вдруг ожили, проросли в родной дочери?
Михаил перевел взгляд на другой конец стол а, туда, где сидела Лариса
со своими подружками. Визг, смех - из-за чего?
Таборский! Когда успел забраться в этот недозрелый малинник? Вроде бы,
когда он, Михаил, заходил в избу, его там не было. Но разве в этом дело?
Разве не все равно, когда втесался?
В диво другое - соплюхи от него без ума. Лапает, щупает принародно - и
хоть бы одна по рукам дала: опомнись, ты ведь в отцы нам годишься!
Не дождешься от нынешней молодежи. Вот уж правду каждый день бренчат:
поколения у нас в ладу друг с другом.
Ну а Таборский еще, помимо всего прочего, запал молодежи умеет дать.
Как Подрезов, бывало. Правда, у Подрезова все от души, от сердца. У того
слово - дело. А этот артист. Говорун. И поди разберись, где игра, где дело.
А Петр так и не пришел, сказал себе Михаил, водя глазами по пестрому
буйному застолью, и ему вдруг стало не по себе.
Он новым стаканом вина залил тоску.
- Родька, а где у тебя матерь? Не вижу.
Родька, как тетерев на току, заслышав какой-то непонятный звук
поблизости, на секунду поднял рывком голову и снова запел.
3
...Пили за новобранца, за будущего солдата, за то, чтобы он верой и
правдой служил родине, пили за нее, Анфису Петровну, пили за Таборского,
пили за Шумилова, председателя сельсовета, за друзей-товарищей - за всех
пили, никого не обошли.
А когда же, когда же отца-то вспомнят? - изнывала от ожидания Анфиса
Петровна.
Она глаз не сводила с сына, умоляла, заклинала его: скажи! Но разве до
отца было Родьке, когда рядом Вера, друзья-товарищи?
И вот кто же догадался сказать про родителя? Александра Баева,
старушонка, которая помогала ей угощать гостей.
- Ну тепереча, думаю, не грешно и Ивана Дмитриевича добрым словом
помянуть.
И тут Анфисе Петровне вдруг стало так горько, такое удушье подступило к
горлу, что она едва добралась и до повети...
Прибегал Родька ("Мам, мам, что с тобой?"), прибегала фельдшерица -
тоже была на проводах, - Таборский, Шумилов заходили.
- Ничего, ничего, отлежусь. Гуляйте на здоровье, веселитесь, - говорила
она всем.
И так же она ответила и Михаилу, когда тот ввалился на поветь.
Но Михаила не проведешь.
- Эх и дура же ты, Анфиса, дура! Кажинный день провожаешь сына в армию?
Да ведь потом волосы будешь на себе рвать: ах, недоглядела, ах, недосмотрела
свое сокровище...
Анфиса Петровна встала. Верно, верно сказал Михаил: настанут такие дни,
и скоро настанут, когда она за один погляд на сына согласна будет все
отдать, что у нее есть.
Опираясь на Михаила, она вышла с повети в сени и тут увидела Нюрку
Яковлеву, пьянющую, чуть не на карачках пробирающуюся вдоль стены к
раскрытым дверям избы. Раздумий не было. Вмиг загородила дорогу:
- Тебе, Анна, нету хода в мой дом.
- В твой дом нету хода? Мне? Это за что же такая немилость?
- А за то, что в чужой дом нахрапом залезла.
- Я залезла?
Анфиса Петровна не стала больше разговаривать - выставила непрошеную
гостью на крыльцо, захлопнула за собой двери, да еще и рукой на дорогу
указала:
- Уходи, уходи, Анна! Видеть тебя не могу после того, что ты сделала с
Лизаветой, а не то что принимать в своем доме.
Нюрка откинула назад голову, захохотала:
- А родню в этом доме принимают? К примеру, когда родной сынок
напакостил... Непонятно выражаюсь? Пойди посмотри... Вещественные
доказательства налицо...
- Чего мелешь? Какие доказательства?
- А-а, какие... Какие бывают, когда парень брюхо натолкает?..
Она не охнула, не пошатнулась от этих слов - ни минуты, ни секунды не
поверила, но и отмахнуться не могла: сплетни, как огонь, в зародыше гасить
надо.
- Веди к Зойке! - приказала.
Зойка жила отдельно от матери, в старом колхозном курятнике на
задворках у медпункта. При виде нежеланных гостей, переваливших за порог ее
маленькой неказистой избенки, удивленно выгнула тонкие подрисованные брови -
она лежала на кровати, но не встала.
- Проходи, проходи, мамочка званая! - с издевкой сказала Нюрка. - Ну
мамочкой не хочешь, а бабкой-то хошь не хошь станешь. Верно говорю, Зойка?
- Загинь, к дьяволу! Налилась опять, нажоралась. Кто тебя звал?
- Да как! Она не верит.
- Чего не верит?
- Не верит, что ейный сынок тебе прививку сделал.
Зойка зло улыбнулась своими тонкими сухими губами, хотела что-то
сказать, но передумала и только вяло махнула рукой.
Свет потух в глазах у Анфисы Петровны: на Зой-киной руке она увидела
золотое кольцо, и ей сразу стало все ясно.
Господи, господи! Она целое утро сегодня искала это кольцо, все
перерыла, перевернула кверху дном, думала, потеряла, а оно вот где,
оказывается, - у Зойки на руке...
Зойка что-то кричала матери, матерь кричала Зойке, а что? Ничего не
слышала, не понимала - чудом выбралась на улицу.
