-- Чего ж больше желать, Егор Данилыч? -- хладнокровно возражал господин Карпеткин, по-видимому, не особенно горячо принимая к сердцу предмет разговора. -- Дед -- Визапур, прадед -- Любезный, прапрадед... {88}
-- А материнская-то линия-с?.. -- кипятился господин Михрюткин. -- Материнскую-то линию вы изволили забыть, Никанор Михайлович?..
-- Что ж материнская?.. Бабка -- Похвальная, полторы тысячи...
-- Вот то-то и есть, батюшка! -- видимо торжествуя, перебил Егор Данилыч. -- А позвольте вас спросить: кто дед Похвальной-то этой?.. Красик!.. А у Красика бабка простой битюцкой породы-с... вот!
-- Да ведь это сколько уж генераций прошло...
-- Сто генераций пройдет, а уж порода себя окажет-с... Сто генер-р-раций!.. А то призы!.. Призы, батюшка, вздор...
-- Помилуйте, Егор Данилович: один императорский -- тысяча рублей, да второстепенные сколько!.. Это не вздор... нет, это не вздор-с!
Господин Карпеткин, выговаривая "тысяча рублей", как-то отчаянно поводил глазами и дергал носом.
-- Вот такое-то отношение к деду и губит идею, многоуважаемый Никанор Михайлович, -- несколько обиженно заговорил Егор Данилович, с каким-то особенным шиком произнося иностранные слова, -- рубли-то эти, тысячи-то... Тут не в рублях сила-с -- в принципе!.. А принцип в чем заключается?.. Единственно в одной только чистопородности... Вот-с!.. Вы взгляните -- вот лошадь... (Господин Михрюткин пренебрежительно указал на один из портретов, висевших на стене). Чего в ней недостает? Шея ли, голова ли, ноги ли, или опять бедра, спина, грудь... Все хорошо! А вот ансамбля-то этого самого и нет-с... благородства-то, шику-то... А отчего? Оттого, что мать прабабки Любушки значится по книгам без породы-с... так и написано: не-извест-на-я... Да-с!.. Вот оно что, порода-то... А и бежала, и призы брала, и ценилась в четыре тысячи... Не-эт, батенька, порода -- великое дело!..
-- Я и не спорю, -- отвечал господин Карпеткин, -- но все-таки мне кажется, что вы преувеличиваете ее значение.
Господин Михрюткин, совсем было успокоившийся после своей длинной аргументации, теперь опять закипятился, и опять замелькали в его речах генеалогические подробности: {89}
"Дед -- Любезный, родился от Скворчихи, а прадед --- Быстрый, куплен был графом таким-то в "брюхе", и хотя отцом его и числится Непобедимый, но это не особенно достоверно, потому что Непобедимый в то время уже пал, так что чистопородность Быстрого, с отцовской стороны, подлежит сомнению, но что касается линии материнской, то она безупречна, потому что Непобедимый 3-й -- брат известного Визапура..." и т. д., и т. д.
В таких разговорах прошел у нас битый час. Наконец пришел наездник и почтительнейше доложил, что лошади готовы к выводке. Мы отправились в конюшню. Начали, разумеется, не с тех, которые предназначались к продаже, а с заводчиков, и затем уже перешли к продажным. Таков этикет.
Во время выводки никакого разговора о достоинствах или недостатках показываемых лошадей не было. Это считалось неприличным. Господин Михрюткин ограничился простым рассказом о происхождении каждой лошади, господин же Карпеткин в глубочайшем молчании и с чрезвычайной серьезностью выслушивал эти рассказы, иногда испуская многозначительное мычание и тщательно, со всевозможных сторон, осматривая выводимых лошадей.
Выводка производилась, как обыкновенно производится она в солидных конных заводах, владельцы которых выработали на этот случай целый кодекс приличий. Так, например, созерцаемая нами шла тихо, без торопливости, без гиканья и громких ударов кнута, при высокопочтительном и как бы торжественном молчании конюхов. Все противное этому называлось "дурным тоном", считалось неприличным, вульгарным, уместным разве на выводке барышника.
