По мнению П. Кенеза, сама идеология умеренных социалистов не позволяла им эффективно управлять Россией, находившейся в состоянии кризиса[34]. (Что подтверждается, хотя опять-таки, косвенно участием социал-демократов и социалистов-революционеров во Временном правительстве, которое не смогло «переломить» ситуацию в стране к лучшему). Более резко высказал свою точку зрения В.П. Булдаков. На его взгляд, российские партии вообще не являлись «прагматическим оформлением интересов тех или иных социумов», а были выражением набора «интеллигентских утопий, доктринального прекраснодушия или сектантской оголтелости». Все они, включая «крестьянскую» партию эсеров были по преимуществу «городскими», т.е. интеллигентскими. Цифры, характеризующие количество членов партии, часто не соответствовали реальному положению дел, т.к. «практиковалась коллективная запись, что в российских условиях могло быть фикцией». По мнению В.П. Булдакова, такая черта русской интеллигенции, как пресмыкательство перед властью, нашла свое отражение во «властебоязни» отечественных либералов и социалистов[35]. Таким образом, как считает исследователь, меньшевики и эсеры просто не могли овладеть ситуацией, стать реальной властью.
Интерес представляет анализ психоментального состояния общества России. А.С. Ахиезер пришел к выводу о том, что крестьянское сознание воспроизводило основные принципы манихейства, согласно которому в мире существует лишь два самостоятельных космических начала – добро (как абсолютное добро, без примеси зла) и зло (абсолютное зло). Поэтому общественно-политическая жизнь понималась крестьянством (а также близким к крестьянству по психологии рабочим классом[36]) как борьба этих двух начал[37]. Исходя из данной точки зрения, становится ясным, что большая часть российского общества в силу дихотомичности своего сознания заведомо отрицала срединный, третий вариант развития.
Не став конкурентом в борьбе за власть между красными и белыми, меньшевики и эсеры, тем не менее, способствовали затягиванию гражданской войны. По мнению академика Ю.А. Полякова, блок умеренных социалистов с большевиками сильно укрепил бы позиции последних, приведя российских коммунистов к более быстрой победе[38]. При этом, предположение о том, что поддержка меньшевиками и эсерами белого движения способствовала бы его успеху[39], на наш взгляд, требует своего обоснования.
Таким образом, на победу в борьбе за российскую государственность реально могли претендовать или белые, или красные. Но и это положение разделяют отнюдь не все исследователи. Так, Л.И. Семеникова считает, что белое движение было обречено с самого начала, ибо оно не отражало интересов основной части населения России[40]. По мнению израильского ученого Дж. Эдельмана, подобное утверждение не является фактом. Белые в отличие от красных получали серьезную помощь извне. Если большевиков поддерживали рабочие, то белых – традиционно высшие классы, буржуазия, аристократия, большая часть правительственной бюрократии, тайной полиции, традиционно консервативного офицерского корпуса. (Крестьянство, по мнению Дж. Эдельмана, не испытывало привязанности ни к тем, ни к другим)[41].
На наш взгляд, та упрощенная схема социальной базы белого и красного движений, которую представил израильский ученый, не соответствует в полной мере сложной картине периода гражданской войны. Например, по данным военного историка А.Г. Кавтарадзе, в Красной Армии служило около 75 тыс. (30% общего состава офицеров царской армии). 100 тыс. человек (40%) сражалось в белой и других армиях против Советской власти. До 30% бывших офицеров не участвовало в гражданской войне[42]. Что касается офицеров Генерального штаба, являвшихся, по мнению В.Д. Поликарпова, «замкнутой кастой», «самостоятельной корпорацией» внутри Российской армии, присвоившей себе репутацию ее «мозга»[43] (в действительности это была самая хорошо подготовленная часть офицерского корпуса), то, как писал в 1929 г. В.В. Шульгин, у большевиков их осталась «чуть ли не половина»[44]. В советской историографии называется цифра в 33-35%[45]. Таким образом, в Белой армии, действительно, служило больше старых офицеров, чем в Красной. Но говорить о том, что основная их часть перешла к белым, как считает Дж. Эдельман[46], на наш взгляд, не представляется возможным. К тому же арифметические подсчеты не могут в полной мере отразить сложные процессы гражданской войны. Понять исход противостояния (белые-красные) можно лишь проанализировав наработки исследователей разных хронологических периодов, школ и направлений.
