- Хорошо. Теперь сказывайте мне, кто промеж ас память любезнейшей
моей родительницы в стихах оскорбил?
рельцы позамялись; неладно им показалось выдавать того, кто в
горькие минуты жизни был их утешителем; однако, после минутного колеба-
ния, решились исполнить и эторебование начальства.
- Выходи, Федька! небось! выходи! - раздавалось в толпе.
Вышел вперед белокур малый и стал перед градоначальником. Губы его
подергивались, словно хотели сложиться в улыбку, но лицо было бледно,
как полотно, и зубы тряслись.
- Так это ты? - захохотал Бородавкин и, немного отступя, слов желая
осмотреть виноватого во всех подробностях, повторил: - Так это ты?
Очевидно, в Бородавкине происходила борьба. Он обдумывал, мазнуть ли
ему Федьку по лицу или накать иным образом. Наконец придумано было на-
казание, так сказать, смешанное.
- Слушай! - сказаон, слегка поправив Федьку челюсть, - так как ты
память любезнейшей моей родительницы обесславил, то ты же впредь аждый
день должен сию драгоценную мне память в стихах прославлять и стихи те
ко мне приносить!
С этим словом он приказал дать отбой.
Бунт кончился; невежество было подавлено, и на место его водворено
просвещение. Через полчаса Боравкин, обремененный добычей, въезжал с
триумфом в город, влача зсой множество пленников и заложников. И так
как в числе их оказались некоторые военачальники и другие пвых трех
классов особы, то он приказал обращаться с ними ласково (выколов, одна-
ко, для верности, глаза), прочих сослать на каторгу.
В тот же вечер, запершись в кабинете, Бородавкин писал в своем журна-
ле следующую отметку:
"Сего 17-го сентяя, после трудного, но славного девятидневного по-
хода, совершилось ерадостнейшее и вожделеннейшее событие. Горчица ут- верждена повсемено и навсегда, причем не было произведено в расход ни единой капли крови".
"Кроме той, иронически прибавляет летописец, - которая была пролита
у околицы Навозной слободы и в память которой доднесь празднуется тор-
жество, именуемое свистопляскою"...
Очень может статься, что многое из рассказанного выше покажется чита-
телю чесчур фантастическим. Какая надобность была Бородавкину делать девядневный поход, когда Стрелецкая слобода была у него под боком и он моприбыть туда через полчаса? Как мог он заблудиться на городском вы- не, который ему, как градоначальнику, должен быть вполне известенВозможно ли поверить истории об оловянных солдатиках, которые будто ы не только маршировали, но под конец даже налились кровью?
Понимая всю важность этих вопросов, издатель настоящей летописи счи-
тает возможным ответить на них нижеследующее: история города Глупова прежде всего представляет собой мир чудес, отвергать который можно лишь тогда, когда отвергается существование чудес вообще. Но этого мало. Бы- вают чуде, в которых, по внимательном рассмотрении, можно подметить довольно яркое реальное основание. Все мы знаем предание о Бабе-Яге Кос- тяной Ноге, которая ездила в ступе и погоняла помелом, и относим эти по- ездки к числу чудес, созданных народною фантазией. Но никто не задается вопросом: почему же народная фантазия произвеламенно этот, а не иной плод? Если б исследователи нашей старины обратили на этот предмет долж- ное внимание, то можно быть заранее уверенным, что открылось бы многое, что деле находится под спудом тайны. Так, например, наверное обнаружи- лось бы, что происхождение этой легенды чисто административное и что Ба- ба-а было не кто иное, как градоправительница, или, пожалуй, посадни- ца, которая, для возбуждения в обывателях спасительного страха, именно этим способом путешествовала по вверенному ей краю, причем забирала вречавшихся по дороге Иванушек и, возвратившись домой, восклицала: "Покатаюся, поваляюся, Иванушкина мясца поевши".
Кажется, этого совершенно достаточно, чтобы убедить читателя, что ле-
тописец находится на почве далеко не фантастической и что все рассказан- ное о походах Бородавкина можно принять за документ вполне достовер- ный. Конечно, с первого взгляда может показаться странным, что Бородав- кин девять дней сряду кружит по выгону; но не должно забывать, во-пер- вых, что ему незачем было торопиться, так как можно было заранее предс- казать, что предприятие его во всяком случае окончится успехом, и, во-вторых, что всякий администратор охотно прибегает к эволюци, дабы поразить воображение обывателей. Если б можно было представить себе так называемое исправление на теле з тех предварительных обрядов, которые ему предшествуют, как-то: сниния одежды, увещаний со стороны лица исп- равляющего и испрошения прощения со стороны лица исправляемого, - что бы от него осталось? Одна пустая формальность, смысл которой был бы понятен лишь для того, кто ее испытывает! Точно то же следует сказать и о всяком походе, предпринимается ли с целью покорения царств или просто с целью взыскания недоимок. Отнимите от него "эволюции" что останется?
