- Попрошу без оскорблений, Пряслин! - предупредил Таборский.
Кто-то было хохотнул - ловко, дескать, мазанули по Сусе, поубавили
спеси, - но Михаилу было не до похвал. Вся жизнь, все муки и беды, весь
бедолом, связанный с коровой, поднялся изнутри, и он отвел душу, все
высказал, что думает про Сусанну и Таборского. И тут, конечно, заработала
машина Таборского: один, другой кусанул Михаила, третий. Дескать, что ты
навалился на Обросову? Разве не знаешь, что она не свою бочку катит, а
указания выполняет?
- Надо бы немножко-то учитывать, поскольку она линию проводит. - Это
Максим Заварзин пробормотал. Один из немногих в деревне, с кем Михаил до сих
пор ладил.
- А ты не вертись, как навоз в проруби! - всыпал и ему Михаил. -
Сегодня одно, завтра другое... Так и будет всю жизнь?
Таборский вмиг перестал улыбаться: политика! И уже не сказал, а врубил:
- Совхозное дело у нас, Пряслин, молодое, и подрывать его тебе никто не
позволит.
- Я подрываю? Я? Ну это мы еще поглядим...
- А я прямо тебе скажу, Пряслин, - Суса тоже в наступление пошла: -
Служила партии и буду служить!
- А я кому служу? Не партии? Только вы мне голову не задуривайте:
совхозное дело новое... Вишь как у вас все просто...
Таборский не дал договорить Михаилу. Зычно, по-командирски рванул:
- По коням, мальчики! Живо! А ты, Пряслин, до полного выздоровления -
запрещаю являться на развод. Понял? Страда у нас, а не говорильня. Рабочий
график срываешь.
Да, вот такой поворот дал всему делу Таборский: ты, мол, Пряслин, во
всем виноват, ты, мол, нам палки в колеса суешь! И пока Михаил собирался с
мыслями, люди уже встали.
Потом вскоре заревели, зарычали моторы, и он с завистью начал смотреть
на людей, бойко рассаживающихся по машинам.
4
На медпункте, как всегда, в утренний час очередь. Жуть как пекутся о
своем здоровье нынешние пенсионерки! Не ветошь, конечно, не двадцатирублевки
- тем дай бог концы с концами свести. Нет, за здоровьем следят молодки. В
пятьдесят лет нынче выходят бабы на пенсию в ихнем районе. В пятьдесят! Иные
просто кровь с молоком, хоть замуж выдавай. Да и был в прошлом году в
Водянах такой случай. Привезла девка из города жениха своей маме показать.
Встретились, угостились, ночь переспали, а наутро жених ультиматум: на
матери согласен жениться, а дочерь с глаз долой - смотреть не хочу!
Михаил, как рабочий, сидел недолго - до выхода первой старухи.
- Какова ноне? С настроеньем, нет?
Симу-фельдшерицу в деревне побаивались все: хамло баба! До рук дело,
пожалуй, не доходило, а запустить матом в больного, а тем более в
пенсионеров, которых она терпеть не могла, - запросто.
- А вроде нету большого-то настроенья.
- С чего у ей настроенье-то будет? Полон хлев коз, а сено еще не
ставлено. Поминала в прошлый раз.
С Михаилом Сима тоже не церемонилась. Начала с больной руки бинт
сдирать - как мясник с быка кожу. Не глядя.
- Потише маленько...
- Чего потише-то? Сколько еще будешь в куколку играть? - А потом
увидела разбинтованную руку и глаза на взвод: - Ты чего это? Вредительством
занимаешься?
- Каким вредительством? Рехнулась!
- Не вижу разве? Ты опять робил!
Михаил не то чтобы для оправданья - просто так, по-человечески хотел
объяснить: нет, мол, на свете страшнее муки, чем не работать, это сплошной
ужас, а не жизнь, когда целый день ничего не делаешь, ну и начал он в
последние дни больную руку на работу настраивать. А как же иначе? Надо же
как-то вводить себя в прежние берега. Но Сима - глаза мутные, с красниной, в
углах губ белая накипь - уже завелась не на шутку:
- Ты думаешь, у нас тут шатай-валяй, шарашкина контора? А у нас тоже
план и показатели...
- А ты в нужник каждый день ходишь?
- Чего?
- Я говорю, в нужник ты каждый день ходишь? А еще спрашиваешь, почему
человек без работы жить не может... Доктор называется.
- Ну вот что, Пряслин! Я на тебя докладную куда надоть напишу. Ты мне
ответишь, как оскорблять при исполнении служебных обязанностей! И биллютень
как знаешь... Поезжай в район, раз не желаешь лечиться. А я тебе не частная
лавочка, у государства на службе...
Михаил все-таки сумел заткнуть пасть Симе:
- Ты мужику своему много даешь сидеть без дела?
- Чего? Како тебе дело до моего мужика?
- Ванька, говорю, много сидит у тебя без дела? Не калишь ты его с утра
до вечера?
И вот Сима мало-помалу стала принимать человеческий вид. Понравилось,
что сказал насчет Ваньки. Хотя на самом-то деле всем известно, как Ванька ее
утюжит. Оттого, может, и на больных кидается.
- А моя холера, думаешь, не из того же теста, что ты? - Михаил и себя
не пощадил. - Все вы одинаковы стервы. Как начнет-начнет калить - рад к
черту на рога броситься, а не то что про больную руку помнить.
- Ври-ко давай, - сказала Сима, но больше уже насчет вредительства не
разорялась.
5
Корову в поскотину проводил, на разводе побывал, с Сусой-балалайкой
заново расплевался, с Симой-фельдшерицей, можно сказать, тоже бабки подбил
не в свою пользу, потому что хитрая же бестия - сообразит, как над ней
издевались...
Еще чего? Чай утренний? Был! С женой прения утренние? Были. Из-за
Ларисы копоть подняли. Отец, видите ли, ребенка тиранит, воду от колодца
заставляет таскать, чтобы хоть слегка картошку под окошками побрызгать, а
ребенок только по ночам в клубе ногами молотить может...
Да, все переделано, план по ругани за день выполнен, а время еще
подходило только к одиннадцати...
Михаил недобрыми глазами поглядел из-под навеса с высокого крыльца
медпункта на сельпо - пожар от солнца в окошках - и начал спускаться в
дневное пекло.
Чья-то собачонка, вроде Фили-петуха, попалась под ногу у нижней
ступеньки крыльца - все живое теперь лезет в тень - пнул. Не загораживай
дорогу, сволочь! Развелось вас теперь - проходу нет. Собачник из деревни
сделали.
Не хотел он сегодня с "бомбой" разбираться, Раиса и так всю плешь
проела, но надо же как-то себя в норму привести! Разве он думал, что с утра
с лайкой-балалайкой схватится да этого хряка Таборского за хрип возьмет? А
потом, как не заглянуть в это время в сельпо? Клуб. Вся пекашинская
пенсионерия в сборе. Все - худо-бедно - развлечение.
Спокойным, размеренным шагом, старательно, прямо-таки напоказ держа
больную руку в повязке - Сима наверняка из своего окошка за ним зырит, -
Михаил поднялся на крыльцо, открыл дверь и - что такое? Где люди?
Светлых алюминиевых ведерок да разноцветной пластмассовой посуды полно,
весь пол по левую сторону от печки до печки заставлен, а людей - одна
Зина-продавщица в белом халате за прилавком.
- Что это у тебя ноне за новый сервис?
Зина - невелика грамота, пять классов - не поняла, да, признаться, он и
сам до поездки в Москву не очень в ладах был с этим словом.
- На новое обслуживание, говорю, перешла? - Михаил кивнул на посуду. -
Без клиентов?
- Не, - замахала руками Зина. - Какое, к черту, обслуживание. Это все
улетели - посудный день сегодня.
- Посудный, - повторил Михаил и больше ни о чем не спрашивал. Разворот
на сто восемьдесят - и дай бог ноги.
Посудный день, то есть прием посуды из-под вина, бывает раза два в
году, и тут уж не зевай - пошевеливайся: в любую минуту могут отбой дать. Не
хотят продавцы возиться с посудой. Хлопотно, заделисто, а для выполнения
плана - гроши.
Деревня взбурлила на глазах. Бабы, старухи, отпускники, студенты,
школьники - все впряглись в работу. Кто пер, тащил, обливаясь потом, кузов
или короб литого стекла на себе, кто приспособил водовозную тележку, детскую
коляску, мотоцикл. А Венька Иняхин да Пашка Клопов на это дело кинули свою
технику - колесный трактор "Беларусь" с прицепом. Чтобы не возиться, не
валандаться долго, а все разом вывезти.
А как же они с работой-то? С пожни удрали, что ли? - подумал Михаил.
Ведь каких-нибудь часа два назад он своими глазами их на разводе видел.
Но ломать голову не приходилось. Надо было о собственной посуде
позаботиться, а кроме того, еще Петру Житову сказать. Где он со своей
"инвалидкой"? Кому и потеть сейчас как не ему? У кого еще в Пекашине посуды
столько?
"Инвалидка" Петра Житова сидела, зарывшись по самые оси, в песках
напротив клуба. И было одно из двух: либо Петр Житов заснул за рулем
(случается это с ним, когда переберет), либо моторишко забарахлил: частенько
и зимой и летом житовский "кадиллак" возят на буксире трактора, автомашины,
а больше всего выручает Пегаха, коняга, на котором Филя-петух возит хлеб с
пекарни в сельпо. Тот всегда под рукой, всегда в телеге стоит или у пекарни,
или у магазина.
Петра Житова в "инвалидке" не было (значит, на ногах, или, лучше
сказать, на ноге), и Михаил свернул к маслозаводу - предупредить насчет
посуды жену: может, он и сам бы потихоньку справился, да ежели его за этим
делом увидит Сима-фельдшерица - будет крику.
К маслозаводу ихнему без противогаза не суйся: душина - мухи дохнут. А
все потому, что всю жижу, все отходы выливают на улицу: лень, руки отпадут,
если эту проклятую химию отвезти в сторону метров на сто.
- Кликни-ко мою! - крикнул Михаил издали Таньке, жене Зотьки-кузнеца,
которая обмывала бидоны возле крыльца, и тотчас же зажал нос: никогда не мог
понять, как все это выносит Раиса.
- Ушла. Кабыть не знаешь свою благоверную.
Он встретил жену неподалеку от дома Петра Житова. Идет - кузов с
посудой на спине, пополам выгнулась и скрип на всю улицу.
- Занял, нет очередь?
- Нет, я бежал тебя предупредить.
- Кой черт меня-то предупреждать! Неуж у меня мозгов-то совсем нету? В
очередь надо было вставать. Я, что ли, это напила? Одной мне надо!
Михаил что-то невнятно забормотал (действительно ерунда получилась) -
покатила, слушать не захотела.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1