж позабыл, как ее звали,—...(II, V, 49).