Переход из одного мира в другой представляет собой сложно запутанный процесс прежде всего в мировоззренческой плоскости, ибо он есть смена человеческого миропорядка: мировоззрения холопа на мировоззрение гражданина, мышления гоменоида, озабоченного только своей тесной средой обитания, на воззрение человека, чувствующего свою значимость в космическом масштабе государства. Ересь жидовствующих, знаемая как общественное движение, и есть эта мировоззренческая процедура, ориентированная на духовность самодержавия. Здесь и зарождается тот вопрос, что делает всю акцию «странным» парадоксом: какое отношение к изложенной небесной суматохе, по всем параметрам обладающей сугубо русской сутью и представляющей собой чисто русскую духовную потребность, имеет еврейская данность и где здесь еврейское участие? Тут сказалась степень развитости и уровень философской зрелости специфической и стихийной русской способности мышления.
При любой смене стилей и типов мировоззрения центральным вопросом всегда будет соотношение и сочетание критериев прошлого и настоящего; в рассматриваемом случае эта апория ставится в таком виде: необходим ли при новом мировоззрении (духовности самодержавия) духовные ценности прошлого времени (типа «Русской Правды» Владимира Мономаха) либо должны быть задействованы арсеналы мирового духа? Русская философская мысль склонилась к последнему, но ни в коем случае нельзя сказать, что данную апорию она решила в пользу этого последнего. Русская мысль была уже настолько развита, что понимала: подлинная истина не порождается только мыслию, а потребна и инакомыслие; то бишь истина есть сочетание мыслия и инакомыслия. Русская философская дума вызвала к жизни в России еврейские, христианские и мусульманские источники мудрости, а в результате просветительской деятельности образовала мощный монолит инакомыслия, который впоследствии мог быть синтезирован с мыслью доморощенных мудростей, той же «Русской Правдой». Главное, что эта отвлечённая премудрость, переведенная в онтологическую плоскость, признавала только одну цель: единоличную царскую власть. Как не парадоксально, но на тот исторический момент царское самодержавие являлось единственной духовной установкой великорусской народности. Против этого решительно выступила православная церковь, которая боролась не только за свою земельно-вотчинную собственность, но и за политическую власть в обществе, а также, имея в этом свою первейшую цель, против всякого нового, против инакомыслия. Итак, то, что так неаккуратно названо «ересью жидовствующих», и что было узурпировано воинствующей церковью, есть не что иное, как талантливо скомпонованное инакомыслие, призванное дать морально-духовное обоснование формирующемуся Московскому государству. Что же представляет из себя это инакомыслие, на которое возлагались столь обширные перспективы при становлении специфической русской духовности самодержавия? В литературе имеется немало источников, где излагаются тексты и интерпретации содержания просветительской деятельности ереси жидовствующих; но я сошлюсь лишь на двух авторов, отмеченных своими познаниями в этой сфере: профессора В.М.Кириллина, упорного приверженца официальной точки зрения на ересь жидовствующих, и представителя русского еврейства, противника наклёпа на евреев в русской истории, Феликса Канделя.
В своём добросовестном исследовании профессор В.М.Кириллин использует обширный и обстоятельно осмысленный фактический материал, который служит твёрдой посылочной базой. Но заключительная часть исследования Кириллина, где он защищает избитый тезис о покушении иудаизма на христианство русского православия, не исходит из этих посылок, и его вывод рассчитан, как пишет профессор, на субъекта, «недостаточно твёрдо державшегося православия»; именно ввиду этой шаткости субъекта выводная часть исследования сама по себе относится к разряду ошибочных заключений. Кириллин пишет: «Действительно, круг чтения еретиков был довольно широк и разнообразен, причем бытовавшие среди них сочинения были: либо достаточно редко встречавшимися в русских библиотеках - по самым разным причинам и, конечно же, не только из-за неготовности русских книжников воспринимать содержательно сложные тексты; либо вовсе не встречавшимися - в силу их несоответствия духу и смыслу православия; либо, наконец, едва лишь известными, но известными под знаком именно вредности, неполезности для жизни во Христе. Популярные у жидовствующих сочинения являлись в основном переводными и по своему происхождению могут быть разделены на две группы - на христианские и нехристианские. К первой группе относились сочинения богословско-полемические и агиографические - например, сочинения Дионисия Ареопагита, "Житие папы Сильвестра", "Слова" Афанасия Александрийского против ариан, "Слово" Козьмы Пресвитера против богомилов, послание патриарха Фотия болгарскому царю Борису-Михаилу. Все они, вероятно, привлекали внимание еретиков, прежде всего содержащейся в них ортодоксальной аргументацией по поводу различных догматических, церковно-практических и религиозно-философских вопросов. Однако такой сугубо конфессиональной христианской литературой жидовствующие не ограничивались. Их интересовали и светские по содержанию тексты - например, "Мудрость Менандра", сборник нравоучительных афоризмов и сентенций древнегреческого драматурга о любви, дружбе, вражде, добре, зле, труде, учении, лености, семейной жизни и т.