Понятно тебе? Пункт второй: заткнись! Поскоко бумага твоя липовая.
- Липовая? Это завещанье-то липовое? Да ты обалдел?
- А я заявляю: липовое! - сквозь зубы процедил Паха. - А доказательства
найдешь у себя дома в зыбке. Есть еще вопросы к суду?
Не было, не было у нее больше вопросов. Паха заткнул ей рот, сказал то,
чего она больше всего боялась, о чем сама не раз про себя подумала.
Дети, дети у тебя чужие! Дети не ставровской крови - вот о чем сказал
ей Паха. А раз дети чужие, какая цена твоему завещанью? Старик-то для чего
оставил тебе свой дом? Чтобы ты чужих детей разводила?..
Отогнали, видно, пожары от Пекашина, на той стороне Пинеги впервые за
последние дни проглянул песчаный берег, ребятишки высыпали на вечернюю
улицу... А ей как из дыма выбраться? ЕЙ что делать?
Дома ее ждал еще один удар - Нюрка Яковлева со своим Борькой в дом
вломилась. Силой, без спроса заняла нижнюю половину передка.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Лыско целыми днями, целыми сутками лежал вразвалку в заулке, пинком не
оторвешь от земли, а тут, на Марьюше, будто подменили пса, будто живой водой
спрыснули: весь день в бегах, весь день в рысканье по кустам, по лывам.
Но только ли Лыско ожил на сенокосе? А хозяин?
Сутки, всего сутки пробыл Михаил в деревне, а душу и нервы вымотал за
год. Сперва причитания жены- то не сделано, это не сделано, хоть работницу
для нее заводи, - потом эта новая схватка с Таборским и его шайкой, потом
Егорша...
Сукин сын, мало того что из-за него всю ночь не спали, решил еще
заявиться самолично. Под парами, конечно: всегда и раньше в бутылке
храбрости искал. Подошел - он, Михаил, как раз собирался ехать на Марьюшу, -
руку кверху, глаз вприжмур, как будто вчера только и расстались:
- Помнят здесь еще друзей молодости? Не забыли?
- Молодость помним, - с ходу, ни секунды не задумываясь, ответил
Михаил, - и друзей помним, но только не подлецов!
А как еще с ним разговаривать? На что он рассчитывает? Может, думал,
под руки его да за стол?
Потом, водой вышли все нервы и психи в первый же день, а потом в раж
вошел - про все забыл, даже про больную руку. Просто осатанел - часами махал
косой без передыху. И мнение о себе такое разыгралось, на такие высоты себя
подымал, что дух захватывало.
И вот раз смотрел, смотрел вокруг - с кем бы помериться силенкой, кого
бы на соревнование вызвать? Один на лугу, никого вокруг, кроме кустов да
старого Миролюба, лениво помахивающего хвостом, и до чего додумался? Солнце
вызвал... Давай, мол: кто кого?
Ну и жали, ну и робили! Солнце калит, жарит двадцать один час без
передыху - и он: три-четыре часа вздремнет, а все остальное время - коса,
грабли, вилы.
2
Боль в руке началась ночью. Проснулся - огнем горит левая кисть.
Он вышел из избушки на волю. Всходило солнце. Лыско хрустел костями в
кустах - должно быть, поймал зайчонка или утенка.
Михаил развязал обтрепавшийся, посеревший от грязи бинт и поморщился:
закраснела, распухла ладонь, как колодка. Подумал, чем бы смазать, и ничего
не придумал. Сроду не знал никаких лекарств, все порезы, все порубы заживали
сами собой, как на собаке.
Все же он сделал примочку из холодного чая, оставшегося с вечера в
чайнике, покурил и пошел косить: росы почти не было, но все-таки с раннего
утра косить легче, то крайней мере, не так жарко.
За работой боль утихла, да и некогда было о ней раздумывай, а пришел к
избе перекусить - и опять огонь в руке.
В обед он почти ничего не ел, только все нажимал на чай, полтора
чайника выпил. Но что его особенно расстроило - не мог курить. А это верный
признак того, что у него температура.
Еще работал полдня и назавтра полдня работал, потому что травы навалено
было гектара три - как не прибрать, прежде чем отправляться домой? А вдруг
зарядят дожди?
Не удалось прибрать. К полудню у него начало двоиться в глазах солнце,
а потом уж и совсем чертовщина: черные колеса закатались перед глазами...
Собрав последние силы, Михаил отвязал с привязи Миролюба - иначе
пропадет конь - и на большую дорогу.
Как продирался через кусты, через кочкарник, как лежал у дороги в
ожидании попутной машины - помнил, и помнил, как в районную больницу входил,
а дальше что было, надо у людей спрашивать.
После операции Евгений Александрович Хоханов, главный врач районной
больницы, сказал:
- Ну, Пряслин, моли бога за тех, кто тебя так выковал. Другой бы на
твоем месте пошел ко дну. А уж насчет того, что без руки остался бы, это
точно.
3
Недолго, неполную неделю томился Михаил в больнице, а с чем сравнить то
чувство радости, которое хватило его, когда за ним захлопнулись ворота
больничной ограды?
Все вновь, все заново: земля, воздух, синь небесная над головой. На
райцентровские мостки ступил - вприпляс. Но стой: больная рука! Такой вдруг
болью опалило, что он закусил губу.
