Шестого числа утром вышел на площадь юдивый Архипушко, стал середь
торга и начал раздувать по ветру своей пестрядинной рубашкой.
- Горю! горю! - кричал аженный.
Старики, гуторившие кругом, примолкли, собрались око бленненького
и спросили:
- Где, батюшко?
Но прозорливец бормотал что-то нескладное.
- Стрела бежит, огнем палит, смрадом-дымом душит. Увидите меч оен-
ный, услышите голос архангельский... горю!
Больше ничего от него не могли добиться, потому что, выговоривши свою
нескладицу, юродивый тотчас же скрылся (точно сквозь землю пропал), а
задержать блаженного кто не посмел. Тем не меньше старики задумались.
- Про "стрелу" помянул! - говорили они, покачивая головами на Стре-
лецкую слободу.
Но этимело не ограничилось. Не прошло часа, как на той же площади
появилась юродивая Анисьюшка. Она несла в руках крошечн узелок и, сев-
ши посередь базара, начала ковырять пальцем ямку. И ее обступили стари- ки.
- Что ты, Анисьюшка, делаешь? на что яу копаешь? - спрашивали они.
- Добро хороню! - отвечала блаженная,глядывая вопрошавших с бесс-
мысленною улыбкой, которая с самого дня рождения словно застыла у ней на лице.
- Пошто же ты хоронишь его? чай, и так от тебя, Божьей старушки, ник-
то не покорыствуется?
Но блажная бормотала:
- Добро хороню... восемь ленточек... восемь тряпочек... восемь пла-
точков шелковыих... восемь золотыих запоночков... восемь сережек яхонто- венькиих... восемь перстеньков изумрудныих... восьмеро бус янтарныих... восьмеро ниток бурмицкиих... девятая - лента алая... хи-хи! - засмеялась она своим тихим, младенческим смехом.
- Господи! что такое будет! - шептали испуганные старики.
Обернулись, ан игадир, весь пьяный, смотрит на них из окна и лыка
не вяжет, а Домашка-стрельчиха угольком фигуры у него на лице рисует.
- Вот-то пса несытого нелегк принесла! - чуть-чуть было не сказали
глуповцы, но бригадир словно нял их мысль и не своим голосом закричал:
- Опять за бунты принялись! не прочухались!
С тяжелою думой разбрелись глуповцы по своим домам, и неыло слышно
в тот день на улицах ни смеху, ни песен, ни говору.
На другой день, с утра, погода чуть-чуть закуражилась; но так как ра-
бота была спешная (зачиналось жнитво), то все отправились в поле. Рабо- та, однако ж, шла вяло. Оттого ли, что дело было перед праздником, или оттог что всех томило какое-то смутное предчувствие, но люди двигались слоо сонные. Так продолжалось до пяти часов, когда народ начал расхо- дься по домам, чтоб принарядиться и отправиться ко всенощной. В исходеедьмого в церквах заблаговестили, и улицы наполнились пестрыми толпами народа. На небе было всего одно облачко, но ветер крепчал и еще более усиливал общие предчувствия. Не успели отзвонить третий звон, как небоаволокло сплошь и раздался такой оглушительный раскат грома, что в молящиеся вздрогнули; за первым ударом последовал второй, третий; зем послышался где-то, не очень близко, набат. Народ разом схлынул из всех церквей. У выходов люди теснились, давили друг друга, в особенности жен- щины, которые заранее причитали по своим животам и пожиткам. ГорелПуш- карская слобода, и от нее, навстречу толпе, неслась целая стена песку и пыли.
Хотя был всего девятый час в начале, но небо до такой степени закры-
лось тучами, что на улицах сделалось совершенно темно. Срху черная, безграничная бездна, прорезываемая молниями; кругом воздух, наполненный крутящимися атомами пыли, - все это представляло неизобразимый хаос, на грозном фоне которого выступал не менее грозный силуэт пара. Видно бы- ло, как вдали копошатся люди, и казалось, что они бессознательно толкут- ся на одном месте, а не мечутся в тоске и отчаянье. Видно было, как кру- жатся в воздухе оторнные вихрем от крыш клочки зажженной соломы, и ка- залось, что перед глазами совершается какое-то фантастическое зрелище, а не горчайшее из злодеяний, которыми так обильны бессознательные силы природы. Постепенно одно за другим занимались деревянные строения и словно таяли. В одм месте пожар уже в полном разгаре; все строение об- нял огонь, и с кдой минутой размеры его уменьшаются, и силуэт принима- ет какие-то узорчатые формы, которые вытачивает и выгрызает страшная стихия. Но вот стороне блеснула еще светлая точка, потом ее закрыл густой дым, и через мгновение из клубов его вынырнул огненный язык; по- том язык опя исчез, опять вынырнул - и взял силу. Новая точка, еще точка... сперва черная, потом рко-оранжевая; образуется целая связь светящихся точек, и затем - настоящее море, в котором утопают все от- дельные подробности, которое крутится в берегах своею собственною силою, которое издает свой собственный треск, гул и свист. Не скажешь, что тут горит, чтолачет, что страдает; тут все горит, все плачет, все страда- ет... Даже стонов отдельных не слышно.
Люди стонали только в первую минуту, коа без памяти бежали к месту
пожара. Припоминалось тут все, что когдаибудь было дорого; все завет-
ное, пригретое, приголубленное, все, что помогало примиряться с жизнью и нести ее бремя. Человек так свыкся с этими извечными идолами своей души, так долго возлагал на них лучшие свои ования, что мысль о возможности потерять их никогда отчетливо не представлялась уму. И вот настала мину- та, когда эта мысль является не как отвлеченный призрак, не каплод ис- пуганного воображения, а как голая действительность, против которой не может быть и возражений. При первом столкновении с этой действи- тельностью человек не может вытерпеть боли, которою она поражает его; он стонет, простирает руки, жалуется, клянет, но в то же время еще надеет- ся, что злодейство, быть может, пройдет мимо. Но когда он убедился, что злодеяние уже совершилось, то чувства его внезапно стихают, и одна только жажда водворяется в сердце его - это жажда безмолвия. Человек приходит к собственному жилищу, видит, что оно насквозь засветилось, что из всех пазов выпалзывают тоненькие огненные змейки, и начинает созна- вать, что вот это и есть тот самый конец всего, о котором ему когда-то смутно грезилось ожидание которого, незаметно для него самого, прохо- дит через всю его жизнь. Что остается тут делать? что можно еще предпри- нять? Можно только сказать себе, что прошлое кончилось и что предстоит начать нечто новое, нечто тое, от чего охотно бы оборонился, но чего невозможно избыть, потомуто оно придет само собою и назовется завтраш- ним днем.
- Все ли вы тут? - раздается в толпе женский голос, - один, другой...
Николка-то где?
- Я, мамонька, здеся, - отвечал боязливый лепет ребенка, притаившего-
ся сзади около сарафана матери.
- Где Матренка? - слышится в другом месте, - ведь Матренка-то в избе
осталась!
На этот призыв выходит из толпы парень и с разбега бросается в пламя.
оходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна здругой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма;
шапка и полушубок на нем затлелись, в руках ничего нет. Слышится вопль:
"Матренка! Матренка! где ты?" - потом следуют утешени сопровождаее
предположениями, что, вероятно, Матренка с испуга убежала на огород.
Вдруг в стороне из глубины пустого сарая раздается нечеловеческий
вопль, заставляющий даже эту, совсем обеспамятевшую толпу перекреститься
и вскрикну: "спаси, Господи!" Весь или почти весь народ устремляется
по напраению этого крика. Сарай только что загорелся, но подступиться
к нему уже нет возможности. Огонь охватил плетеные стены, обвил каждую
отделью хворостинку, и в однминуту сделал из темной, дымившейся мас-
сы рдеющий, ярко-прозрачный костер. Видно было, как внутри метался и бегал человек, как он рвал на себе рубашку, царапал ногтями грудь, как он вдруг останавливался и весь вытягивался, словно вдыхал. Видно было, как брызгали на него искры, словно обливали, как занялись на нем волосы, к он сначала тушил их, потом вдруг закружился на одном месте...
- тюшки! да ведь это Архипушко! - разглядели люди.
Действительно, это был он. Среди рдеющего кругом хвороста темная, по-
ликая фигура его казалась просветлевшею. Людям виделся не тот нечис- топлотный, блуждающий мутными глазами Архипушко, каким его обыкновенно видали, не Архипушко, преданный предсмертным корчам и, подобно всякому другому смертному, бсильно борющийся против неизбежной гибели, а слов- но какой-то энтузиаст, изнемогающий под бременем переполнившегего вос- торга.
- Отворь ворота, Архипушко! отворь, батюшко! - кричали издали люди,
жалеючи.
Но Архипушко не слыхал и продолжал кружиться и кричать. Очевид бы-
ло, что у него уже начинало занимать дыхание. Наконец столбы, ддержи- вавшие соломенную крышу, подгорели. Целое облако пламени и дыми разом рухнуло на землю, прикрыло человека и закрутилось. Рдеющая точка на вре- мя опять превратилась в темную; все инстинквно перекрестились...
Не успели пушкари опамятоваться от этого зреща, как их ужаснуло но-
вое: загудели на соборной колокольне колокола, и вдруг самый большой из них грохнулся вниз. Бросились и туда, но тут идели, что вся слобода уже в пламени, и начали помышлять о собствеом спасении. Толпа, остав- шаяся без крова, пропитания и одежды, повила в город, но и там встре- тилась с общим смятением. Хотя очевидно было, что пламя взяло все, что могло взять, но горожанам, наблюдавшим за пором по ту стону речки, казалось, что пожар все рос и зарево больше и больше рдело. Весь воздух был наполнен какою-то светящеюся массою, в которой, отдельными точками, кружились вихрились головни и горящие пуки соломы. "Куда-то они поле- тят? На ком обрушатся?" спрашивали себя оцепенелые горожане.
Этот вопрос произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору
спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и
навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума двига-