"Нам срочно нужна машина. Не нам, конечно, а государству", - вспомнил Дмитрий Алексеевич слова Шутикова.
- Да, ему, конечно, неважно, кто достанет жемчужину со дна морского, - заметил профессор, задумчиво ковыряя в ухе. - Ему важно ее получить и выгодно продать. Покупатель видит товар и улыбающегося продавца...
- Улыбаться он умеет, - заметил Дмитрий Алексеевич.
- Как же! Почему только он вдруг взял машину этих, как их?..
- Дмитрий Алексеевич - лошадка, на которую ставить нельзя, - сказала Надя, с чуть заметной грустной лаской посмотрев Дмитрию Алексеевичу в глаза.
- Не понимаю, это сожаления личного порядка? Или цитата? - настороженно спросил профессор.
- Конечно, цитата! Дроздов мне специально разъяснял, почему они остановились на Урюпине. Потому, что Урюпин пойдет на все, что ему предложат.
- Ваш Урюпин - это же, собственно, тоже перекупщик. Он ведь не нырял за жемчугом!
- Меня удивляет одно, - сказал Дмитрий Алексеевич, хмурясь, - что смотрят люди - все эти конструкторы, доценты, инженеры, вся публика, которая наполняет эти здания? Неужели нет среди них честного человека?
- Дмитрий Алексеевич! Честность - это всего лишь пятая доля того, что нужно иметь, чтобы поднять голос против монополии.
Дмитрий Алексеевич и Надя поняли, что сейчас начнется проповедь античного философа.
- Во-первых, конечно, нужно быть честным, - сказал старик. - Большинство - честные, "о не все. Вот вам первый этап отсева. Затем нужно еще иметь смелость, а этот дар дан не" каждому. Дальше - нужен ум. Мы видывали смелых, которые бестолково кричат и дискредитируют самую идею критики. Наконец честный, умный, смелый может находиться в плену устоявшихся канонов. Вот в чем еще беда! Ему скажет тот же Авдиев - профессор, доктор, многолетний авторитет, что идея Лопаткина порочна, а сам Лопаткин - авантюрист, и он честно, с сознанием долга будет вас охаживать оглоблей, пока вы не протянете ноги!
- Что же делать? - спросила Надя испуганно.
- Что делать? Нужно подумать. У меня такое впечатление... Я слышу, чую, что они расставили для Дмитрия Алексеевича большущий невод. Я бы не дался им...
- А я думаю так, - горячо заговорила Надя. - Не даваться - это само собой разумеется. Но если в вас есть чувство любви к родине... - Тут Надя вдруг остановилась и покраснела. Потом тряхнула головой. - Почему-то мы стесняемся так говорить. Когда война, тогда мы говорим и так... Потому что опасность. А я считаю, что и сейчас... потому что корень, с которым мы боремся, - живой, не дается и растет. Вы должны продолжать нужное для _нее_ дело. Даже тогда, когда она отвергает ваши подвиги. Когда она осуждает вас устами тех своих служителей и судей, которые произносят от ее имени несправедливый приговор. Тогда только ваша заслуга и будет иметь вес, когда сделаете то, что кажется невыполнимым.
- Но что же это такое, Евгений Устинович? - заговорил Дмитрий Алексеевич, которому в эти дни было не до античных бесед. - Вот вы мудрец. Что же это такое: они торопятся, делают проект моей машины. Ведь этак мы к сентябрю все закончим!
- Как это ни досадно, но придется дать противнику развернуть войска. В конце концов все выяснится.
Но прошли последние дни июня, пошел июль, Дмитрий Алексеевич как инженер, участвующий в проектировании, получил уже полумесячную зарплату - семьсот рублей, а обстановка все еще не прояснилась. "Платят деньги, торопятся, работают, и честно работают", - думал Дмитрий Алексеевич, глядя на серьезных пожилых людей, ломающих голову над его проектом. То один, то другой, они подходили к его столу и приносили честные мысли, основательно выношенные в тишине и покое конструкторской комнаты.
"Посвящены ли они?" - спрашивал он себя и пристально изучал интеллигентные затылки и лысинки. Нет, эти люди оценили машину, они приняли и ее и автора. Старый конструктор Крехов, худущий, с толстыми черными бровями и с золотым кольцом на пальце, тот даже обмолвился однажды, сидя к нему спиной:
- Счастливый вы человек, Дмитрий Алексеевич! Я понимаю вас.
Он говорил это как бы от имени всей группы. Нет, он, конечно, ничего не знал!
Но самому Крехову казалось, что он очень тонкая штучка и во всем хорошо разбирается. Он даже заставил Дмитрия Алексеевича впервые за много дней улыбнуться, задав ему хитрейший вопрос. Это было в обеденный перерыв, после очередного визита директора. Держа руку в кармане, генерал в сопровождении Дмитрия Алексеевича и Крехова обошел чертежные станки конструкторов и удалился. Крехов вернулся на свое место и, достав бутылку с кофе, сидя спиной к Дмитрию Алексеевичу, сказал:
- Приятно работать, когда знаешь, что проект пойдет не на полку.
- А вы уверены, что не на полку? - спросил Лопаткин.
- Э-э, дорогой Дмитрий Алексеевич! Уж мы-то видали виды! Сам Авдиев - "за"! Вы лучше скажите, теперь мы вроде как свои, - какую вы применили тактику?
- Я был на приеме у министра...
