"А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, - думал он, - не она, а я виноват: как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь против себя; чужой человек, новое знакомство... очень натурально, что она, как хозяйка... А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идет к решетке, тут остановится и будет ждать..."
Она точно вышла на большую аллею... но кто ж еще с ней поворачивает с дорожки?..
- Граф! - горестно, вслух воскликнул Александр и не верил своим глазам.
- Ась? - откликнулся один гребец,
- Одна с ним в саду... - шепнул Александр, - как со мной...
Граф с Наденькой подошли к решетке и, не взглянув на реку, повернулись и медленно пошли по аллее назад. Он наклонился к ней и говорил что-то тихо. Она шла потупя голову.
Адуев все стоял в лодке, с раскрытым ртом, не шевелясь, протянув руки к берегу, потом опустил их и сел. Гребцы продолжали грести.
- Куда вы? - бешено закричал на них Александр, опомнившись. - Назад!
- Назад ехать? - повторил один, глядя на него, разинув рот.
- Назад! глух, что ли, ты?
- А туда не понадобится?
Другой гребец молча, проворно стал забирать веслом слева, потом ударили в два весла, и лодка быстро помчалась обратно. Александр нахлобучил шляпу чуть не до плеч и погрузился в мучительную думу.
После того он не ездил к Любецким две недели.
Две недели: какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют человека узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя? Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
"Нет, теперь я не сдамся скоро, - думал Александр, я ее помучаю. Я научу ее, как должно обходиться с посторонним мужчиной; примирение будет не легко!"
И он задумал жестокий план мщения, мечтал о раскаянии, о том, как он великодушно простит и даст наставление. Но к нему не шлют человека и не несут повинной; он как будто не существовал для них.
Он похудел, сделался бледен. Ревность мучительнее всякой болезни, особенно ревность по подозрениям, без доказательств. Когда является доказательство, тогда конец и ревности, большею частию и самой любви, тогда знают по крайней мере, что делать, а до тех пор - мука! и Александр испытывал ее вполне.
Наконец он решился поехать утром, думая застать Наденьку одну и объясниться с ней.
Приехал. В саду никого не было, в зале и гостиной тоже. Он вышел в переднюю, отворил дверь на двор...
Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
- Крепче сиди, Наденька, - говорила она. - Посмотрите, граф, за ней, ради Христа! Ах! я боюсь, ей-богу, боюсь. Придерживайся за ухо лошади, Наденька: видишь, она точно бес - так и юлит.
- Ничего, maman, - весело сказала Наденька, - я ведь уж умею ездить: посмотрите.
Она хлестнула лошадь, та бросилась вперед и начала прыгать и рваться на месте.
- Ах, ах! держите! - закричала Марья Михайловна, махая рукой, - перестань, убьет!
Но Наденька потянула поводья, и лошадь стала.
- Видите, как она меня слушается! - сказала Наденька и погладила лошадь по шее.
Адуева никто и не заметил. Он, бледный, молча смотрел на Наденьку, а она, как насмех, никогда не казалась так хороша, как теперь. Как шла к ней амазонка и эта шляпка с зеленой вуалью! как обрисовывалась ее талия! Лицо одушевлено было стыдливою гордостью и роскошью нового ощущения. Румянец то пропадал, то выступал от удовольствия на щеках. Лошадь слегка прыгала и заставляла стройную наездницу грациозно наклоняться и откидываться назад. Стан ее покачивался на седле, как стебель цветка, колеблемый ветерком. Потом жокей подвел лошадь графу.
- Граф! мы опять через рощу поедем? - спросила Наденька.
"Опять!" - подумал Адуев.
- Очень хорошо, - отвечал граф. Лошади тронулись с места.
- Надежда Александровна! - вдруг закричал Адуев каким-то диким голосом.
Все остановились как вкопанные, как будто окаменели, и смотрели в недоумении на Александра. Это продолжалось с минуту.
- Ах, это Александр Федорыч! - первая сказала мать, опомнившись. Граф приветливо поклонился. Наденька проворно откинула вуаль от лица, обернулась и посмотрела на него с испугом, открыв немного ротик, потом быстро отвернулась, стегнула лошадь, та рванулась по вперед и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустился граф.
- Тише, тише, ради бога, тише! - кричала мать вслед, - за ухо держи. А! господи боже мой, того и гляди упадет: что это за страсти такие!
И все пропало; слышен был только лошадиный топот, да пыль облаком поднялась с дороги. Александр остался с Любецкой. Он молча смотрел на нее, как будто спрашивал глазами: "Что это значит?" Та не заставила долго ждать ответа.
- Уехали, - сказала она, - и след простыл! Ну, пусть молодежь порезвится, а мы с вами побеседуем, Александр Федорыч. Да что это две недели о вас ни слуху ни духу: разлюбили, что ли, нас?
- Я был болен, Марья Михайловна, - угрюмо отвечал он.
- Да, это видно: вы похудели и бледные такие! Сядьте-ка поскорей, отдохните; да не хотите ли, я прикажу сварить яичек всмятку? до обеда еще долго.
