-- Замешкались, однако, его -ство... Уж будут ли?.. Не ошиблись ли вы, отец Вассиан?
Все мы -- мужчины -- собрались в зале. Дамы тараторили в гостиной, где между прочим стояли и клавикорды, где-то по случаю приобретенные отцом Вассианом.
Но настроение среди нас явно было натянутое. Ожидание "его -ства" как-то необычайно напрягало все наши нервы и делало их совершенно нечувствительными для всяких других ощущений. Пробовали мы говорить о погоде -- и замолкали; о "Епархиальных ведомостях" -- тоже замолкали... О новостях околотка -- и тут замолкали. Одним словом, совершенно ничего не удавалось. На отца Вассиана даже жаль смотреть было, -- весь он вспотел и покрылся какими-то багровыми пятнами.
Это настроение оживил было отец Досифей. Когда на столе появились бутылки -- известная водка "железная дорога", историческая "дрей-мадера" с вечным запахом жженой пробки, семигривенный херес и еще какие-то таинственные сосуды, -- и поднос с закусками, -- чахлые сардинки, бойко отдававшие деревянным маслом, заскорузлая паюсная икра, селедка с луком и еще какая-то таинственная коробка, -- отец Досифей изъявил отважность, {386} достойную римлянина: он без приглашения хозяина (на ту пору уже окончательно пришедшего в смущение) и сам подошел и других пригласил решительным мановением руки к соблазнительной батарее. И все сразу повеселели и воспрянули духом.
Но на грех и тут отец Вассиан испортил дело. Догадало отца Досифея взять какую-то крохотную бутылочку (из числа таинственных сосудов), а отца Симеона -- протянуть руку к таинственной коробке, и отец Вассиан вскочил как ошпаренный и с ужасом в широко раскрытых глазах закричал:
-- Отец Досифей! Отец Симеон! Что вы делаете -- ведь это для "его -ства"!..
В бутылочке оказалось шестирублевое fine champagne 1, а в коробке -- маринованная осетрина. Конечно, отцы тотчас же, и даже с некоторым испугом, оставили и осетрину и дорогое вино, но тем не менее вопль отца Вассиана как-то неприятно подействовал на всех нас. Казалось, какое-то угнетение посетило наши души.
Но бог милосерд, и широкие пошевни показались, наконец, на улице. Это ехал Гермоген Пожарский. Все общество залы, толкаясь и оттесняя друг друга, присыпало к окнам. Лица являли неизъяснимое волнение. Отец Досифей покраснел, подобно пятаку из старой меди; отец дьякон был бледен, как мертвец; у отца Симеона дрожали губы, а у одного иерея судорожно косило уста. Даже купец с лавочником, и те струхнули. Что касается Сережи Чумакова, то он в сопровождении писаря и фельдшера скрылся еще заблаговременно, и, конечно, не из опасения его -ства, -- он был не из пугливых, -- а просто для иных каких-либо целей.
Дамы походили на стадо овец, возмущенное бурею. Они беспорядочной толпою скучились посреди гостиной и в каком-то наивном ужасе, казалось, не знали, куда им деть руки и ноги свои. Хорошенькое личико лесковской учительницы окончательно уподобилось телячьей рожице; кутайсовская матушка оцепенела; купчиха изумленно вытаращила очи; лавочница в каком-то беспокойном изнеможении раскрыла рот... Одна Моргуниха, эффектно обтянутая черным кашемировым платьем, по которому {387} вилась толстая золотая цепь от часов, сидела невозмутимо и с некоторой иронией оглядывала дам своими черными горячими глазами.
Хозяева, разумеется, выскочили навстречу многозначительному гостю и еще на крыльце приветствовали его отборнейшими словесами. В переднюю Гермоген явился, осторожно поддерживаемый отцом Вассианом с одной стороны и Лизаветой Петровной с другой. Лик его изображал благосклонность. Освобожденный от шубы с помощью отца Вассиана с супругою и некоторых из гостей -- особенно усердствовал отец Симеон -- он, наконец, появился в зале. И внезапно повеяло на нас благоуханием тонких духов... Безукоризненный пластрон гермогеновой рубашки украшался орденом. Его розовая лысина великолепно лоснилась. Седые баки умиляли своим благородством. Гладко выбритое лицо было величественно. Старческое тело облекал изумительный фрак от Тедески.
Он сначала приятно улыбнулся всем нам, -- что при желании можно было принять за любезный поклон, -- а потом, важно нахмурив брови и сделав взгляд свой взглядом строгим и внушительным, к каждому батюшке подошел за благословением и каждому батюшке звонко поцеловал руку. Это целование привело бедняков в большое смущение. Отец Досифей даже сделал было явное уклонение, но получил за то замечание от его -ства, замечание мягкое, но вместе и неприятное:
-- Я не вам, отец, целую десную вашу, а пастырю церкви нашей святой, -- произнес Гермоген.
Зато уж отец Симеон отличился. Придав лицу своему умиленно великопостное выражение, он благоговейно возвел очи горе и внятным, певучим голоском протянул: "Во имя отца и сына..."
По совершении этой церемонии Гермоген снова осклабил лик свой благоприятной улыбкой и обратился к отцу Вассиану:
-- Ну что же, отче, -- сказал он, -- помни правило древних: ede, libe, lude... 1 Разрешите, святые отцы... -- и, подошед к столу, выпил, соблаговолив пригласить к этому и остальных. Все в благоговейном молчании последовали примеру Гермогена, и все после выпивки {388} кротко крякнули. (Только отец Досифей рявкнул было, но отец Вассиан пронзил его уничтожающим взглядом.) Тут Гермоген повидался и со мною.
