- Наталья Ивановна, жена священника. Она училась вместе с Верой в пансионе, там и подружились. Она часто гостит у нас. Она добрая, хорошая женщина, скромная такая...
- За что же любит ее Вера? Она умная замечательная женщина, с характером должна быть?
- И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо, читает много книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его - у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра - вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых - только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские книжки читает и покуривает - это уж и не пристало бы к рясе...
- Ну, а попадья что? Скажите мне про нее: за что любит ее Вера, если у ней, как вы говорите, даже характера нет?
- А за то и любит, что характера нет.
- Как за то любит? Да разве это можно?
- И очень. Еще учить собирался меня, а не заметил, что иначе-то и не бывает
- Как так?
- Да так: сильный сильного никогда не полюбит; такие, как козлы, лишь сойдутся, сейчас и бодаться начнут! А сильный и слабый - только и ладят. Один любит другого за силу, а тот...
- За слабость, что ли?
- Да, за гибкость, за податливость, за то, что тот не выходит из его воли.
- Ведь это верно, бабушка: вы мудрец. Да здесь, я вижу, - непочатый угол мудрости! Бабушка, я отказываюсь перевоспитывать вас и отныне ваш послушный ученик, только прошу об одном - не жените меня. Во всем остальном буду слушаться вас. Ну, так что же попадья?
- Ну, попадья - добрая, смирная курица, лепечет без умолку, поет, охотница шептаться, особенно с Верой: так и щебечет, и все на ухо. А та только слушает да молчит, редко кивнет головой или скажет слово. Верочкин взгляд, даже каприз - для нее святы. Что та сказала, то только и умно, и хорошо. Ну, Вере этого и надо; ей не друг нужен, а послушная раба. Вот она и есть: от этого она так и любит ее. Зато как и струсит Наталья Ивановна, чуть что-нибудь не угодит: "Прости меня, душечка, милая", начнет целовать глаза, шею - и та ничего!
"Так вот что! - сказал Райский про себя, - гордый и независимый характер - рабов любит! А все твердит о свободе, о равенстве и моего поклонения не удостоила принять. Погоди же ты!"
- А ведь она любит вас, бабушка, Вера-то? - спросил Райский, желая узнать, любит ли она кого-нибудь еще, кроме Наталии Ивановны.
- Любит! - с уверенностью отвечала бабушка, - только по-своему. Никогда не показывает и не покажет! А любит, - пожалуй, хоть умереть готова.
"А что, может быть, она и меня любит, да только не показывает!" - утешил было себя Райский, но сам же и разрушил эту надежду, как несбыточную.
- Почему же вы знаете, если она не показывает?
- Не знаю и сама почему, а только любит.
- А вы ее?
- Люблю, - вполголоса сказала бабушка, - ох, как люблю! прибавила она со вздохом, и даже слезы было показались у нее, она и не знает: авось, узнает когда-нибудь...
- А заметили ли вы, что Вера с некоторых пор как будто задумчива? - нерешительно спросил Райский, в надежде, не допытается ли как-нибудь от бабушки разрешения своего мучительного "вопроса" о синем письме.
- А ты заметил?
- Нет... так... она что-то... Ведь я не знаю, какая она вобще, только как будто того...
- Что ж это за любовь, если б я не заметила! Уж не одну ночь не спала я и думаю, отчего она с весны такая странная стала? То повеселеет, то задумается; часто капризничает, иногда вспылит. Замуж пора ей - вот что! - почти про себя прибавила Татьяна Марковна. - Я спрашивала доктора, тот все на нервы: дались им эти нервы - и что это за нервы такие? Бывало, и доктора никаких нерв не знали. Поясница - так и говорили, что поясница болит или под ложечкой: от этого и лечили. А теперь все пошли нервы! Вон, бывало, кто с ума сойдет: спятил, говорят, сердечный - с горя, что ли, или из ума выжил, или спился, нынче говорят: мозги как-то размягчились...
- Не влюблена ли? - вполголоса сказал Райский - и раскаялся; хотелось бы назад взять слово, да поздно.
В бабушку точно камнем попало.
- Господи спаси и помилуй! - произнесла она, перекрестившись, точно молния блеснула перед ней, - этого горя только не доставало!
- Вот нашли горе: ей счастье, а вам горе!
- Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна - бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого "рожна" я и тебе, не только девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! - умоляющим голосом прибавила она, положив ему на плечо руку.
- Ничего, бабушка, бог с вами, успокойтесь, я так, просто "брякнул", как вы говорите, а вы уж и встревожились, как давеча о ключах...
- Да, "ключи", - вдруг ухватилась за слово бабушка и даже изменилась в лице, - эта аллегория - что она значит? Ты проговорился про какой-то ключ от сердца: что это такое, Борис Павлыч, - ты не мути моего покоя, скажи, как на духу, если знаешь что-нибудь?
Райскому досадно стало на себя, и он всеми силами старался успокоить бабушку, и отчасти успел.
