Совершенно естественно, что исследовательская мысль не могла ограничиться хронологическим рубежом на 6 тыс. лет от современности и стремилась постоянно проникнуть в более глубокое языковое прошлое. Такую попытку, малообоснованную фактически, но смелую по замыслу и идейно целеустремленную, предпринял русский востоковед, лингвист и филолог Николай Яковлевич Марр в конце 20-х — начале 30-х годов. В соответствии с гипотезой Марра, все языки мира развились из четырех звуковых элементов, на основе которых позже в ходе исторического развития образовалось все лексическое и фонетическое многообразие современного этапа языкотворчества. Эта гипотеза развивалась его учениками и последователями до начала 50-х годов. Гипотеза Марра производит странное впечатление, многие современные лингвисты называют ее даже, очевидно, не без оснований, фантастической, но она представляла собою стремление прорыва в неизвестность, фантазия, действительно, восполняла в ней недостаток фактов. Гипотеза призывала к дальнейшему поиску и отказу от привычных представлений. Сродни Марру по своим установкам был американский лингвист Морис Сводеш, также исходивший из единства глоттогонического процесса и на этом основании постулировавший родство далеких структурно и географически языков, например атапаскского на западе Северной Америки и уральских в Западной и Южной Сибири. Ему же принадлежит и система первой языковой хронологии, опирающаяся на лексикостатистику, т. е. на подсчет сходных слов базового словаря. После 60-х годов, на которые приходятся основные достижения Сводеша, его работы были подвергнуты критике и лишь частично принимаются современной лингвистикой, но они, безусловно, были пионерскими и открыли новые горизонты в палеолингвистических реконструкциях.
Остается упомянуть о современном состоянии этих реконструкций. Оно во многом обязано работам советского лингвиста Владислава Марковича Иллича-Свитыча конца 60-х — начала 70-х годов, продолженным его последователями. Он вскрыл общие и хронологически очень глубокие корни индоевропейских, семитских, картвельских, алтайских и уральских языков и постулировал на этом основании
существование в древности огромной по объему макросемьи, которую он назвал ностратической*, использовав для этого термин, предложенный еще в начале 20-х годов. Его последователи, опираясь на реалии, отраженные в ностратической лексике, относят существование самой макросемьи к эпохе мезолита и даже верхнего палеолита. Хотя работы этого направления подвергаются критике, они успешно развиваются и, в частности, делаются попытки обосновать параллельно с существованием ностратической макросемьи других макросемей не менее широкого территориального охвата, например макросемьи, охватывающей северокавказские языки, кетский в Сибири и синотибетские языки и диалекты в Центральной, Восточной и Юго-Восточной Азии. В какой мере оправданы эти попытки, должно показать будущее.
Глава 2
СТАНОВЛЕНИЕ ПЕРВОБЫТНОГО ОБЩЕСТВА: ЭПОХА ПРАОБЩИНЫ
1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА
Критерии человека. Вопрос о сущности человека, о том, что отличает его от всего живого и что противопоставляет его остальному мирозданию, т. е. в конечном счете о критериях, с помощью которых могут быть обозначены наиболее фундаментальные особенности человека, волновал мыслителей прошлого начиная с самых истоков возникновения философии и науки. Разные школы античной философии подчеркивали мыслительные функции человеческой личности, мысль и дух как основные свойства, отличающие человека от других существ. Человек представляет собою венец творения — в этом состоял смысл христианской доктрины, не уточнявшей далее, в чем же это проявляется: человек был создан Богом последним в ряду других существ и после того, как было создано все сущее,— сама последовательность его возникновения говорит о его высшей сущности.
Христианское учение о человеке как о венце творения во многом предопределило отношение европейской науки к проблеме человека на долгие столетия. Философы касались этой проблемы, пытаясь на уровне умозрительного подхода вскрыть особенности человеческого мышления и процесса познания человеком природных и общественных явлений, в идеалистической философии самый примат духа над материей автоматически приводил к возвеличению человека над всей остальной природой, но и в додиалектической материалистической философии особое надприродное место человека, чаще всего в угоду господствующей христианской доктрине, не подвергалось сомнению. Что же касается научного рассмотрения этой проблемы, то его начало датируется не ранее чем серединой 19 столетия.
