- Я было приготовил тебя, а ты, я вижу, все-таки хочешь начать с обыкновенных прелюдий. Это значит, что рассказ продолжится целый час; мне некогда, почта не будет ждать. Постой, уж я лучше сам расскажу.
- Вы? вот забавно!
- Ну, слушай же, очень забавно! Ты вчера виделся с своей красавицей наедине...
- А вы почему знаете? - с жаром начал Александр, - вы подсылаете смотреть за мной?
- Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованье. С чего ты взял, что я так забочусь о тебе? мне что за дело?
Эти слова сопровождались ледяным взглядом.
- Так почему же вы знаете? - спросил Александр, подходя к дяде.
- Сиди, сиди, ради бога, и не подходи к столу, что-нибудь разобьешь. У тебя на лице все написано, я отсюда буду читать. Ну, у вас было объяснение, - сказал он.
Александр покраснел и молчал. Видно, что дядя опять попал.
- Вы оба, как водится, были очень глупы, - говорил Петр Иваныч.
Племянник сделал нетерпеливое движение.
- Дело началось с пустяков, когда вы остались одни, с какого-нибудь узора, - продолжал дядя, - ты спросил, кому она вышивает? она отвечала "маменьке или тетеньке" или что-нибудь подобное, а сами вы дрожали как в лихорадке...
- А вот нет, дядюшка, не угадали: не с узора; мы были в саду... - проговорился Александр и замолчал.
- Ну, с цветка, что ли, - сказал Петр Иваныч, - может быть, еще с желтого, все равно; тут что попадется в глаза, лишь бы начать разговор; так-то слова с языка нейдут. Ты спросил, нравится ли ей цветок; она отвечала да - почему, дескать? "Так", сказала она, и замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое, и разговор не вязался. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.
- Ах, дядюшка, дядюшка, что вы!.. - говорил Александр в сильном смущении.
- Потом, - продолжал неумолимый дядя, - ты начал стороной говорить о том, что вот-де перед тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на тебя, как будто слушает неожиданную новость; ты, я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь ты узнал цену жизни, что и прежде ты видал ее... как ее? Марья, что ли?
- Наденька.
- Но видал как будто во сне, предчувствовал встречу с ней, что вас свела симпатия и что, дескать, теперь ты посвятишь ей одной все стихи и прозу... А руками-то, я думаю, как работал! верно, опрокинул или разбил что-нибудь.
- Дядюшка! вы подслушали нас! - вскричал вне себя Александр.
- Да, я там за кустом сидел. Мне ведь только и дела, что бегать за тобой да подслушивать всякий вздор.
- Почему же вы все это знаете? - спросил с недоумением Александр.
- Мудрено! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а еще писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею - только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например...
- Поцелуй Наденьки! о, какая высокая, небесная награда! - почти заревел Александр.
- Небесная!
- Что же - материальная, земная, по-вашему?
- Без сомнения, действие электричества; влюбленные - все равно что две лейденские банки: оба сильно заряжены; поцелуями электричество разрешается, и когда разрешится совсем - прости, любовь, следует охлаждение...
- Дядюшка...
- Да! а ты думал как?
- Какой взгляд! какие понятия!
- Да, я забыл: у тебя еще будут фигурировать "вещественные знаки". Опять нанесешь всякой дряни и будешь задумываться да разглядывать, а дело в сторону.
Александр вдруг схватился за карман.
- Что, уж есть? будешь делать все то же, что люди делают с сотворения мира.
- Стало быть, то же, что и вы делали, дядюшка?
- Да, только поглупее.
- Поглупее! Не называете ли вы глупостью то, что я буду любить глубже, сильнее вас, не издеваться над чувством, не шутить и не играть им холодно, как вы... и не сдергивать покрывала с священных тайн...
- Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдергивать и покрывало с тайн... но только ты будешь верить в вечность и неизменность любви, да об одном этом и думать, а вот это-то и глупо: сам себе готовишь горя более, нежели сколько бы его должно быть.
- О, это ужасно, ужасно, что вы говорите, дядюшка! Сколько раз я давал себе слово таить перед вами то, что происходит в сердце.
- Зачем же не сдержал? Вот пришел - помешал мне...
- Но ведь вы одни у меня, дядюшка, близкие: с кем же мне разделить этот избыток чувств? а вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые тайные изгибы моего сердца.
- Я это не для своего удовольствия делаю: ты сам просил моих советов. От скольких глупостей я остерег тебя!..
- Нет, дядюшка, пусть же я буду вечно глуп в ваших глазах, но я не могу существовать с такими понятиями о жизни, о людях. Это больно, грустно! тогда мне не надо жизни, я не хочу ее при таких условиях - слышите ли? я не хочу.
- Слышу; да чего ж мне делать? ведь не могу же я тебя лишить ее.
- Да! - говорил Александр, - вопреки вашим предсказаниям я буду счастлив, буду любить вечно и однажды.
- Ох, нет! Я предчувствую, что ты еще много кое-чего перебьешь у меня. Но это бы все ничего: любовь любовью; никто не мешает тебе; не нами заведено заниматься особенно прилежно любовью в твои лета, но, однакож, не до такой степени, чтобы бросать дело; любовь любовью, а дело делом...
