Так думает большая часть женщин и большая часть обманывает тех, кто верит этому пению сирен. Александр будто ничего не замечает. Он говорит с ней, как бы говорил с приятелем, с дядей: никакого оттенка той нежности, которая невольно вкрадывается в дружбу мужчины и женщины и делает эти отношения не похожими на дружбу. Оттого и говорят, что между мужчиной и женщиной нет и не может быть дружбы, что называемое дружбой между ними - есть не что иное, как или начало, или остатки любви, или, наконец, самая любовь. Но, глядя на обращение Адуева с Лизой, можно было поверить, что такая дружба существует.
Однажды только он отчасти открыл или хотел открыть ей образ своих мыслей. Он взял со скамьи принесенную ею книгу и развернул. То был "Чайльд-Гарольд" во французском переводе. Александр покачал головой, вздохнул и молча положил книгу на место.
- Вам не нравится Байрон? Вы против Байрона? - сказала она. - Байрон такой великий поэт - и не нравится вам!
- Я ничего не говорю, а вы уж напали на меня, - отвечал он.
- Отчего же вы покачали головой?
- Так; мне жаль, что эта книга попалась вам в руки.
- Кого же жаль: книги или меня?
Александр молчал.
- Отчего же мне не читать Байрона? - спросила она.
- По двум причинам, - сказал Александр, помолчав. Он положил свою руку на ее руку, для большего ли убеждения, или потому, что у ней была беленькая и мягкая ручка, - и начал говорить тихо, мерно, поводя глазами то по локонам Лизы, то по шее, то по талии. По мере этих переходов возвышался постепенно и голос его.
- Во-первых, потому, - говорил он, - что вы читаете Байрона по-французски и, следовательно, для вас потеряны красота и могущество языка поэта. Посмотрите, какой здесь бледный, бесцветный, жалкий язык! Это прах великого поэта: идеи его как будто расплылись в воде. Во-вторых, потому бы я не советовал вам читать Байрона, что... он, может быть, пробудит в душе вашей такие струны, которые бы век молчали без того...
Тут он крепко и выразительно сжал ее руку, как будто хотел придать тем вес своим словам.
- Зачем вам читать Байрона? - продолжал он, - может быть, жизнь ваша протечет тихо, как этот ручей: видите, как он мал, мелок; он не отразит ни целого неба в себе, ни туч; на берегах его нет ни скал, ни пропастей; он бежит игриво; чуть-чуть лишь легкая зыбь рябит его поверхность; отражает он только зелень берегов, клочок неба да маленькие облака... так, вероятно, протекла бы и жизнь ваша, а вы напрашиваетесь на напрасные волнения, на бури; хотите взглянуть на жизнь и людей сквозь мрачное стекло... Оставьте, не читайте! глядите на все с улыбкой, не смотрите вдаль, живите день за днем, не разбирайте темных сторон в жизни и людях, а то...
- А то что?
- Ничего! - сказал Александр, будто опомнившись.
- Нет, скажите мне: вы, верно, испытали что-нибудь?
- Где моя удочка? Позвольте, мне пора.
Он казался встревоженным, что высказался так неосторожно.
- Нет, еще слово, - заговорила Лиза, - ведь поэт должен пробуждать сочувствие к себе. Байрон великий поэт, отчего же вы не хотите, чтоб я сочувствовала ему? разве я так глупа, ничтожна, что не пойму?..
Она обиделась.
- Не то совсем: сочувствуйте тому, что свойственно вашему женскому сердцу; ищите того, что под лад ему, иначе может случиться страшный разлад... и в голове, и в сердце. - Тут он покачал головой, намекая на то, что он сам - жертва этого разлада.
- Один покажет вам, - говорил он, - цветок и заставит наслаждаться его запахом и красотой, а другой укажет только ядовитый сок в его чашечке... тогда для вас пропадут и красота, и благоухание. Он заставит вас сожалеть о том, зачем там этот сок, и вы забудете, что есть и благоухание... Есть разница между этими обоими людьми и между сочувствием к ним. Не ищите же яду, не добирайтесь до начала всего, что делается с нами и около нас; не ищите ненужной опытности: не она ведет к счастью.
Он замолчал. Она доверчиво и задумчиво слушала его.
- Говорите, говорите... - сказала она с детской покорностью, - я готова слушать вас целые дни, повиноваться вам во всем...
- Мне? - сказал Александр холодно, - помилуйте! какое я имею право располагать вашей волей? . Извините, что я позволил себе сделать замечание. Читайте, что угодно... "Чайльд-Гарольд" - очень хорошая книга, Байрон - великий поэт!
- Нет, не притворяйтесь! не говорите так. Скажите, что мне читать?
Он с педантическою важностью предложил было ей несколько исторических книг, путешествий, но она сказала, что это ей и в пансионе надоело. Тогда он указал ей Вальтер Скотта, Купера, несколько французских и английских писателей и писательниц, из русских двух или трех авторов, стараясь при этом, будто нечаянно, обнаружить свой литературный вкус и такт. Потом между ними уже не было подобного разговора.
Александр все хотел бежать прочь. "Что мне женщины! - говорил он, - любить я не могу: я отжил для них..."
"Ладно, ладно! - возражал на это Костяков, - вот женитесь, так увидите. Я сам, бывало, только бы играть с молодыми девками да бабами, а как пришла пора к венцу, словно кол в голову вбили; так кто-то и пихал жениться!"
И Александр не бежал. В нем зашевелились все прежние мечты. Сердце стало биться усиленным тактом. В глазах его мерещились то талия, то ножка, то локон Лизы, и жизнь опять немного просветлела. Дня три уж не Костяков звал его, а он сам тащил Костякова на рыбную ловлю. "Опять! опять прежнее! - говорил Александр, - но я тверд!" - и между тем торопливо шел на речку.
Лиза всякий раз с нетерпением поджидала прихода приятелей. Костякову каждый вечер готовилась чашка душистого чаю с ромом - и, может быть, Лиза отчасти обязана была этой хитрости тем, что они не пропускали ни одного вечера. Если они опаздывали, Лиза с отцом шла им навстречу. Когда ненастная погода удерживала приятелей дома, на другой день упрекам, и им, и погоде, не было конца.
Александр думал, думал и решился на время прекратить свои прогулки, бог знает с какою целью, он и сам не знал этого, и не ходил ловить рыбу целую неделю. И Костяков не ходил. Наконец пошли.
Еще за версту до того места, где они ловили, встретили они Лизу с нянькой. Она вскрикнула, завидя их, потом вдруг смешалась, покраснела. Адуев холодно поклонился, Костяков пустился болтать.
- Вот и мы, - сказал он, - вы не ждали? хе, хе, хе! вижу, что не ждали: и самовара нет! Давненько, сударыня, давненько не видались! Есть ли клев? Я все порывался, да вот Александра Федорыча не мог уговорить: сидит дома... или нет, бишь, все лежит.
Она с упреком взглянула на Адуева.
- Что это значит? - спросила она.
- Что?
- Вы не были целую неделю?
- Да, кажется, с неделю не был.
- Отчего же?
- Так, не хотелось...
- Не хотелось! - сказала она с изумлением.
- Да; а что?
Она молчала, но, кажется, думала: "Да разве вам может не хотеться итти сюда?"
- Я хотела послать папеньку в город к вам, - сказала она, - да не знала, где вы живете.
- В город, ко мне? зачем?
- Прекрасный вопрос! - сказала она обиженным тоном, - зачем? Проведать, не случилось ли с вами чего-нибудь, здоровы ли вы?..
- Да что же вам?..
- Что мне? Боже!
- Что боже?
- Как что!.. да ведь... у меня ваши книги есть... - Она смешалась. - Неделю не быть! - прибавила она.
- Разве я непременно должен бывать здесь каждый день?
- Непременно!
- Зачем?
- Зачем, зачем! - Она печально глядела на него и твердила: - зачем, зачем!
Он взглянул на нее. Что это? слезы, смятение, и радость, и упреки? Она бледна, немного похудела, глаза покраснели.
"Так вот что! уже! - подумал Александр, - я не ожидал так скоро!" Потом он громко засмеялся.
- Зачем? - говорите вы. Послушайте... - продолжала она. У ней в глазах блеснула какая-то решимость. Она, по-видимому, готовилась сказать что-то важное, но в ту минуту подходил к ним ее отец.
- До завтра, - сказала она, - завтра мне надо с вами поговорить; сегодня я не могу: сердце мое слишком полно... Завтра вы придете? да, слышите? вы не забудете нас? не покинете?..
И побежала, не дождавшись ответа.
Отец поглядел пристально на нее, потом на Адуева и покачал головой. Александр молча смотрел ей вслед. Он будто и жалел и досадовал на себя, что незаметно довел ее до этого положения; кровь бросилась ему не к сердцу, а в голову.
"Она любит меня, - думал Александр, едучи домой. - Боже мой, какая скука! как это нелепо: теперь нельзя и приехать сюда, а в этом месте рыба славно клюет... досадно!"
А между тем внутренне он, кажется, почему-то был не недоволен этим, стал весел и болтал поминутно с Костяковым.
Услужливое воображение, как нарочно, рисовало ему портрет Лизы во весь рост, с роскошными плечами, с стройной талией, не забыло и ножку. В нем зашевелилось странное ощущение, опять по телу пробежала дрожь, но не добралась до души - и замерла. Он разобрал это ощущение от источника до самого конца.
"Животное! - бормотал он про себя, - так вот какая мысль бродит у тебя в уме... а! обнаженные плечи, бюст, ножка... воспользоваться доверчивостью, неопытностью... обмануть... ну, хорошо, обмануть, а там что? - Та же скука, да еще, может быть, угрызение совести, а из чего? Нет! нет! не допущу себя, не доведу и ее... О, я тверд! чувствую в себе довольно чистоты души, благородства сердца... Я не паду во прах - и не увлеку ее".
Лиза ждала его целый день с трепетом удовольствия, а потом сердце у ней сжалось; она оробела, сама не зная отчего, стала грустна и почти не желала прихода Александра. Когда же урочный час настал, а Александра не было, нетерпение ее превратилось в томительную тоску. С последним лучом солнца исчезла всякая надежда; она заплакала.
На другой день опять ожила, опять с утра была весела, а к вечеру сердце стало пуще ныть и замирать и страхом, и надеждой. Опять не пришли.