- Ну во-от, был у министра, - запел Крехов. - Ладно. Может, действительно нельзя говорить. Но при всем вашем недоверии к нам - вы молодец. Заставить противников, всех без исключения, повернуть на сто восемьдесят градусов - это, знаете ли...
Дмитрий Алексеевич был для них кузнецом своего счастья, победителем!
Человек не может увидеть себя со стороны, глазами своего соседа. У Дмитрия Алексеевича была, оказывается, неизвестная ему еще самому, вторая сущность - она-то и привлекла к нему симпатии конструкторов. Как оказалось, он был необыкновенно талантлив. За какие-то два или три года он стал инженером-механиком. И, кроме того, настолько изучил процессы твердения расплавленного металла, что сумел поколебать научные построения таких корифеев, как Фундатор и даже Авдиев (а там попросту не было никаких построений). Конструкторы считали, что Дмитрия Алексеевича никак нельзя назвать "материалистом". Он, по их мнению, мог бы шутя получать четыре-пять тысяч, ему даже предлагали одно место, но он ответил отказом. (Услышав об этом, Дмитрий Алексеевич испугался, как бы Шутиков не принял его за болтуна). Еще сообщалось как неоспоримый факт, что Лопаткин добился положительной резолюции от одного исключительно важного лица (от кого - не говорили). Было известно также, что автору труболитейной машины не везет в личной жизни, что он аскет, нелюдим, что он избрал в жены свою машину.
Все это понемногу, по частям раскрывал перед Дмитрием Алексеевичем Крехов - в форме вопросов, на которые невозможно было отвечать. Начался июль, вечера были очень хороши, и получалось так, что каждый раз Дмитрий Алексеевич, возвращаясь домой, шел по бульварам вместе с этим словно бы влюбленным в него конструктором.
- Скажите, Дмитрий Алексеевич, - спрашивал Крехов, посмотрев сначала по сторонам. - Что же, _он_ вас лично принял? Или просто письмо дошло?
- Кто? О ком вы спрашиваете? - смеялся Лопаткин. - Выше министра меня никто не принимал!
- Ну хорошо, оставим это. Я понимаю, могут быть разные соображения... Я спрашиваю с практической целью. Вы как - почтой посылали или сдавали в экспедицию?
- Я всегда стараюсь сократить количество инстанций.
- Ага... Понятно!.. - Крехов считал себя дипломатом и любил иносказания. - Кстати о письмах. Я слышал, что вы ставите номера. Вы, должно быть, очень много извели бумаги, прежде чем...
- Извел-таки, - согласился Дмитрий Алексеевич.
- Ага... Значит, это верно...
- Что верно?
- Да так, пустяки. Вы энергичный человек. В вас есть это...
- Что - "это"? У вас превратное представление обо мне!
Таких возражений Крехов терпеть не мог.
- Знаете что, - сказал он однажды, - я верю во все, кроме скромности. Это ломанье вам не к лицу. Имейте в виду, что мы понимаем ваши достоинства, но не забываем и о себе. В нашем институте большинство - изобретатели или потенциальные ученые.
Дмитрий Алексеевич, закусив губу, покосился на него, и Крехов оценил это как удивление.
- Ничего удивительного! Все нормальные люди рождаются с творческими задатками. Большинство из них даже осознают в себе эти возможности.
- Почему же вы не реализуете?.. Простите, может быть, я ошибаюсь?..
- Ничего, ничего. Вы не ошибаетесь. Мы, Дмитрий Алексеевич, незаметно заросли. Получаем прилично, свиньями стали. Кто же захочет возвращаться к тому замечательному времени, когда твоим хлебом, твоей подушкой и твоим пиджаком была несбыточная надежда! Нельзя, нельзя вмешиваться в техническую политику...
- Но вот некоторые же вмешиваются!
- Вот нам и хочется узнать, кого эти некоторые сумели привлечь на свою сторону. Мы реалисты, хотим попробовать вашу дорожку. Как наш собрат, вы обязаны были бы помочь...
- Я вам даю слово, что как только... - начал было Дмитрий Алексеевич, но вспомнил профессора Бусько, его "не клянись". - В общем, ладно, - сказал он. - А что вы изобрели?
- Я-то ничего, - проговорил Крехов. - А вот один товарищ, вы его не знаете, - тот изобрел... Он до некоторой степени ваш конкурент. У него тоже литейная машина!
Сказав это, он посмотрел на Дмитрия Алексеевича, но тот разочаровал его. Не испугался возможной конкуренции и даже не насторожился.
- Молоденький мальчишка, а ведь сумел додуматься! Машина для точных отливок из стали, под давлением, - сказал Крехов, помолчав. - У нас сейчас льют под напором алюминий, цинк - легкоплавкие металлы. Нет жаростойкой арматуры. А у него вместо арматуры - магнитные поля. Магнитное поле у него создает напор, оно же отсекает порцию металла, и оно же подогревает. Чудеса! Верно?
- Чудеса, - согласился Дмитрий Алексеевич.
- А ведь эта адская машина могла бы уже работать две пятилетки!..
- Почему же... - начал было Дмитрий Алексеевич, но спохватился и со смехом махнул рукой. Он сам мог бы ответить на свой вопрос.
- Видите ли, - сказал негромко Крехов, - у этого мальчишки еще нет силы пробивать такие вещи. И потом в его министерстве нашлась публика, которая создала барьер... Не везде встретишь таких объективных, принципиальных людей, как Василий Захарович Авдиев...