А.А. Зайцов и Н.Н. Головин, авторы военно-исторических исследований, написанных в 30-е гг., расценили позицию М.В. Алексеева как стратегическую ошибку. По их мнению, передислокация в район зимовников не только спасала ядро будущей русской армии, но и выводила ее из сферы местной, тогда проигранной вооруженной борьбы на Дону. В этом случае Добровольческая Армия продолжала оставаться орудием для решения общероссийских задач. В то время как движение на Кубань связывало ее с местными, теперь уже кубанскими проблемами. К тому же надежды на восстание казаков в Предкавказье являлись более чем иллюзорными[91]. А.А. Зайцов объяснял стратегическую ошибку М.В. Алексеева изменением масштабов оперативной работы генерала, перешедшего с командования полуторастами дивизиями во время Первой мировой войны на командование по сути дела полком[92]. А Н.Н.. Головин связал уступку Алексееву со стороны Корнилова в вопросе выбора направления движения Добровольческой армии с давлением окружения последнего, требовавшего «упрощенных и кратчайших стратегических действий», т.к. «стратегическое мышление было ослеплено переживаемыми чувствами»[93].
В конце февраля 1918г. Добровольческая армия выступила в поход на Екатеринодар. Генерал А.И. Деникин, не участвовавший в совещаниях в станице Ольгинской, однако, поддерживавший позицию М.В. Алексеева, также был склонен подчеркивать, прежде всего, моральные аспекты Первого Кубанского похода: «… Уходили от темной ночи и духовного рабства в безвестные скитания… За синей птицей. Пока есть жизнь, пока есть силы, не все потеряно. Увидят «светоч», слабо мерцающий, услышат голос, зовущий к борьбе – те, кто пока еще не проснулись… В этом был весь глубокий смысл Первого Кубанского похода (выделено А.И. Деникиным – И.Б.). Не стоит подходить с холодной аргументацией политики и стратегии к тому явлению, в котором все – в области духа и подвига»[94].
Практически все эмигрантские авторы отмечали, что тяжелые условия похода, продолжавшегося 80 дней (пройдено по основному маршруту 1050 верст, 44 дня велись непрерывные бои)[95], борьба не только с противником, но и с непогодой[96], сплотили и закалили добровольцев, привлекли к ним внимание. Как отмечал А.А. Зайцов, вернувшись на Дон, Белая армия «принесла с собой веру в возможность успешной борьбы и эту веру вливала и в сердца тех, кто ее потерял»[97]. Однако, этот же автор указывал, что если подвести беспристрастный итог актива и пассива, то перевес будет за пассивом: в результате Первого Кубанского похода Добровольческая армия не получила ни собственной территории, ни «организационного центра» в виде Екатеринодара, не подняла восстание Кубанского казачества[98]. (От себя добавим, что белое движение потеряло и своего харизматического лидера. При неудачном штурме Екатеринодара погиб генерал Корнилов, за которым, как писал Р. Гуль, шли «слепо, с восторгом, в огонь и в воду»)[99]. По мнению Н.Н. Головина, явлением, имевшим серьезные отрицательные политические последствия для белого движения на Юге России в целом, стало произошедшее во время похода поглощение Кубанского противосоветского движения (Кубанская армия была расформирована и влилась в состав Добровольческой армии, а Кубанское правительство, заключив соответствующий договор, оказалось в ее обозе). Тем самым, на взгляд военного историка, командование Белой армии, во-первых, отталкивало областные противобольшевистские движения, стремившиеся к автономии, во-вторых, «провинциализировало» общерусское контрреволюционное движение[100].
Вернувшись из Первого Кубанского похода, Добровольческая армия застала иную, нежели в январе-феврале 1918г. картину: Дон практически полностью стал антикоммунистическим. Это помогло командованию Белой армии подготовиться к дальнейшей борьбе с Советской властью.
В 1918г. создаются антибольшевистские центры и в других регионах страны. Однако вооруженные формирования на Северо-Западе в рассматриваемый период серьезной роли в борьбе с Советской властью не играли, а северный фронт во время Гражданской войны вообще являлся второстепенным[101]. Иное положение дел было на Востоке. Благодаря поддержке командования мятежного чехословацкого корпуса в июне образуются эсеровское правительство в Самаре (Комитет членов учредительного собрания – Комуч) и Сибирское правительство. Формируются вооруженные силы антибольшевистского движения на Востоке – Народная и Сибирская армии. 23 сентября 1918г. в Уфе была создана Директория, объявленная Временным Всероссийским Правительством. Верховное главнокомандование всеми Российскими вооруженными силами возлагается на генерала В.Г. Болдырева.