К этому времени в истории европейской науки произошли два существенных события, каждое из которых сыграло огромную роль в перестройке научного мышления и переходе его к изучению места человека в природе на основе эмпирического анализа, а не только философских подходов. В первую очередь это создание замечательным естествоиспытателем Александром Гумбольдтом монументального произведения «Космос». В нем Гумбольдт подвел итоги предшествующему развитию естествознания и нарисовал грандиозную картину природных процессов, охватив их в едином синтезе. И хотя сам автор почти не касался проблемы человека, но чтение его книги закономерно подводило к вопросу о роли человека и человеческого общества в природных процессах и, следовательно, к проблеме определения места человека в природе. Второе событие —появление труда Чарлза Дарвина «Происхождение видов путем естественного отбора», содержащего стройную концепцию эволюционных преобразований живой природы, опиравшуюся на единый принцип естественного отбора. Дарвин также ничего не писал о человеке, в его книге говорится о нем лишь в одной фразе («Будет пролит свет и на происхождение человека»), и только позже он посвятит происхождению человека специальную книгу (см. далее). Но логика его труда о происхождении видов была такова, что она неотвратимо наталкивала на вопрос, в какой мере закономерности, открытые в живой природе,— эволюционные прогрессивные преобразования, управляемые естественным отбором, могут быть распространены на человека, подчиняется он им или нет.
В связи со всем сказанным проблема места человека в мире живого и в мироздании в целом разрабатывалась в дальнейшем в двух аспектах. Первый из них состоял в попытке представить природную роль человечества, оценить последствия его деятельности в механизме нашей планеты и. даже всего мироздания в целом. Французский антрополог" и зоолог Аммон де Катрфаж выделял четыре царства природы — минералов, растений, животных и человека; американский палеонтолог Д. Дана писал о психозойской эре; известный русский геолог Александр Петрович Павлов предложил для четвертичного периода название «антропоген», в котором главным фактором мировых природных изменений является деятельность людей. Особенно глубоко эта тема была разработана выдающимся русским натуралистом Владимиром Ивановичем Вернадским, показавшим огромные масштабы человеческой деятельности в изменении лица нашей планеты, ее поверхностной оболочки, фауны и флоры, даже гидрологического режима и климата многих районов мира Вернадский прозорливо писал и о космической роли человечества, что нашло полное подтверждение в идущем сейчас завоевании космического пространства. Им же для обозначения планетного масштаба деятельности человечества было предложено понятие ноосферы — сферы разума, охватывающей все аспекты человеческой деятельности и ее результатов в масштабе планеты.
Параллельно с разнообразными попытками оценить деятельность человечества в масштабе планеты после появления упомянутой книги Дарвина шла разработка сравнительно-анатомической проблемы места человека и его предков в животном мире в целом и внутри отряда приматов, в частности уровня морфологического своеобразия человека и его предков и оценки этого уровня в масштабе зоологической классификации. При этом речь идет не о трудовой деятельности предков человека и коллективов древних и современных людей, а лишь о строении тела и его функциях. Подобный подход много уже, чем предыдущий, опирающийся на учет деятельности людей и того громадного преображающего влияния, которое оказывала и продолжает оказывать все в больших масштабах человеческая культура на лик Земли. Каждый из подходов имеет полное право на существование, так как они служат своим вполне определенным целям и отражают две стороны сущности человека, неразрывно связанные в каких-то своих проявлениях на ранних этапах развития человека и общества, но в то же время выступающие и самостоятельно, — его биологическую природу, трансформированное в процессе антропогенеза наследие предков, и его социальную природу, новоприобретение в ходе антропогенеза. Неразличение этих подходов ведет к смешению биологической и социальной природы человека, а вслед за этим и к биологизации процесса человеческой истории в целом.
Поэтому совершенно неприемлемы с методологической точки зрения любые попытки внесения элементов человеческой деятельности в оценку места человека в животном мире, внесения социальных моментов в зоологическую систематику. Между тем подобные попытки имели место. Ряд исследователей выдвигали в качестве критерия, отделения древнейших форм человека от его ближайших животных предков способность первых к изготовлению орудий В этом случае элемент человеческой культуры —умение изготовлять орудия —рассматривался как основной маркер сугубо зоологической процедуры — определения таксономического положения предковых форм человека
На этом основании и было предложено четко подразделять оба вышеописанных подхода к оценке человеческой сущности и выделять их в качестве двух самостоятельных критериев человека — теоретического философского и научно-конкретного антропологического. Исходя из первого критерия совокупность людей — человечество в ходе своей истории и в соответствии со своими социальными задачами осуществляет всепланетную и космическую функции и уже сейчас перешло к управлению многими природными процессами. Исходя из другого критерия отдельный человек или вся совокупность людей, все равно, так же как и весь ряд человекообразных предков человека, представляют собою не более чем определенные единицы зоологической систематики, к рассмотрению которых мы и переходим.