Нет, конечно, сомнения, что Бородавкин могизбежать многих весьма
важных ошибок. Так, например, эпизод, корому летописец присвоил назва-
ние "слепорода", - из рук вон плох. Но не забудем, что успех никогда не обходится без жертв и что если мы очистим остов истории от тех лжей, ко- торые нанесены на него временем и презятыми взглядами, то в результате всегда получится только бо'льшая или меньшая порция "убиенных". Кто эти "убиенные? Правы они или виноваты иасколько? Каким образом они очути- лись в звании "убиенных"? - все э разберется после. Но они необходимы, тому что без них не по ком было бы творить поминки.
Стало быть, остается неочищенным лишь вопрос об оловянных солдатиках;
но и его летописец не оставляет без разъяснения. "Очень часто мы замеча-
ем, - говорит он, -то предметы, по-видимому, совершенно неодушевленные (камню подобные), начинают ощущать вожделение, как только приходят в соприкосновение с зрелищами, неодушевленности их доступными". И в пример приводит какого-то ближнего помещика, котой, будучи разбит параличом, десять лет лежал движим в кресле, но и за всем тем радостно мычал, когда ему приноли оброк...
Всех войн "за просвещение" было четыре. Одна из них описана выше, из
остальных трех первая имела целью разъяснить глуповцам пьзу от уст-
ройства под домами каменных фундаментов; вторая возникла вследствие от- каза обывателей разводить персидскую ромашку, и третья,наконец, имела поводом разнесшийся слух об учреждении в Глупове академии. Вообще видно, что Бородавкин был утопист и что если б он пожил подольше, то наверное кончил бы тем, что или был бы сослан в Сибирь за вольмыслие, или выст- роил бы в Глупове фаланстер.
Подробно описывать от ряд блестящих подвигов нет никакой надобнос-
ти, но нелишнее будет указать здесь на общий характер их.
В дальнейших походах со стороныородавкина замечается весьма значи-
тельный шаг вперед. Он с большею тщательностью подготовляет материалы для возмущений и с большею быстротою подавляет их. Самый трудный поход, имевший поводом слух о заведении академии, продолжался лишь два дня; ос- тальные - не более нескольких часов. Обыкновенно Бородавкин, напившись утром чаю, кликал клич; сбегались оловянные солдатики, мгновенно налива- лись кровью и во весь дух бежали до места. К обеду Бородавкин возвращал- ся домой и пел благодарственную песнь. Таким образом он достиг, наконец, того, что через несколько лет ни один глуповец не мог указать на теле своем места, которое не было бы высечено.
Со стороны обывателей, как и прежде, царствовало полнейшее недоразу-
мение. Из рассказов летописца видно, что они и радбыли не бунтовать, но никак не могли устроить это, ибо не знали, в м заключается бунт. И в самом деле, Бородавкин опутывал их чрезвычай ловко. Обыкновенно он ничего порядком не разъяснял, а делал известными свои желания пос- редством прокламаций, которые секретно, по ночам, наклеивались на угло- вых домах всех улиц. Прокламации писались в духе нынешних объявлений от магазина Кача, причем крупными буквами печатались слова совершенно несу- щественн, а все существенное изображалось самым мелким шрифтом. Сверх того, пускалось употребление латинских названий; так, например, пер- сидся ромашка называлась не персидской ромашкой, а "Pyrethrum roseum", иначе слюногон, слюногонка, жгунец, принадлежит к семейству "Compositas" и д. Из этого выходило следующее: грамотеи, которым обыкновенно пору- лось чтение прокламаций, выкрикивали только те слова, которые были напечатаны прописными буквами, а прочие скрадывали. Как, например (. прокламацию о персидской ромашке): ИЗВЕСТНО
какое опустошение прзводят клопы, блохи и т. д.
НАКОНЕЦ НАШЛ!!
Предприимчивые люди вывезли
с Дальнего Востока, и т. д.
Из всех этих слов народ понимал только: "известно" и "наконец нашли".
И когда грамотеи выкрикивали этилова, то народ снимал шапки, вздыхал и
крестился. Ясно, что в этом неолько не было бунта, а скорее исполнение
предначертаний начальства. Нод, доведенный до вздыхания, - какого еще
идеала можно требовать!
Стало быть, все дело заключалось в недоразумении, и это оказывается
тем достовернее, чтглуповцы даже и до сего дня не могут разъяснить
значение слова "академия", хотя его-то именно и напечатал Бородавкин
крупным шрифтом (см. в полном собрании прокламаций 1089). Мало того:
летописец доказывает, что глуповцы даже усиленно добивались, чтоб Боро-
давкин пролил свет в их темные головы, но успеха не получили, и не полу- чили именно по вине самого градоначальника. Они нередко ходили всем об- ществом на градоначальнический двор и говорили Бородавкину:
- Развяжи ты нас, сделай милость! укажи нам конец!
- Прочь, буяны! - обыкновенно отвечал Бородаин.
- Какие мы буяны! знать, не видывал ты, какие буяны бывают! делай
милость, скажи!
Но Бородавкин молчал. Почему он молчал? потому ли, что считал непони-