- Я заметил то же, что и вы, - говорил он, - не больше. Ну скажет ли она мне, если от всех вас таится? Я даже, видите, не знал, куда она ездит, что это за попадья такая - спрашивал, спрашивал - ни слова! Вы же мне рассказали.
- Да, да, не скажет, это правда - от нее не добьешься! - прибавила успокоенная бабушка, - не скажет! Вот та шептунья, попадья, все знает, что у ней на уме: да и та скорей умрет, а не скажет ее секретов. Свои сейчас разроняет, только подбирай, а ее - боже сохрани!
Оба замолчали.
- Да и в кого бы тут влюбиться? - рассуждала бабушка, - не в кого
- Не в кого? - живо спросил Райский. - Никого нет такого?
Татьяна Марковна покачала головой
- Разве лесничий... - сказала она задумчиво, - хороший человек! Он, кажется, не прочь, я замечаю... Славная бы партия Вере... да
- Да что?
- Да она-то мудреная такая - бог знает - как приступиться к ней, как посвататься! А славный, солидный и богатый: одного лесу будет тысяч...
- Лесничий! - повторил Райский, - какой лесничий? Что он за человек? молодой, образованный, замечательный?..
Вошла Василиса и доложила, что Полина Карповна приехала и спрашивает, расположен ли Борис Павлович рисовать ее портрет.
- И поговорить не даст - принесла нелегкая! - ворчала бабушка. - Проси, да завтрак чтоб был готов.
- Откажите, бабушка, зачем? Потрудись, Василиса, сказать, что я до приезда Веры Васильевны портрета писать не стану. Василиса пошла и воротилась.
- Требует вас туда: нейдет из коляски, - сказала она.
ХI
Неизвестно, что говорила Райскому Полина Карповна, но через пять минут он взял шляпу, тросточку, и Крицкая, глядя торжественно по сторонам, помчала его, сначала по главным улицам, гордясь своей победой, а потом, как военную добычу, привезла домой.
Райский с любопытством шел за Полиной Карповной в комнаты, любезно отвечал на ее нежный шепот, страстные взгляды. Она молила его признаться, что он неравнодушен к ней, на что он в ту же минуту согласился, и с любопытством ждал, что из этого будет.
- О, я знала, я знала - видите! Не я ли предсказывала? ликуя, говорила она.
Она начала с того, что сейчас опустила сторы, сделала полумрак в комнате и полусела или полулегла на кушетке, к свету спиной.
- Да, я знала это: о, с первой минуты я видела, que nous nous convenons {Что мы подходим друг другу - да, дорогой Борис (фр.).} - да, cher m-r Boris, - не правда ли?
Она пришла в экстаз, не знала, где его посадить, велела подать прекрасный завтрак, холодного шампанского, чокалась с ним и сама цедила по капле в рот вино, вздыхала, отдувалась, обмахивалась веером. Потом позвала горничную и хвастливо сказала, что она никого не принимает; вошел человек в комнату, она повторила то же и велела опустить сторы даже в зале.
Она сидела в своей красивой позе, напротив большого зеркала, и молча улыбалась своему гостю, млея от удовольствия. Она не старалась ни приблизиться, ни взять Райского за руку, не приглашала сесть ближе, а только играла и блистала перед ним своей интересной особой, нечаянно показывала "ножки" и с улыбкой смотрела, как действуют на него эти маневры. Если он подходил к ней, она прилично отодвигалась и давала ему подле себя место.
Он с любопытством смотрел на нее и хотел окончательно решить, что она такое. Он было испугался приготовлений, какими она обстановила его посещение, но с каждым ее движением опасения его рассеивались. По-видимому, добродетели его не угрожала никакая опасность. опасения его рассеивались. По-видимому, добродетели его не угрожала никакая опасность.
"Чего же она хочет от меня?" - догадывался он, глядя на нее с любопытством.
- Скажите мне что-нибудь про Петербург, про ваши победы: о, их много у вас? да? Скажите, что тамошние женщины - лучше здешних? (она взглянула на себя в зеркало) одеваются с большим вкусом? (и обдернула на себе платье и сбросила с плеча кружевную мантилью)
А плечи у ней были белы и круглы, так что Райский находил их не совсем недостойными кисти.
- Что ж вы молчите: скажите что-нибудь? - продолжала она, дрыгнув не без приятности "ножкой" и спрятав ее под платье.
Потом плутовски взглянула на него, наблюдая, действует ли?
"Что ж она такое: постой, сейчас скажется!.." - подумал он - Я все сказал! - с комическим экстазом произнес он, - мне остается только... поцеловать вас!
Он встал со своего места и подошел к ней решительно.
- M-r Boris! de grace - оh! оh! - с натянутым смущением сказала она, - que voulez-vous {Борис! помилосердствуйте - о! о! - что вы от меня хотите (фр.).} - нет, ради бога, нет, пощадите, пощадите!
Он наклонился к ней и, по-видимому, хотел привести свое намерение в исполнение. Она замахала руками в непритворном страхе, встала с кушетки, подняла стору, оправилась и села прямо, но лицо у ней горело лучами торжества. Она была озарена каким-то блеском - и, опустив томно голову на плечо, шептала сладостно: