Не знать же друг о друге, существовать отдельно литературоведческим цехам удается сравнительно недолгое время: ведь предмет изучения у них общий, и сама природа художественной литературы, доставляющей читателю эстетическое наслаждение, противится слишком темным, эзотеричным, в особенности слишком стерильным, «техническим» языкам ее описания. (Хотя, конечно, границы между экзо-и эзотерическими языками проблематичны, подвижны, зависят от среды функционирования.) Как бы то ни было, центробежным тенденциям в литературоведении, расслоению его языка на научные «диалекты» противостоят не менее мощные центростремительные силы. И общие — энциклопедические и близкие к ним — словари, имеющие широкий адресат, результируют работу именно этих сил, служат взаимопониманию литературоведов различной ориентации. Информативность тезаурусов обеспечивается обширностью словников, в большей своей части наследуемых от предшествующих словарей («герой», «трагедия», «описание», «метафора», «ямб» и пр.). Но как достигнуть в словаре, претендующем на отражение литературоведческого полиглотизма, или плюрализма, соблюдения принципа системности, как избежать эклектики, рассогласованности терминов?
Здесь могут быть разные, пути. Но очевидно, что в любом случае ответственная роль принадлежит метатексту, где разъясняется общий замысел книги, где констатируется наличие различных терминосистем в современном литературоведении и говорится о том, как данное обстоятельство учитывается в словнике и представлении термина, в структуре статьи. Осознанная, оговоренная рассогласованность терминов уже не есть рассогласованность: в тупик ведет отсечение успешно работающих понятий или иллюзия единого научного языка.
В вышеназванных общих словарях (1966, 1974 и 1987 гг.) такого метатекста, к сожалению, или нет, или очень мало. Краткие предисловия носят преимущественно технический характер (объясняется, как пользоваться книгой, и пр.). Наиболее проблемное предисловие —у А. Квятковского: автор обозначает предмет и границы «поэтики» в составе теории литературы (поскольку его словарь все же не универсальный, а «поэтический»), размышляет над преимуществами и недостатками словарной формы. Последние «вытекают из алфавитной структуры «Словаря»: в нем разъединены однородные или близкие явления» (с. 4). Однако Квятковский не пытается как-то компенсировать издержки алфавитного порядка статей.
Его словарь, в целом высоко оцененный рецензентом И. Смирновым за «историзм мышления» автора (ведь в сфере «поэтики» опасность нормативных дефиниций особенно велика в силу традиции), все же обнаруживает существенный изъян: авторская концепция «заслоняет... иные взгляды на проблемы поэтики и стиховедения»1. Это замечание относится в первую очередь к стиховедческим статьям, где подробно излагается «тактометрическая ритмология», не получившая сколько-нибудь широкого признания в стиховедении (возможно, лучше было бы защищать эту теорию в сочинении иного жанра).
«Словарь литературоведческих терминов» (ред.-сост. Л.И. Тимофеев и СВ. Тураев) 1974 г. имел немало достоинств: это действительно системное обобщение того, что сделано... но только в советском литературоведении, причем в его магистральных направлениях. Разнообразие подходов к литературе все же показано, но в основном в истории науки (рассмотрены биографический метод, мифологическая, культурно-историческая, сравнительно-историческая, психологическая, формальная школы и др.), а также в связи с обзором традиционных восточных поэтик (индийской, китайской, корейской и японской). В конце книги даны перечни терминов к статьям об этих четырех национальных поэтиках. Стремление «преодолеть имеющуюся в ряде работ односторонность —делать теоретические выводы на основе опыта только одной национальной литературы» — подчеркнуто в предисловии (с. 3).
Конечно, при пестром составе авторов (их около ста) избегнуть противоречий, нестыковок, как и откровенно слабых статей, составителям не удалось. Все же рецензенты отмечали их как частности, как «промахи полезного издания» (название статьи В. Воробьева1). Особо указывалось на неясность границ между «методом», «течением», «направлением» (в те годы это была актуальная проблема). В рецензии Б.И. Покусаева (с соавторами)2 статьи словаря группировались по проблемам —так выявлялись структурные связи и одновременно лакуны; этот аналитичный разбор можно считать тем метатекстом, которого явно не хватает в самом словаре.
Последний по времени словарь —ЛЭС (под ред. В.М. Кожевникова и П.А. Николаева, 1987). В огромном корпусе его статей (около 1700) приблизительно половина трактуют теоретико-литературные понятия. ЛЭС наиболее полно отразил плюрализм в литературоведении: не только в прошлом науки, но и в ее настоящем. Здесь есть, в частности, статьи: «Семиотика», «Синхрония/диахрония», «Структурализм», «Структурная поэтика», «Фрейдизм и литература», «Психоанализ в литературоведении». В кратком предисловии оговорено, «преимущественное внимание к современному значению и употреблению терминов и понятий при сравнительно меньшем внимании к их истории; в ЛЭС включен и ряд терминов, вошедших в научный оборот в сравнительно недавнее время» (с. 3—4). Стремление запечатлеть век нынешний прочитывается и в справочном отделе книги, где даны сведения об упоминаемых писателях: среди фамилий на А и Б — Ф. Абрамов, А. Адамович, Б. Ахмадулина, В. Белов, А Битов, Ю. Бондарев, К. Булычев.
Инициатива наказуема: словарь, включающий разные терминоси-стемы, критиковали (как в 1925 г.—энциклопедию) прежде всего за дефицит системности, за эклектизм. Но лучше ли ЛЭСа неэклектичный словарь 1974 г.? По мнению И. Стаф, «иллюзия «единого литературоведения», превращающая терминологический «плюрализм», по сути, в эклектику,— все эти тенденции суть отражение сегодняшней ситуации в нашем литературоведении»1. В качестве примеров терминов из «разных систем» приводятся, с одной стороны, понятия, используемые в московско-тартуской семиотической школе: синхрония/диахрония, функции языка и пр., с другой —понятие народность, которое некоторые теоретики-конъюнктурщики превращают в «дубину», гвоздящую и развлекательное чтиво, и формалистические изыски.
Спору нет, на народности спекулировали и спекулируют более, чем на каком-нибудь другом понятии. Но разве злоупотребление, жонглирование термином отменяют познавательную ценность понятия, стоящую за ним научную традицию? И разве народность в литературе, ее проявления в мире и языке произведения не есть предмет семиотического изучения? Так ли уж изолированы, взаимонепроницаемы различные терминосистемы и соответствующие подходы к литературе, если все они направлены на постижение художественной целостности?
Этот вопрос стоит еще более остро спустя десятилетие после появления ЛЭСа.