Когда мы по окончании выводки возвратились в дом и, в ожидании обеда, расположились на балконе, между Михрюткиным и Карпеткиным начался ожесточенный торг. Тут, к удивлению моему, выступили на сцену: и "маленький наливчик на левой задней ноге" у жеребчика, выводимого пятым, и "изложинка на спинке" у седьмого, и "бабочки высокие" у девятого, и "неприятная подлыжеватость" у десятого... Я просто никак не мог представить себе, когда господин Карпеткин успел подметить все эти недостатки и как он мог запомнить их... Всякому {90} свое. Вот, по моему мнению например, все показываемые лошади были прелестны, и даже разницы между ними я почти не находил.
После долгого торга, -- во время которого лицо господина Карпеткина не раз из серого делалось красно-пегим, а глаза так и силились выскочить из орбит, господин же Михрюткин трагически колотил себя в грудь и пронзительно визжал, хотя вместе с тем немножко и подличал перед Карпеткиным, -- они пришли, наконец, к соглашению, и Никанор Михайлович вручил Егору Даниловичу задаток, в получении которого почтительнейше попросил выдать ему "так, маленький клочок бумажки, для конторы".
Я тоже продал свой овес, при усерднейшем содействии Карпеткина, который ожесточенно приставал к Михрюткину, уговаривая его дать, мне требуемую мною цену. Впоследствии, при покупке у меня Карпеткиным десяти свиней, это, по-видимому беспричинное, содействие объяснилось... Предусмотрительный народ эти господа "применившиеся" помещики!
Во время нашего торга с господином Михрюткиным оказалось, между прочим, что он не знает, сколько обыкновенно весит четверть овса, хотя при всяком удобном случае выставлял себя как самого совершеннейшего сельского хозяина, обходящегося даже без управляющего.
-- Все сам, батенька... все сам! -- сокрушительно жаловался он мне, -- и в поле, и на гумне...
Наконец приехала madame Карпеткина, и мы уселись за стол. Несмотря на отсутствие лососины и полупудовой стерляди, -- отсутствие, про которое, вероятно, вспоминал и господин Михрюткин, потому что лицо его при взгляде на некоторые блюда не раз конвульсивно вздрагивало, словно от боли, -- обед был очень хороший.
Madame Карпеткина, жеманная желтолицая барыня, с тонкими губами и темными меланхолическими глазами, давала тон разговору. Не знаю почему, она возомнила, что я охотник до чтения (так и выразилась) и вообще слежу за литературой. С этого и пошло...
-- Вы получаете журналы? --спросила она меня.
-- Получаю "Отечественные записки".
-- Скажите, пожалуйста, что нового в последней книжке? {91}
-- "Благонамеренные речи" Щедрина, роман Додэ, сатира Дженкинса...
-- Фи, какая сушь все!.. Щедрин... Дженкинс... -- пренебрежительно выставив нижнюю губу, протянула madame Карпеткина.
-- Нет, ma chИre, 1 про Щедрина не говори этого, -- вставил господин Карпеткин. -- Правда, он часто уходит, как это... Ну, в дебри, что ли, но все-таки пресмешные иногда вещи пописывает... От души похохочешь...
-- Ну да, -- важно произнесла madame Карпеткина, -- все это смешно, весело... но чувства, чувства нет, mon ami...2
-- Что ж чувство! -- несколько обиженно возразил Никанор Михайлович. -- Чувства если -- ищи у Сю там или у... у... как его? Ну, хоть у Скабичевского... Но согласись, ma chХre, -- продолжал он, -- нельзя же одно только чувство... Мы -- люди... Надо и посмеяться... Надо и отдохнуть от... от... треволнений!
Господин Карпеткин, с трудом подобрав это мудреное слово, важно отхлебнул хересу из большой зеленой рюмки.
-- Наконец, что такое чувство? -- добавил он. -- Пустая и глупая шутка, как сказал... не помню, кто сказал... Смех -- это я понимаю еще... для пищеварения там и прочее... но чувство?.. Не понимаю!..