Нет, знал, знал сынок дорогой, что такое это кольцо, какая святыня в
ихнем доме. Сто раз рассказывала, как отец подарил его. Родила сына, надо
идти записывать в сельсовет, а сыну и фамилии отцовской нельзя дать, потому
что матерь не в разводе. Ну как тут с ума не сойти! И вот Иван, чтобы хоть
как-то успокоить, утешить ее, надел ей на руку это кольцо, нарочно заказывал
в городе.
Пятнадцать лет она не снимала кольцо с руки и, конечно, в гроб легла бы
с ним, да четыре года назад начали пухнуть пальцы в суставах, и ей
волей-неволей с великими муками пришлось его снять...
4
Танцевали, садились за стол, снова танцевали - под радиолу, под
аккордеон, на улице, в доме, на крыльце... И так до темени, до тех пор, пока
не зажгли свет и не вспомнили про клуб.
И все это время Анфиса Петровна была на ногах, ни на минуту не присела
и не прилегла. Нашла в себе силы. Выстояла. Не испортила праздника, не
уронила фамилии Лукашиных. И только когда опустел дом, тяжело рухнула на
стул к столу.
- Останься, - сказала сыну.
- Ну мам...
- Останься, говорю! И ты, Михаил, останься.
Под окнами заревели, зарычали мотоциклы, крик, смех, визг, затем весь
этот шум-гам выкатился из заулка на дорогу и побежал в сторону клуба.
- Ну, сын, доволен проводами? Хороший стол справила мать?
- Спрашиваешь!
- А теперь другой стол будем справлять, - сказала Анфиса Петровна.
- Это в честь чего же? - спросил Михаил с усмешкой.
- А в честь того, что сына буду женить.
Михаил, зевая, устало махнул рукой: давай, мол, в другой раз пошутим.
Сегодня и без того веселья было предостаточно.
- А я не шучу, - сказала Анфиса Петровна. - Какие тут шутки, когда
криком кричать надо! - И тут она и в самом деле разрыдалась. Прорвало
плотину, которую с таким трудом воздвигала. - Он ведь с кем, с кем спутался?
С Зойкой-золотушкой. У той брюхо от него...
Михаил круто обернулся к Родьке:
- Это правда?
- Чего - правда? Разведут всякую муть - слушайте. ..
- А кольцо, кольцо отцовское? Самая дорогая память об отце, а ты... а
ты что сделал?
- Да чего я сделал? - вдруг зло засверкал черными глазами Родька, сам
переходя в наступление. -
Подумаешь, дал поносить... Убудет его? Ну возьму обратно... Сейчас
взять? Завтра?
- Гад... Сволочь! - выдохнул Михаил.
- Но, но, потише, потише, дядя Миша! Чья бы мычала, а твоя-то бы
молчала. Я еще не дошел до того, чтобы и тетке и племяннице фигли-мигли
делать...
- Родька... Родька, что говоришь? - умоляющим голосом простонала Анфиса
Петровна.
Ничто не остановило Родьку. Пиджак с вешалки сдернул, дверью бабахнул
так, что стаканы забренчали на столе, а на мать даже и не взглянул. И тут
Анфиса Петровна опять расплакалась:
- Все, все вложила в него... Ничего не пожалела... Думаю, мы с отцом
жизни не видели, пущай хоть он за нас поживет...
- Вот и зря! Этой-то жалостью и испортила парня! - рубанул сплеча
Михаил.
- Дак что же по-твоему, хороший человек только в беде родится? Хорошая
жизнь человека портит?
- А черт их знает, что их портит!
Михаил забегал по избе. И вообще, у него у самого кругом шла голова:
где теперь Вера? что причитает Раиса? Ведь наверняка все Пекашино теперь
только и делает, что треплет имя его дочери.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Сережа Постников, сын Фили-петуха, нынешней весной вернувшийся из
армии, ровно в полшестого, из минуты в минуту, как договорились, дал гудок.
Михаил, конечно, был уже начеку. Он выбежал из дома, кинулся в
мастерскую будить дочь.
- Вставай, вставай, невеста! - с шуткой начал теребить ее. - Женихи
приехали!
Вера поднялась, не проронив ни слова. Лицо у нее было бледное,
осунувшееся, хмурое, ~и он понял: не спала. А ведь вечор, когда он, прибежав
от Анфисы Петровны, заговорил с ней о Родьке, виду не подала, что
переживает. Даже оборвала его, когда он стал слегка выгораживать парня -
дескать, бывает это в молодости, заносит по глупости. "Давай, папа,
договоримся раз и навсегда: подлецов не защищать. Хорошо?" - "Хорошо", -
сказал Михаил и был очень доволен, что все так легко обошлось.
Не обошлось.
Однако утешать и вразумлять дочь было некогда - с улицы один за другим
долетали гудки, да и что сказать? Где найти нужные слова?
Кое-чего перехватили, попили чаю.
- Ну, прощайся иди с матерью, - сказал Михаил, но тут Раиса, тягуче
зевая, выкатила на кухню сама.
- Говорила я: поезжай, девка, заране, дак нет, на проводы надо...
- Ну ладно, ладно, - замахал жене Михаил. - Опять ты за свое?
- Да как! Уехала бы вчера-то, знаешь, как хорошо! В школу бы пришла
вовремя, свеженькая, чистенькая, а то ведь ты носом клевать на уроке-то
будешь, а не учиться. Да и опоздаешь еще.
- С чего она опоздает-то? Два часа до района ехать, а сейчас только
шесть.
- А дорога-то? Забыл, какая у нас шасе? Да еще машина сломается.
Михаил схватил чемодан и сумку, пошел на выход, потому что все равно
жену не переговоришь. Выспалась, подкрепила за ночь силы - кого хошь теперь