В нижнем конце райцентра Михаилу не доводилось бывать лет десять, а то
и больше, и он теперь с изумлением и любопытством школьника вглядывался в
новые улицы, в новые дома и магазины.
Разбухла, разрослась районная столица, уже в поля залезла, уже сосняк
на задворках под себя подмяла, и все ей места мало - за. ручей шагнула. А
ведь он, Михаил, помнил ее еще деревней - с амбарами, с гумнами, с
изгородями жердяными, пряслами.
После войны райцентр стал набирать силу. Мужиков собралось людно - в
первую очередь укрепить руководящие кадры районного звена! - а жить где? Вот
они и начали по вечерам да по утрам топориком поигрывать, благо перышко
конторское не очень-то выматывало за день. И было дико в те годы видеть: как
грибы растут новые дома в райцентре и хиреют, пустеют с каждым годом
деревни.
Самое видное здание в райцентре, конечно, райком. Просторный
двухэтажный домина кирпичной кладки, или, как теперь принято говорить, в
каменном исполнении (на веки вечные поставлен!), и внутри нарядно, как в
храме: пол из цветной плитки, стены расписные, зеркала - с ног до головы
видишь себя...
Кабинет Константина Тюряпина на первом этаже был закрыт, и Михаил,
пожав плечами, пошел наверх.
- Здравствуй, здравствуй, товарищ Пряслин!
Северьян Матвеевич, инструктор райкома, сбегал с лестницы. Как всегда,
чистенький, вежливенький, сладкоречивый, очень похожий на юркого воробья и
своей проворностью, и своим острым личиком с черными бегающими глазками.
Михаил пожал протянутую руку.
- Слышал, слышал про твои дела. - Северьян Матвеевич участливо кивнул
на больную руку. - С каким вопросом пожаловал?
- Да не знаю. В больнице сказали, чтобы к Тюря-пину зашел.
- К Константину Васильевичу? На партактиве он, парень. Партактив у нас
сегодня работает. Первый вопрос обсудили - заготовка кормов, сейчас к борьбе
с алкоголем перешли. Советовал бы заглянуть в ожидании.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Вот это да! - мысленно ахнул Михаил, когда вслед за Северьяном
Матвеевичем вошел в зал.
Окна во всю стену, от пола до потолка, хоть на лошади въезжай, с
занавесями белыми, шелковыми - как паруса, натянуты ветром, - люстры с
хрустальными подвесами, красная ковровая дорожка через весь зал, от дверей
до сцены, сиденья мягкие... Его в Москве как-то сват затянул к себе на
заседанье - куда там до этого зала!
А вот насчет бумажного бормотанья... Как зачалась у них эта канитель в
районе после Подрезова, так и по сю пору продолжается.
Выходил на трибуну начальник сельхозтехники, выходила молоденькая
совхозная доярка, выходил главный инженер леспромхоза - все первым делом
вынимали бумажку.
Михаил немного оживился, когда слово предоставили начальнику
стройколонны Хвиюзову. Хвиюзовские гвардейцы по части пьянки давно уже
первенство по району держат, да и сам Хвиюзов выпить не дурак. Две бутылки
опростает - только во вкус войдет, только голос прорежется - страсть мастер
анекдоты наворачивать.
Нет, и Хвиюзов не обрадовал. Подменили мужика. Отчитал что положено - и
с колокольни долой. Даже на людей забыл взглянуть.
Сосед у Михаила, знакомый шофер с Шайволы, дремал, уронив на грудь
большую голову с подопрелым волосом. Другие вокруг тоже водили отяжелевшими
головами. И ничего удивительного в том не было. Бумажная бормотуха кого
угодно в сон вгонит, а тем более работягу, который, может, чтобы попасть на
это совещание с Дальнего покоса или лесопункта, всю ночь не спал. Да и
вообще - кто это сказал, что у заседателей легкая жизнь?
Михаила в конце концов тоже укачало.
Очнулся он от толчка соседа:
- Вставай, начальство твое на трибуну лезет. Точно, Антон Таборский
взбегал на сцену. Поначалу, как все, надел очки, развернул бумажку, дал
запев:
- Товарищи, обсуждаемое постановление - это документ огромного
исторического значения, новое проявление заботы... новый вклад...
В общем, не придерешься - не вышел из установленной борозды, сказал все
нужные слова, а потом бумажку в сторону, бах:
- Для русского Ивана это постановление, скажем прямо, самое трудное
постановление изо всех постановлений, какие были и какие еще будут, под
корень режет...
Смех, хохот, топот. Даже в президиуме заулыбались - белой подковой
просиял зубастый рот на смуглом лице первого секретаря.
- А чего смеяться-то, дорогие товарищи? - Таборский прикинулся
дурачком: великий мастер по части прикидона. - Плакать надо. Ведь кабы мы
как люди пили, кто бы нам чего сказал? А то ведь мы все наповал, все до
схватки с землей...
Опять смех и хохот.
- Давай по существу, товарищ Таборский, - мягко поправил первый
секретарь.
Таборский секунды не задумывался - всегда слово на языке:
- А по существу, Григорий Мартынович, все в докладе райкома сказано. А
наше дело известно - выполняй. Ставь первым делом ограничитель у себя в