Никанор Михайлович пожал плечами
-- Ты вечно со своими... взглядами, -- кисло улыбнувшись, отвечала madame Карпеткина, и, воспользовавшись наступившей тишиной, снова обратилась ко мне:
-- Вот Авсеенко... наконец, Маркевич, граф Салиас, -- медлительно тянула она, -- это действительно писатели... Все так тонко подмечено... так художественно воспроизведено... Ах!.. Чародеи (Madame Карпеткина обольстительно улыбнулась, по-видимому, вспоминая что-то очень приятное). Самые сокровенные изгибы женского сердца... самые тайные мысли... всё, всё!.. И главное -- прилично. Нет этих вечных мужиков, кабатчиков, вообще оборванцев...
-- Ах, ma chХre, какие же кабатчики -- оборванцы! -- с неудовольствием возразил господин Карпеткин. {92}
-- Ну, все равно там... Грязь... вульгарность... Fi-donc!..1 Вообразите, -- обратилась она ко мне, -- недавно одна моя знакомая дала мне прочесть, что бы вы думали?
Madame Карпеткина загадочно сжала губу.
-- Не могу угадать, -- невольно улыбаясь, ответил я.
-- Гле-ба Ус-пен-ско-го! -- необыкновенно торжественно выговорила она, немилосердно растягивая слова. -- Вообразите!.. Пьяницы какие-то там, лавочники, будочники... Ужас! И все это, знаете, грубо, аляповато, тривиально...
-- Попович, должно-быть... -- пробуркнул господин Михрюткин, яростно уплетая жареную индейку. Он вообще в разговор не вступал, да ему и некогда было. Всякого кушанья съедал он двойную порцию и после каждого такого приема долго отдувался и пыхтел.
-- А по-моему, без этого тоже нельзя, -- глубокомысленно изрек господин Карпеткин, допивая херес и расправляя усы, -- разумеется, для барынь там -- Маркевич, Салиас... Но для нашего брата, сельского хозяина, положительно необходимо знакомиться со всеми этими Успенскими...
-- Почему же? -- удивленно спросил я.
-- А позвольте вас спросить: вы знаете мужика? Егор Данилович знает мужика? Я знаю мужика? Душу-то его, подоплеку-то? Никто не знает. Не знает потому, что он, каналья, перед барином ее не выкажет, душу-то, а норовит все обманом... Мужик для нас, для господ -- центральная Африка... Америка, еще не открытая... И мы ее никогда не откроем... Потому, повторяю, мужик груб, неблагодарен и перед барином всегда норовит казовый конец выставить... Ну, а пред каким-нибудь Успенским или вообще... поповичем он нараспашку!
-- Но при чем же тут сельское-то хозяйство?
-- А вот погодите! -- все более и более оживляясь, говорил господин Карпеткин. Говорил он громко, отчетливо, точно отрубая каждое слово.-- Я -- сельский хозяин. С кем мне дело иметь? С мужиком, -- не так ли?.. Ну, а с кем дело имеешь, надо того знать, надо с ним пуд соли съесть, говорит старая пословица... А как я его узнаю? Войдите в мое положение... Соль-то эту он со мной есть {93} не станет, да, пожалуй, и я не соглашусь есть-то ее, потому что все-таки, как ни говори, а дедушка мой воеводой был... Как же я его узнаю, позвольте вас спросить?.. Вот тут-то приходит ко мне какой-нибудь Успенский или Решетов, да и докладывает: душа у мужика вот какая... я ее, дескать, до подлинности выворотил... Помилуйте-с, это орудие! -- восторженно заключил господин Карпеткин, наливая новую рюмку хересу. -- Я, признаться, в последнее время таки запустил себя, -- начал он снова, -- совсем от книг отстал, но с зимы непременно покупаю все эти книжонки, трактующие о мужике, и положительно засаживаюсь за них. Это необ-хо-ди-мо!.. Или возьмите другую сторону... Нужно мне на земском собрании какой-нибудь проектец провесть, а большинство-то от мужика зависит... Ну, что я тут, не зная и подоплеки-то его, говорить буду?.. Нет, а вот пускай он поповичу-то выложит ее, подоплеку-то, а мы и воспользуемся... Посмотрим, какая она такая есть... Да-с!