- Благодарю вас; я не хочу.
- Отчего? ведь сейчас будут готовы; а яйца славные: чухонец только сегодня принес.
- Нет-с, нет.
- Что ж это с вами? А я все жду да жду, думаю: что ж это значит, и сам не едет и книжек французских не везет? Помните, вы обещали что-то: "Peau de chagrin"* ["Шагреневая кожа" (франц.)], что ли? Жду, жду - нет! разлюбил, думаю, Александр Федорыч нас, право разлюбил.
{"Шагреневая кожа" (1831) - роман Оноре Бальзака (1799-1850).}
- Я боюсь, Марья Михайловна, не разлюбили ли вы меня?
- Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот не знаю, как Наденька; да она еще ребенок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что не едет? и все поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, все думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: "Что это, maman, кого вы ждете? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже..."
- А граф... часто бывает?.. - спросил Александр.
- Да почти каждый день, а иногда по два раза в один день; такой добрый, так полюбил нас... Ну, вот, говорит Наденька: "Есть хочу да и только! пора за стол". - "А как Александр Федорыч, говорю я, будет?.." - "Не будет, говорит она, хотите пари, что не будет? нечего ждать..." - Любецкая резала Александра этими словами, как ножом.
- Она... так и говорила? - спросил он, стараясь улыбнуться.
- Да, так-таки и говорит и торопит. Я ведь строга, даром что смотрю такой доброй. Я уж бранила ее: "То ждешь, мол, его до пяти часов, не обедаешь, то вовсе не хочешь подождать - бестолковая! нехорошо! Александр Федорыч старый наш знакомый, любит нас, и дяденька его Петр Иваныч много нам расположения своего показал... нехорошо так небрежничать! он, пожалуй, рассердится да не станет ходить..."
- Что ж она? - спросил Александр.
- А ничего. Ведь вы знаете, она у меня такая живая- вскочит, запоет, да побежит или скажет: "Приедет, если захочет!" такая резвушка! я и думаю - приедет . Смотришь, еще день пройдет - нет! Я опять: "Что это, Наденька, здоров ли Александр Федорыч!" - "Не знаю, говорит, maman, мне почем знать?" - "Пошлем-ка узнать, что с ним?" Пошлем да пошлем, да так вот и послали: я-то забыла, понадеялась на нее, а она у меня ветер. - Вот теперь далась ей эта езда! увидала раз графа верхом из окна и пристала ко мне: "хочу ездить" да и только! Я туда, сюда, нет - "хочу!" Сумасшедшая! Нет, в мое время какая верховая езда! нас совсем не так воспитывали. А нынче, ужас сказать, дамы стали уж покуривать: вон, напротив нас молодая вдова живет: сидит на балконе да соломинку целый день и курит; мимо ходят, ездят - ей и нужды нет! Бывало, у нас, если и от мужчины в гостиной пахнет табаком...
- Давно это началось? - спросил Александр.
- Да не знаю, говорят, лет с пять в моду вошло: ведь все от французов...
- Нет-с, я спрашиваю: давно ли Надежда Александровна ездит верхом?
- Недели с полторы. Граф такой добрый, такой обходительный: чего, чего не делает для нас; как ее балует! Смотрите, сколько цветов! все из его саду. Иной раз совестно станет. "Что это, говорю, граф, вы ее балуете? она совсем ни на что не похожа будет!.." и ее побраню. Мы с Марьей Ивановной да с Наденькой были у него в манеже: я ведь, вы знаете, сама за ней наблюдаю: уж кто лучше матери усмотрит за дочерью? я сама зажималась воспитанием и не хвастаясь скажу: дай бог всякому такую дочь! Там при нас Наденька и училась. Потом завтракали у него в саду, да вот теперь каждый день и ездят. Что это, какой богатый у него дом! мы смотрели: все так со вкусом, роскошно!
- Каждый день! - сказал Александр почти про себя.
- Да что ж не потешить! сама тоже молода была... Бывало .
- И долго они ездят?
- Часа по три. Ну, а вы чем это заболели?
- Я не знаю... у меня что-то грудь болит... - сказал он, прижав руку к сердцу.
- Вы ничего не принимаете?
- Нет.
- Вот то-то молодые люди! все ничего, все до поры до времени, а там и спохватятся, как время уйдет! Что ж вам, ломит, что ли, ноет или режет?
- И ломит, и ноет, и режет! - рассеянно сказал Александр.
- Это простуда; сохрани боже! не надо запускать, вы так уходите себя... может воспаление сделаться; и никаких лекарств! Знаете что? возьмите-ка оподельдоку да и трите на ночь грудь крепче, втирайте докрасна, а вместо чаю пейте траву, я вам рецепт дам.
Наденька воротилась бледная от усталости. Она бросилась на диван, едва переводя дух.
- Смотри-ка! - говорила, приложив ей руку к голове, Марья Михайловна, - как уходилась, насилу дышишь. Выпей воды да поди переоденься, распусти шнуровку. Уж не доведет тебя эта езда до добра!