В советской историографии итог гражданской войны рассматривался через призму марксистского положения о закономерности естественно-исторического процесса замены одной общественно-экономической формации другой, более высокой и совершенной. Поэтому уже в 20-е годы обосновывается тезис о реставрационной политике антибольшевистских сил, направленной на восстановление монархического строя и частной собственности. Данное положение сохранилось в качестве основного до конца существования Советской власти. Существо дел не меняли указания некоторых исследователей на то, что часть лидеров белого движения была сторонниками конституционной монархии[47]. В советский период изучение проблематики антибольшевистского движения не являлось приоритетным. В.П. Федюк отметил, что имело место несколько десятилетий перерыва, после которого, начиная с 70-х годов, стали вновь выходить публикации о противниках большевиков[48].
Изыскания в области проблематики гражданской войны затрудняются отсутствием определения содержания таких понятий как «антибольшевистское» и «белое движение». Справедливым представляется замечание Я. А. Бутакова о том, что в историографии второе из приведенных выше явлений рассматривается как часть первого[49]. Однако, по вопросу – какие социальные силы составляли белое движение – нет единства взглядов. По мнению Л.И.Семенниковой, на начальном этапе среди прочих в него входили сторонники восстановления российского самодержавия в его классическом виде[50], что отрицается С.В. Устинкиным[51]. Не до конца разрешен и вопрос о пути общественного развития, который в случае победы реализовали бы белые. По утверждению Я.А. Бутакова, в настоящее время практически нет историков, считающих вождей контрреволюции в 1918-1920 гг. сторонниками реставрации монархии[52]. Однако А.В. Смолин в своей монографии заявил, что на Северо-западе «белые сразу и открыто выступили под монархическими знаменами», лишь маскируя их «непредрешенчеством»[53]. Определенные противоречия имеют место в работах В.Д. Зиминой. По мысли данного автора, Белое движение «сформировалось на основе отрицания всего того, что делали коммунисты», оно «недооценивало взаимосвязь военной и социальной сторон гражданской войны и шло в своих практических действиях по пути реанимации дореволюционной России»[54]. При этом В.Д. Зимина утверждает, что «белогвардейцы … не были реставраторами, хотя нельзя отрицать ностальгических настроений по «дореволюционному прошлому»[55]. А для В.П. Булдакова и И. В. Михайлова белые – это «тени», «скорее остатки старого строя», а не реальная сила, способная вывести Россию из Смуты[56].
Такой разброс мнений, на наш взгляд, связан, прежде всего, со сложностью анализируемого материала. Общеизвестно, что лидеры белого движения выдвинули лозунг «непредрешения» будущего общественного строя, который, по их мнению, должно было определить Народное собрание, созванное на основе всеобщего избирательного права. Программные документы белых носили декларативный характер, т.к. их главная задача – объединение разнородных социальных сил во имя достижения победы над красными и восстановления Великой, Единой и Неделимой России (причем это положение понималось по-разному в зависимости от политической ориентации участников антибольшевистского движения[57]. Не было выработано четкой позиции по аграрному, национальному вопросам[58]. Кроме трудностей объективного характера, на взглядах современных исследователей, занимающихся изучением «белого дела, отразилось и изменение политической ситуации в стране.
Можно констатировать, что в настоящее время в отечественной историографии прочные позиции занимает направление, характеризующее белых как силу, выражавшую либеральные тенденции общественного развития. Причем, по мнению части авторов, либерализм белогвардейцев (стремление к воплощению принципов конституционной демократии западного типа[59]) сочетался с ориентацией на сохранение традиционных форм общественной и государственной жизни[60]. Другие исследователи отрицают возможность такого объединения на русской почве[61]. По образному выражению В.В. Кожинова, руководители белого движения были «детьми Февраля», разрушившего многовековую российскую государственность, сторонниками власти западноевропейского типа, несовместимой с российскими традициями[62].