- Да о чем вы меня спрашиваете? - сказала Наденька, откинувшись на спинку кресла. - Я совсем растерялась... у меня голова точно в тумане...
Она судорожно прижала руку ко лбу и тотчас же отняла.
- Я спрашиваю: заменил ли меня кто-нибудь в вашем сердце? Одно слово - да или нет - решит все; долго ли сказать!
Она хотела что-то сказать, но не могла и, потупив глаза, начала ударять пальцем по одному клавишу. Видно было, что она сильно боролась сама с собой. "Ах!" - произнесла она, наконец, с тоской. Адуев отер платком лоб.
- Да или нет? - повторил он, притаив дыхание. Прошло несколько секунд.
- Да или нет!
- Да! - прошептала Наденька чуть слышно, потом совсем наклонилась к фортепиано и, как будто в забытьи, начала брать сильные аккорды.
Это да раздалось едва внятно, как вздох, но оно оглушило Адуева; сердце у него будто оторвалось, ноги подкосились под ним. Он опустился на стул подле фортепиано и молчал.
Наденька боязливо взглянула на него. Он смотрел на нее бессмысленно.
- Александр Федорыч! - закричала вдруг мать из своей комнаты, - в котором ухе звенит?
Он молчал.
- Maman вас спрашивает, - сказала Наденька.
- А?
- В котором ухе звенит? - кричала мать, - да поскорее!
- В обоих! - мрачно произнес Адуев.
- Экие какие, в левом! А я загадала, будет ли граф сегодня.
- Граф! - произнес Адуев.
- Простите меня! - сказала Наденька умоляющим голосом, бросившись к нему, - я сама себя не понимаю... Это все сделалось нечаянно, против моей воли... не знаю как... я не могла вас обманывать...
- Я сдержу свое слово, Надежда Александровна, - отвечал он, - не сделаю вам ни одного упрека. Благодарю вас за искренность... вы много, много сделали... сегодня... мне трудно было слышать это да... но вам еще труднее было сказать его... Прощайте; вы более не увидите меня: одна награда за вашу искренность... но граф, граф!
Он стиснул зубы и пошел к дверям.
- Да, - сказал он, воротясь, - к чему это вас поведет? Граф на вас не женится: какие у него намерения?..
- Не знаю! - отвечала Наденька, печально качая головой.
- Боже! как вы ослеплены! - с ужасом воскликнул Александр.
- У него не может быть дурных намерений... - отвечала она слабым голосом.
- Берегитесь, Надежда Александровна!
Он взял ее руку, поцеловал ее и неровными шагами вышел из комнаты. На него страшно было смотреть. Наденька осталась неподвижна на своем месте.
- Что ж ты не играешь, Наденька? - спросила мать через несколько минут.
Наденька очнулась как будто от тяжелого сна и вздохнула.
- Сейчас, maman! - отвечала она и, задумчиво склонив голову немного на сторону, робко начала перебирать клавиши. Пальцы у ней дрожали. Она, видимо, страдала от угрызений совести и от сомнения, брошенного в нее словом: "Берегитесь!" Когда приехал граф, она была молчалива, скучна; в манерах ее было что-то принужденное. Она, под предлогом головной боли, рано ушла в свою комнату. И ей в этот вечер казалось горько жить на свете.
Адуев только что спустился с лестницы, как силы изменили ему, он сел на последней ступени, закрыл глаза платком и вдруг начал рыдать громко, но без слез. В это время мимо сеней проходил дворник. Он остановился и послушал.
- Марфа, а Марфа! - закричал он, подошедши к своей засаленной двери, - подь-ка сюда, послушай, как тут кто-то ревет, словно зверь. Я думал, не арапка ли наша сорвалась с цепи, да нет, это не арапка.
- Нет, это не арапка! - повторила, вслушиваясь, Марфа. - Что за диковина?
- Поди-ка принеси фонарик: там, за печкой висит. Марфа принесла фонарик.
- Все ревет? - спросила она.
- Ревет! Уж не мошенник ли какой забрался?
- Кто тут? - спросил дворник. Нет ответа.
- Кто тут? - повторила Марфа. Все тот же рев. Они вошли оба вдруг. Адуев бросился вон.
- Ах, да это барин какой-то, - сказала Марфа, глядя ему вслед, - а ты выдумал: мошенник! Вишь, ведь хватило ума сказать! Станет мошенник реветь в чужих сенях!
- Ну, так, видно, хмелен!
- Еще лучше! - отвечала Марфа, - ты думаешь, все в тебя? не все же пьяные ревут, как ты.
- Так что ж он, с голоду, что ли? - с досадой заметил дворник.
- Что! - говорила Марфа, глядя на него и не зная, что сказать, - почем знать, может, обронил что-нибудь - деньги...
Они оба вдруг присели и начали с фонариком шарить по полу во всех углах.
- Обронил! - ворчал дворник, освещая пол, - где тут обронить? лестница чистая, каменная, тут и иголку увидишь... обронил! Оно бы слышно было, кабы обронил: звякнет об камень; чай, поднял бы! где тут обронить? негде! обронил! как не обронил: таковский, чтоб обронил! того и гляди - обронит! нет: этакой, небось, сам норовит как бы в карман положить! а то обронит! знаем мы их, мазуриков! вот и обронил! где он обронил?
И долго еще ползали они по полу, ища потерянных денег.
- Нет, нету! - сказал, наконец, дворник со вздохом, потом задул свечку и, сжав двумя пальцами светильню, отер их о тулуп. VI
В этот же вечер, часов в двенадцать, когда Петр Иваныч, со свечой и книгой в одной руке, а другой придерживая полу халата, шел из кабинета в спальню ложиться спать, камердинер доложил ему, что Александр Федорыч желает с ним видеться.
Петр Иваныч сдвинул брови, подумал немного, потом покойно сказал:
- Проси в кабинет, я сейчас приду.
- Здравствуй, Александр, - приветствовал он, воротясь туда, племянника, - давно мы с тобой не видались. То днем тебя не дождешься, а тут вдруг - бац ночью! Что так поздно? Да что с тобой? на тебе лица нет.
Александр, не отвечая ни слова, сел в кресла в крайнем изнеможении. Петр Иваныч смотрел на него с любопытством.
Александр вздохнул.
- Здоров ли ты? - спросил Петр Иваныч заботливо.
- Да, - отвечал Александр слабым голосом, - двигаюсь, ем, пью, следовательно здоров.
- Ты не шути однако: посоветуйся с доктором.
- Мне уж советовали и другие, но никакие доктора и оподельдоки не помогут: мой недуг не физический...
- Что же с тобой? Не проигрался ли ты, или не потерял ли деньги? - с живостью спросил Петр Иваныч.
- Вы никак не можете представить себе безденежного горя! - отвечал Александр, стараясь улыбнуться.
- Что ж за горе, если оно медного гроша не стоит, как иногда твое?..
- Да, вот как, например, теперь. Вы знаете ли мое настоящее горе?
- Какое горе? Дома у тебя все обстоит благополучно: это я знаю из писем, которыми матушка твоя угощает меня ежемесячно; в службе уж ничего не может быть хуже того, что было; подчиненного на шею посадили: это последнее дело. Ты говоришь, что ты здоров, денег не потерял, не проиграл... вот что важно, а с прочим со всем легко справиться; там следует вздор, любовь, я думаю...
- Да, любовь; но знаете ли, что случилось? когда узнаете, так, может быть, перестанете так легко рассуждать, а ужаснетесь...
- Расскажи-ка; давно я не ужасался, - сказал дядя, садясь, - а впрочем, не мудрено и угадать: вероятно, надули...
Александр вскочил, хотел что-то сказать, но ничего не сказал и сел на свое место.
- Что, правда? видишь: ведь я говорил, а ты: "Нет, как можно!"
- Можно ли было предчувствовать?.. - сказал Александр, - после всего...
- Надо было не предчувствовать, а предвидеть, то есть знать - это вернее - да и действовать так.
- Вы так покойно можете рассуждать, дядюшка, когда я... - сказал Александр.
- Да мне-то что?
- Я и забыл: вам хоть весь город сгори или провались - все равно!
- Слуга покорный! а завод?
- Вы шутите, а я страдаю, не шутя; мне тяжело, я точно болен.
- Да неужели ты от любви так похудел? Какой срам! Нет: ты был болен, а теперь начинаешь выздоравливать, да и пора! шутка ли, года полтора тянется глупость. Еще немного, так, пожалуй, и я бы поверил неизменной и вечной любви.
- Дядюшка! - сказал Александр, - пощадите меня: теперь ад в моей душе...
- Да! так что же?
Александр подвинул свои кресла к столу, а дядя начал отодвигать от племянника чернильницу, presse-papier и прочее.
"Пришел ночью, - подумал он, - в душе ад... непременно опять разобьет что-нибудь".
- Утешения я у вас не найду, да и не требую, - начал Александр, - я прошу вашей помощи как у дяди, как у родственника... Я кажусь вам глуп - не правда ли?
- Да, если б ты не был жалок.
- Так вам жаль меня?
- Очень. Разве я дерево? Малый добрый, умный, порядочно воспитанный, а пропадает ни за копейку - и отчего? от пустяков!
- Докажите же, что вам жаль меня.
- Чем же? Денег, ты говоришь, не нужно...
- Денег, денег! о, если б мое несчастие было только в безденежье, я бы благословил свою судьбу!
- Не говори этого, - серьезно заметил Петр Иваныч, - ты молод - проклянешь, а не благословишь судьбу! Я, бывало, не раз проклинал - я!
- Выслушайте же меня терпеливо...
- Ты долго пробудешь, Александр? - спросил дядя.
- Да, мне нужно все ваше внимание; а что?
- Так вот видишь ли: мне хочется поужинать. Я было собрался спать без ужина, а теперь, если просидим долго, так поужинаем, да выпьем бутылку вина, а между тем ты мне все расскажешь.
- Вы можете ужинать? - спросил Александр с удивлением.
- Да, и очень могу; а ты разве не станешь?
- Я - ужинать! да и вы не проглотите куска, когда узнаете, что дело идет о жизни и смерти.
- О жизни и смерти?.. - повторил дядя, - да, это, конечно, очень важно, а впрочем - попробуем, авось проглотим.
Он позвонил.
- Спроси, - сказал он вошедшему камердинеру, - что там есть поужинать, да вели достать бутылку лафиту, за зеленой печатью.
Камердинер ушел.
- Дядюшка! вы не в таком расположении духа, чтоб слушать печальную повесть моего горя, - сказал Александр, взявши шляпу, - я лучше приду завтра...
- Нет, нет, ничего, - живо заговорил Петр Иваныч, удерживая племянника за руку, - я всегда в одном расположении духа. Завтра, того гляди, тоже застанешь за завтраком или еще хуже - за делом. Лучше уж кончим разом. Ужин не портит дела. Я еще лучше выслушаю и пойму. На голодный желудок, знаешь, оно неловко...
Принесли ужин.
- Что же, Александр, давай.. - сказал Петр Иваныч.
- Да я не хочу, дядюшка, есть! - сказал с нетерпением Александр и пожал плечами, глядя, как дядя хлопотал над ужином.
- По крайней мере хоть выпей рюмку вина: вино недурно!