Осенью 1918г. Восточный антибольшевистский фронт составляли три армейские группы: 1) в Северную – действовавшую на Пермском направлении – входили вся Сибирская армия и большая часть чехословаков под командованием Гайды. 2). Центральную армейскую группу составляла Народная армия и части 1-й чехословацкой дивизии полковника Швеца. Этой группе было задано Самарское операционное направление. Общее руководство частями, действовавшими на Севере и в Центре, осуществлял командир чехословацкого корпуса Сыровой, заявивший о своем неподчинении распоряжениям, исходившим от Русской власти. 3). В южную армейскую группу входили Оренбургские и Уральские казаки, общее оперативное руководство которыми осуществлял Оренбургский войсковой Атаман[102]. На взгляд генерала Н.Н. Головина, названного В.М. Черновым «лучшим военным аналитиком русской эмиграции»[103], антибольшевистское руководство на Востоке в 1918г. допустило серьезные ошибки. Во-первых, генерал Болдырев, не имевший ни морального авторитета, ни других рычагов воздействия на чехов и Сибирское правительство «санкционировал вредное для борьбы с большевиками сосредоточение сил на Северном фланге Восточного фронта», что мешало выполнению задачи объединения сил контрреволюции. Во-вторых, Гайда, предпринявший наступление из Екатеринбурга на Пермь, удалился от Сарапульского направления, по которому могла быть оказана помощь восставшим против советской власти ижевским и воткинским рабочим. Это лишало антибольшевистское движение возможности расширить свою социальную базу[104].
По мнению А.А. Зайцова, единственным важнейшим объектом операций и восточного, и южного фронтов русской контрреволюции в 1918г. должен был стать Царицын. Благодаря овладению Царицынским укрепленным районом, во-первых, решалась судьбоносная для антибольшевистского движения в целом задача соединения восточной и южной военных группировок. Во-вторых, обеспечивался правый фланг Донского фронта, державшегося силами Донской Армии Атамана П.Н. Краснов. В-третьих, ликвидировалась группировка красных на северном Кавказе[105]. Однако, на взгляд данного автора, стратегия была принесена в жертву соображениям далеко не всегда понятным с чисто военной точки зрения, которыми руководствовались и генерал Болдырев, и, особенно, генерал Деникин, вместо помощи донцам, наступавшим на Царицын, отправившийся во Второй Кубанский поход[106].
В июне 1918г. (начало похода) Добровольческая армия уже представляла собой серьезную вооруженную силу. В нее входило 5 полков пехоты, 8 конных полков, 5½ батарей, общей численностью 8½ -9 тыс. штыков и сабель и 21 орудие[107]. Генерал Деникин, аргументируя необходимость похода на Кубань, привел против выдвижения на Царицын три основные возражения: опасение столкновения с немцами; необходимость обеспечения свободной от немецкого влияния и богатой базы для движения на север; стремление к решению борьбы на Северном Кавказе путем лобового удара через Кубань, а не путем воздействия на сообщения северо-кавказской группы красных, ударом по ее тылам через Царицын, Астрахань и Саратов[108]. Однако военным аналитикам русского зарубежья аргументация А.И. Деникина не представлялась обоснованной. По мнению А.А. Зайцова, встреча с немцами при движении на Москву была наименее вероятной именно на Царицынском направлении, т.к. все остальные пути с юга вели через области австро-германской оккупации. К тому же захват Царицына и движение со средней Волги на Москву, а не на немцев, вряд ли могли бы вызвать с их стороны репрессии по отношению к Добровольческой армии[109]. Косвенное подтверждение последнего положения содержится и в «Воспоминаниях» А.С. Лукомского, отмечавшего, что задачей немцев по отношению к Белой армии было не дать возможности добровольцам нанести им вред[110]. О достаточно благожелательном отношении Германского командования к антибольшевистскому движению, на взгляд Донского Атамана, генерала П.Н. Краснова, говорит, и объем военной помощи. Только за полтора месяца Дон, Кубань и Добровольческая армия (через Донское правительство) получили 11651 трехлинейную винтовку, 46 орудий, 89 пулеметов, 109104 артиллерийских снаряда и 11594721 ружейных патронов. Треть артиллерийских снарядов и одну четверть ружейных патронов Дон уступил Белой армии[111]. По мнению Н.Н. Головина, освобождение немцами Северного Кавказа, вообще являлось благом для антибольшевистского движения, т.к. в борьбе с главным врагом – большевиками – любая помощь, откуда бы она не исходила, являлась помощью России[112]. Что же касается перемены места базирования, то, по мнению П.Н. Краснова, именно Царицын давал А.И. Деникину чисто русскую, свободную от немцев базу, пушечный и снарядный заводы, громадный запас всякого войскового имущества и денег[113]. К тому же, как указывал А.А. Зайцов, удар по Царицыну, «резавший все тылы северо-кавказской группы красных», определял ее дальнейший разгром и, таким образом, освобождение Кубани[114].