У него даже дух занимался от предчувствия, как это будет эффектно и в действительности и в романе.
Он сделал гримасу, встретивши бабушку, уже слышавшую от Егорки, что барин велел осмотреть чемодан и приготовить к следующей неделе белье и платье.
Новость облетела весь дом. Все видели, как Егорка потащил чемодан в сарай смести с него пыль и паутину, но дорогой предварительно успел надеть его на голову мимошедшей Анютке, отчего та уронила кастрюльку со сливками, а он захихикал и скрылся.
Бабушка была поражена неожиданною вестью.
- Это ты что затеял, Борюшка? - приступила было она к нему и осыпала его упреками, закидала вопросами - но он отделался от нее и пошел к Вере.
Тихо, с замирающим от нетерпения сердцем предстать в новом виде, пробрался он до ее комнаты, неслышно дошел по ковру к ней.
Она сидела за столом, опершись на него локтями, и разбирала какое-то письмо, на простой синей бумаге, написанное, как он мельком заметил, беспорядочными строками, и запечатанное бурым сургучом.
- Вера! - сказал он тихо.
Она вздрогнула от испуга так, что и он задрожал. В это же мгновение рука ее с письмом быстро опустилась в карман.
Оба они неподвижно глядели друг на друга.
- Извини, ты занята? - сказал он, пятясь от нее, но не уходя.
Она молчала и мало-помалу приходила от испуга в себя, не спуская с него глаз и все стоя, как встала с места, не вынимая руки из кармана.
- Письмо? - говорил он, глядя на карман.
Она глубже опустила туда руку. У него в одну минуту возникли подозрения насчет Веры, мелькнуло в голове и то, как она недавно обманула его, сказав, что была на Волге, а сама, очевидно: там не была.
"Что это такое!" - со страхом подумал он.
- Должно быть, интересное письмо и большой секрет! - с принужденной улыбкой сказал он. - Ты так быстро спрятала.
Она села на диван и продолжала глядеть на него уже равнодушно.
"Нет, уж теперь не надуешь этим равнодушием!" - подумал он.
- Покажи письмо... - сказал он шутливо, нетвердым от волнения голосом.
Она с удивлением взглянула на него и плотнее прижала руку к карману.
- Не покажешь?
Она покачала головой.
- Зачем? - спросила потом.
- Разумеется, мне не нужно: что интересново в чужом письме? Но докажи, что ты доверяешь мне и что в самом деле дружна со мной. Ты видишь, я равнодушен к тебе. Я шел успокоить тебя, посмеяться над твоей осторожностью и над своим увлечением. Погляди на меня: таков ли я, как был?.. "Ах, черт возьми, это письмо из головы нейдет!" - думал между тем сам.
Она поглядела на него, точно ли он равнодушен. Лицо, пожалуй, и равнодушно, но голосом он как будто просит милостыню.
- Не покажешь? Ну, бог с тобой! - полупечально сказал он. - Я пойду.
Он обернулся к дверям.
- Постойте, - сказала она.
Потом пошарила немного рукой в кармане, вынула письмо и подала ему.
Он поглядел на обе стороны и взглянул на подпись: Pouline Krityki {Полина Крицкая (фр.)..}.
- Это не то письмо, - сказал он, подавая его назад.
- А разве вы видели другое? - спросила она сухо.
Он боялся признаться, что видел, чтоб опять не уличила она его в шпионстве.
- Нет, - сказал он.
- Ну, так читайте.
"Ma belle charmante, divine {Моя прекрасная, очаровательная, божественная (фр.).}Вера Васильевна! - начиналось письмо, - я в восторге, становлюсь на колени перед вашим милым, благородным, прекрасным братом! Он отмстил за меня, я торжествую и плачу от радости. Он был велик! Скажите ему, что он мой рыцарь и навсегда, что я его вечная, послушная раба! Ах, как я его уважаю... сказала бы... слово вертится на языке, - но не смею... Почему не сметь? Да, я его люблю, нет, боготворю! Все мужчины должны пасть на колени перед ним!!"
Райский отдал было письмо назад.
- Нет, продолжайте, - сказала Вера, - там есть просьба до вас.
Райский пропустил несколько строк и читал дальше.
"Упросите, умолите вашего брата - он вас обожает, о, не защищайтесь - я заметила его страстные взгляды... Боже, зачем я не на вашем месте!.. Упросите его, душечка Вера Васильевна, сделать мой портрет - он обещал. Бог с ним - с портретом, но чтоб мне быть только с артистом, видеть его, любоваться им, говорить, дышать с ним одним воздухом! Я чувствую, ах, я чувствую... Ma pauvre tete, je deviens folle! Jе compte sur vous, ma belle et bonne amie et j'attends la response...{Бедная моя голова, я с ума схожу! Я рассчитываю на вас, мой добрый и прекрасный друг, и жду ответа (фр.).}"
- Что ж отвечать ей? - спросила Вера, когда Райский положил письмо на стол.
Он молчал, не слыхав вопроса, все думая, от кого другое письмо и отчего она его прячет?