д.; причем главной, связующей темой всех этих этико-философских изречений, по преданию, собранных воедино святым Григорием Богословом, был вопрос о силе и возможностях разума, о значении просвещения и образованности. Именно данная особенность сборника, по-видимому, и вызывала специальный интерес еретиков, тяготевших к рационализму. Итак, популярная среди жидовствующих христианская литература в целом указывает на их очевидную приверженность к занятиям отвлеченными предметами и принадлежность, соответственно, к интеллектуальной элите. Собственно такой вывод подтверждается и теми ветхозаветными текстами, которые, оказавшись в сфере внимания еретиков, вместе с тем вообще в славянской письменности были весьма редки, либо только-только, к концу XV в., появились в славянских переводах. По-видимому, особый интерес у еретиков вызывали книги Бытия, Царств, Притчей Соломона, Пророков, Премудростей Иисуса, сына Сирахова. Но в чем конкретно состоял этот интерес, какова была его специфика сравнительно с православным подходом, пока не установлено. Можно лишь в самом общем плане предположить, что их интересовали вопросы о судьбах тварного мира, о мессианстве и мессианских чаяниях, о мудрости божественной и человеческой. Что же касается текстов второй группы - нехристианских, к которым влеклась мысль жидовствующих, то таковые, как установлено, в исконном своем виде принадлежали к еврейской или арабской книжной традиции, но на русский язык были переведены, по мнению большинства ученых, именно с еврейского. Эти тексты также различались в плане содержания. Одни из них, думается, были вполне адекватны религиозным запросам жидовствующих. Известны, например, некоторые ветхозаветные тексты, переведенные на славянский не с греческого - по "Септуагинте", а с древнееврейского масоретского оригинала. Это "Книга Эсфирь", "Книга пророка Даниила" и др. Известна, кроме того, и так называемая "Псалтирь еврейская", - сделанный неким Федором "новокрещеным" перевод с какого-то еврейского молитвенника (краткого варианта праздничного молитвенника "Махазор"). И совершенно справедливо отмечалось, что подобные тексты, будучи введенными в обиход древнерусского чтения, предназначены были, помимо религиозных целей, к тому, чтобы "ослепить малоосведомленных русских идеей искаженности ветхозаветной Библии, на которую опиралась вся христианская церковь". Особенно показательна в этом отношении "Псалтирь еврейская", ибо в ней, во-первых, отсутствуют какие бы то ни было пророчества о Сыне Божием Иисусе Христе, во-вторых, отчетливо просвечивает "иудейская оппозиция учению о троичности лиц Божества", в-третьих, прослеживается "тенденция восстановления земного царства единого Бога в Израиле". Отсюда не удивительно, что всякий древнерусский читатель, склонный по натуре к критицизму и недостаточно твердо держащийся православия, вполне мог заразиться, прельститься таким текстом и принять его в качестве идейной опоры для собственных произвольных религиозных установлений, которые, естественно, должны были войти в противоречие с комплексом понятий, знаний, убеждений, обрядовых действований, выработанных и откристаллизованных в христианском соборном опыте богопостижения, богоисповедания и богослужения. Другую разновидность нехристианских книг, популярных у еретиков, составили книги светские. Это - либо научные, либо паранаучные сочинения, которые опять-таки и своим происхождением и своим содержанием связаны были, прежде всего, с умственной жизнью средневекового еврейства. Так, книга "Шестокрыл" представляла собой славянский перевод трактата "Шеш кнафаим" - руководства по математическому определению лунно-солнечного движения, написанного в 1365 г. евреем Иммануэлем бен Яўаковом Бонфисом. И примечательно, что на Руси данная книга использовалась именно в гадательной практике. Читали жидовствующие и переводные труды по философии. Примером может служить "Книга, глаголемая логика" - пересказ сочинения "Миллот ха-хигайон", автором которого был известный еврейский ученый XII-ХIII в., раввинист Моисей бен Маймун (Маймонид). К текстам из круга еретиков принято относить также "Трактат о сфере" Иоанна де Сакрабоско, или Джона Галифакса, английского ученого XIII в.; это сочинение содержалось в одной из древнерусских "Космографий", переведенной, между прочим, с еврейского оригинала. Следует, наконец, отметить и такие сочинения, как "Учение луннику", "Рафли", "Тайная тайных" (или "Аристотелевы врата"). История названых книг опять-таки связана с еврейской средневековой литературой (связь их, кроме того, с арабоязычной традиций в данном случае не имеет значения). И важно, что, несмотря на различие в содержании, все они обнаруживают известное сходство, поскольку так или иначе касаются темы сокровенного, эзотерического знания».