-- А! Ну что, скептик, -- игриво произнес он, -- наконец-то вы воочию убедились... Видели мужичков? Видели, как эти добряки беззаветно отдаются мирному веселию?.. Видели, как они, так сказать, ликуют и, так сказать, ощущают негу своего существования?.. И вот, посмотрите теперь на воздействователей... Я уверен -- размягчится сердце ваше... Есть, конечно, плевелы, но мы с божией помощью... -- И он внезапно сел, вероятно по старческой рассеянности позабыв про дам, в жуткой тревоге ожидавших его в гостиной...
-- Ну, садитесь, отцы... Потолкуем... He ex professo, 2 а bene placito 3 потолкуем... хе-хе... не забыли латынь, отцы?
-- И по доброй воле и по обязанности ежечасно благожелаем испить млеко беседы вашей, ваше-ство! -- произнес отец Симеон, сладко заглядывая в гермогеновы глаза.
-- Так потолкуем же!.. -- Ну, что сосед ваш из Тамлыка, отец Симеон, -- признаюсь, беспокоит он меня...
Отец Симеон грустно вздохнул.
-- Положа руку на сердце, ваше-ство -- как пастырь и служитель алтаря -- не могу сообщить ваше-ству ничего утешительного... -- И, помолчав немного, продолжал: -- носится, что и святую литургию отправляют отец Пимен неудобовразумительно -- без благости и с поспешением, -- и чай вкушает прежде даров освященных, и... изучает богоотступного филозофа Прудона...
-- Прудона! -- в ужасе протянул Гермоген и затем патетически воскликнул: -- Quosque tandem!..4
Пронеслось краткое молчание.
-- Отцы! -- с мольбою и сокрушением заговорил, наконец, Гермоген: -- к вам обращаюсь... Вы первые ответствуете за души паствы вашей... Храните их от хищения... Смотрите зорко... Рыскает зверь, иский кого поглотити... Присылаются народные учителя, определяются учитель-{389}ницы и акушерки, назначаются волостные писаря и фельдшера -- блюдите за ними... Посещают ли храм, соблюдают ли посты, отметаются ли новейших богопротивных наук, как помышляют о семье и собственности, питают ли бешеную склонность развращать мужичков неистовыми теориями, -- все вы должны ведать, за всем наблюсти. Не брезгайте ничем: святое дело не токмо искупает, оно награждает всякое прегрешение. Привлекайте прислугу, расспрашивайте, разузнавайте, разведывайте, пытайте, грозите отлучением от святых даров, налагайте эпитимии, приказывайте, научайте, следите... и благо вам будет. . А главное, помните -- первый поступок подозрительный, первое благожелательство неразумных мужичков к искомому субъекту, -- ех ungue leonem, ex auribus asinum... 1 нигилиста же, добавлю я, по неистовой страсти распалять мужичкову привязанность узнаешь, -- и немедля ко мне! Во всякое время дня и ночи памятуйте, что я, Гермоген Пожарский, стою на страже неусыпно и ежечасно взываю: Quos ego!.. 2 -- И Гермоген поднялся во весь рост, и сделал величественное мановение рукою, и снова опустился на стул.
По отцам как бы ветерок прошел: все они в умилении изогнулись и дружно загремели новыми своими рясами. Все они моментально вскочили с своих мест и снова моментально же опустились на оные.
Протекло краткое молчание. А по молчании рявкнул и сконфузился звуков собственного своего голоса отец Досифей.
-- Говорите, говорите, отче, слушаю я вас, -- с приятностью ободрил его Гермоген.
Отец Досифей смущенно кашлянул в исполинский свой кулак, густо покрытый желтыми волосами.
-- Оно, конечно, ваше-ство... оно, разумеется... -- невразумительно загудел он, мрачно скосив брови, -- оно, ваше-ство, всякое дело ко времени благопотребно... И, конечно, всякое благопреуспеяние... Оно благожелательно, ваше-ство, ваше-ство!.. Обаче, говорит святой отец...
Отец Симеон дернул его за рукав рясы. Лик отца Досифея изъявил мучительную скорбь. {390}
-- ... Но тем паче оно благополезно... Всякая ревность взыскана да будет... И опять в он же день, говорится, ваше-ство, в писании... -- Отец Досифей окончательно уперся лбом в стену.
-- Отец Досифей любвеобильные чувствия наши к ваше-ству желательствует изъяснить, -- поспешно подхватил отец Симеон, -- все мы, смиренные иереи, пылаем к вам, ваше-ство... Вы, ваше-ство, наша защита и покров... Наши чувствия, ваше-ство, питаются любовию к отечеству и к вам, ваше-ство! И в вечном благодарении ваше-ству мы не скажем в пылу ревности нашей... -- И отец Симеон щегольнул латынью: -- Мы не скажем: hic haeret aqua, 3 ибо с помощию священносодействия... тьфу, не то!.. Ибо с помощию благосодействия вашего, ваше-ство, никакое препятствие не стеснит нашего поприща... и не остановит, так сказать, живой воды пылкости и любови нашей!
Отец Досифей, может быть, и действительно хотел сказать именно то, что изъяснил отец Симеон, но тем не менее он мрачно нахмурился и даже презрительно усмехнулся, когда торжествующий отец Симеон кончил.