- Написать, что вы согласны?
- Боже сохрани - ни за что! - опомнившись, с досадой сказал Райский.
- Как же быть: она хочет "дышать с вами одним воздухом"...
У ней задрожал подбородок.
- Черт с ней, я задохнусь в этом воздухе.
- А если б я вас попросила? - сказала она грудным шепотом, кокетливо поглядев на него.
Сердце у него перевернулось.
- Ты? зачем тебе это нужно?
- Так, мне хочется сделать ей что-нибудь приятное... - сказала она, но не прибавила, что она хваталась за это средство, чтоб хоть немного отучить Райского от себя.
Она знала, что Полина Карповна вцепится в него и не скоро выпустит его из рук.
- Ты примешь за знак дружбы, если я исполню это?
Она кивнула головой.
- Но ведь это жертва?
- Вы напрашивались на них: вот одна...
- Ты требуешь! - сказал он, наступая на нее.
- Не надо, не надо, я ничего не требую! - торопливо прибавила она, испугавшись и отступая.
- Вот уж и испугалась моей жертвы! Хорошо, изволь: принеси и ты две маленькие жертвы, чтоб не обязываться мной. Ведь ты не допускаешь в дружбе одолжений: видишь, я вхожу в твою теорию, мы будем квиты.
Она вопросительно глядела на него.
- Первое, будь при сеансах и ты, а то я с первого же раза убегу от нее: согласна?
Она нехотя, задумчиво кивнула головой. Ей уж не хотелось от него этого одолжения, когда хитрость ее не удалась и ей самой приходилось сидеть вместе с ними.
- Во-вторых... - сказал он и остановился, а она ждала с любопытством. - Покажи другое письмо?
- Какое?
- Что быстро спрятала в карман.
- Там нет.
- Есть: вон, я вижу, оно оттопыривается!
Она опять впустила руку в карман.
- Вы сказали, что не видали другого письма: я вам показала одно. - Чего вам еще?
- Этого письма ты не спрятала бы с таким испугом. Покажешь?
- Вы опять за свое, - сказала она с упреком, перебирая рукой в кармане, где в самом деле шумела бумага.
- - Ну, не надо - я пошутил: только, ради бога, не принимай этого за деспотизм, за шпионство, а просто за любопытство. А впрочем, бог с тобой и с твоими секретами! - сказал он, вставая, чтоб уйти.
- Никаких секретов нет, - сухо отвечала она.
- Знаешь ли, что я еду скоро? - вдруг сказал он.
- Знаю, слышала - только правда ли?
- Почему ж ты сомневаешься?
Она молчала, опустив глаза.
- Ты довольна?
- Да... - отвечала она тихо.
- Отчего же? - с унынием спросил он и подошел к ней.
- Отчего?...
Она подумала, подумала, потом опустила руку в карман, достала и другое письмо, пробежала его глазами, взяла перо, тщательно вымахала некоторые слова и строки в разных местах и подала ему. - Я уж вам говорила - отчего: вот еще - прочтите! - сказала она и опустила руку опять в карман.
Он погрузился в чтение. А она стала смотреть в окно.
Письмо было написано мелким женским почерком. Райский читал: "Я кругом виновата, милая Наташа..."
- Кто это Наташа?
- Жена священника, моя подруга по пансиону.
- А, попадья? Так это ты пишешь: ах, это любопытно! - сказал Райский и даже потер коленки одна о другую от предстоящего удовольствия, и погрузился в чтение.
"Я кругом виновата, милая Наташа, что не писала к тебе по возвращении домой: по обыкновению ленилась, а кроме того, были другие причины, о которых ты сейчас узнаешь. Главную из них ты знаешь - это... (тут три слова были зачеркнуты)... и что иногда не на шутку тревожит меня. Но об этом наговоримся при свидании.
Другая причина - приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска, талантов и вместе шума, или "жизни", как говорит он, привез он с собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня - и до Марфенькиных птиц! Может быть, это заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно...
А он, приехал в свое поместье, вообразил, что не только оно, но и все, что в нем живет, - его собственность. На правах какого-то родства, которого и назвать даже нельзя, и еще потому, что он видел нас маленьких, он поступает с нами, как с детьми или как с пансионерками. Я прячусь, прячусь и едва достигла того, что он не видит, как я сплю, о чем мечтаю, чего надеюсь и жду. Я от этого преследования чуть не захворала, не видалась ни с кем, не писала ни к кому, и даже к тебе, и чувствовала себя точно в тюрьме. Он как будто играет, может быть даже нехотя, со мной. Сегодня холоден, равнодушен, а завтра опять глаза у него блестят, и я его боюсь, как боятся сумасшедших. Хуже всего то, что он сам не знает себя, и потому нельзя положиться на его намерения и обещания: сегодня решится на одно, а завтра сделает другое.
Он "нервозен, впечатлителен и страстен": так он говорит про себя - и это, кажется, верно. Он не актер, не притворяется: для этого он слишком умен и образован и притом честен. "Такая натура!" - оправдывается он.