- Да я делаю извлечения из немецких..,
- Полно, никаких ты извлечений не делаешь, предаешься только сладостной неге, а редактор откажет тебе...
- Пусть его! я не нуждаюсь. Могу ли я думать теперь о презренной пользе, когда...
- О презренной пользе! презренная! Ты уж лучше построй в горах хижину, ешь хлеб с водой и пой:
Мне хижина убога
С тобою будет рай ..
но только как не станет у тебя "презренного металла", у меня не проси - не дам...
- Я, кажется, не часто беспокоил вас.
- До сих пор, слава богу, нет, а может случиться, если бросишь дело; любовь тоже требует денег: тут и лишнее щегольство и разные другие траты... Ох, эта мне любовь в двадцать лет! вот уж презренная, так презренная, никуда не годится!
- Какая же, дядюшка, годится? в сорок?
- Я не знаю, какова любовь в сорок лет, а в тридцать девять...
- Как ваша?
- Пожалуй, как моя.
- То есть никакая.
- Ты почему знаешь?
- Будто вы можете любить?
- Почему же нет? разве я не человек, или разве мне восемьдесят лет? Только если я люблю, то люблю разумно, помню себя, не бью и не опрокидываю ничего.
- Разумная любовь! хороша любовь, которая помнит себя! - насмешливо заметил Александр, - которая ни на минуту не забудется...
- Дикая, животная, - перебил Петр Иваныч, - не помнит, а разумная должна помнить; в противном случае это не любовь...
- А что же?..
- Так, гнусность, как ты говоришь.
- Вы... любите! - говорил Александр, глядя недоверчиво на дядю, - ха, ха, ха!
Петр Иваныч молча писал.
- Кого же, дядюшка? - спросил Александр.
- Тебе хочется знать?
- Хотелось бы.
- Свою невесту.
- Не... невесту! - едва выговорил Александр, вскочив с места и подходя к дяде.
- Не близко, не близко, Александр, закрой клапан! - заговорил Петр Иваныч, увидя, какие большие глаза сделал племянник, и проворно придвинул к себе разные мелкие вещицы, бюстики, фигурки, часы и чернильницу.
- Стало быть, вы женитесь? - спросил Александр с тем же изумлением.
- Стало быть.
- И вы так покойны! пишете в Москву письма, разговариваете о посторонних предметах, ездите на завод и еще так адски холодно рассуждаете о любви!
- Адски холодно - это ново! в аду, говорят, жарко. Да что ты на меня смотришь так дико?
- Вы - женитесь!
- Что ж тут удивительного? - спросил Петр Иваныч, положив перо.
- Как что? женитесь - и ни слова мне!
- Извини, я забыл попросить у тебя позволения.
- Не просить позволения, дядюшка, а надо же мне знать. Родной дядя женится, а я ничего не знаю, мне и не сказали!..
- Вот ведь сказал.
- Сказали, потому что кстати пришлось.
- Я стараюсь, по возможности, все делать кстати.
- Нет, чтоб первому мне сообщить вашу радость: вы знаете, как я люблю вас и как разделю...
- Я вообще избегаю дележа, а в женитьбе и подавно.
- Знаете что, дядюшка? - сказал Александр с живостью, - может быть... нет, не могу таиться перед вами... Я не таков, все выскажу...
- Ох, Александр, некогда мне; если новая история, так нельзя ли завтра?
- Я хочу только сказать, что, может быть... и я близок к тому же счастью...
- Что, - спросил Петр Иваныч, слегка навострив уши, - это что-то любопытно...
- А! любопытно? так и я помучаю вас: не скажу.
Петр Иваныч равнодушно взял пакет, вложил туда письмо и начал запечатывать.
- И я, может быть, женюсь! - сказал Александр на ухо дяде.
Петр Иваныч не допечатал письма и поглядел на него очень серьезно.
- Закрой клапан, Александр! - сказал он.
- Шутите, шутите, дядюшка, а я говорю не шутя. Попрошу у маменьки позволения.
- Тебе жениться!
- А что же?
- В твои лета!
- Мне двадцать три года.
- Пора! В эти лета женятся только мужики, когда им нужна работница в доме.
- Но если я влюблен в девушку и есть возможность жениться, так, по-вашему, не нужно...
- Я тебе никак не советую жениться на женщине, в которую ты влюблен.
- Как, дядюшка? это новое; я никогда не слыхал.
- Мало ли ты чего не слыхал!
- Я думал все, что супружества без любви не должно быть.
- Супружество супружеством, а любовь любовью, - сказал Петр Иваныч.
- Как же жениться... по расчету?
- С расчетом, а не по расчету. Только расчет этот должен состоять не в одних деньгах. Мужчина так создан, чтоб жить в обществе женщины; ты и станешь рассчитывать, как бы жениться, станешь искать, выбирать между женщинами...
- Искать, выбирать! - с изумлением сказал Александр.
- Да, выбирать. Поэтому-то и не советую жениться, когда влюбишься. Ведь любовь пройдет - это уж пошлая истина.