На взгляд Д.В. Филатьева, существовало два «разумных» варианта решительного наступления на красных: двинуться на Вятку, получить пополнение личного состава за счет местного населения и снабжение из базы в Архангельске, контролируемой англичанами, а уже потом направляться к Москве, или же наступать на Самару и южнее, соединиться с Донской и Добровольческой армиями и совместно идти на Москву. По мнению аналитика, военная наука требовала избрать второй вариант, ибо в первом случае можно было надеяться на успех только тогда, когда красные не сумеют или не догадаются сосредоточить силы против Сибирской армии, перебросив части с южного фронта[139].
Генерал А.П. Будберг также считал, что главным операционным направлением должно было стать направление на Самару и Царицын. В этом случае благодаря соединению с А.И. Деникиным усиливались обе группировки белых, а также прикрывались районы Уральских и Оренбургских казаков. Белые получали спокойный тыл, ресурсы Троицко-Орского района (зерно, фураж и скот), возможность открытия навигации по Каспийскому морю и, соответственно, подвоза всего необходимого через Кавказ. При этом барон А.П. Будберг не согласился с аргументами Ставки, заключавшимися в том, что армия Деникина и население на юге ненадежны, а тамошние железные дороги находились в худшем состоянии, чем на севере[140].
По мнению Д.В. Филатьева, ошибка колчаковского командования состояла не в том, что было избрано менее рациональное из двух «разумных» решений, а в том, что был реализован третий вариант, «ведущий неумолимо к полному неуспеху» - наступление одновременно на Вятку и на Самару при переносе центра тяжести на северное направление. Это приводило к «эксцентрическому движению армий», несогласованности их действий и к оголению фронта между Сибирской и Западной армиями[141].
Весеннее наступление принесло первые победы: от красных была очищена вся Кама, взята Уфа. Успехи окрылили Ставку: войска стремительно шли вперед. Между тем связь между армиями прервалась, сзади не было никаких резервов[142]. На опасность такой ситуации указывал, в частности, А.П. Будберг. По его мнению, необходимо было остановиться на Урале, обеспечив армиям отдых и снабжение. И лишь после этого идти дальше к Волге[143]. О необходимости «закрепления за собой тыла» писал в своих дневниках и такой далекий от вопросов военного искусства человек, как председатель Совета Министров, юрист П.В. Вологодский[144]. А представитель «молодого» поколения сибирских военачальников К.В. Сахаров с решениями Ставки в общем был согласен. На его взгляд, обеспеченные резервами войска должны были форсировать Волгу и только здесь «приостановиться», чтобы «подготовиться к дальнейшей летней кампании»[145].
Большевистское командование в полной мере использовало указанные ошибки белых. Освободившиеся в результате ослабления на Деникина воинские части были переброшены на Восток. Причем к этому времени, как писал Д.В. Филатьев, Красная армия уже состояла, в основном, из мобилизованных солдат старой армии, удерживаемых на фронте находившимися во второй линии заградительными отрядами. Были призваны для командования специалисты-генералы, сумевшие легко разобраться в обстановке[146]. Поэтому удары были нанесены по наиболее уязвимым для белых направлениям: вдоль Самаро-Златоустовской железной дороги и в разрез между Сибирской и Западной армиями[147]. Капитан А.А. Кирилов так охарактеризовал наблюдавшуюся им лично обстановку: «Между фронтом войск генерала Пепеляева и южным фронтом образовалось колоссальное пустое место, куда и стали вливаться большие силы красных»[148]. В результате, сначала Западная, а потом и Сибирская армии покатились назад.
Но и в середине июля, по мнению Д.В. Филатьева, еще не все было потеряно. Следовало отойти за р. Ишим, провести переустройство и укомплектование войск, а потом или начать наступательную кампанию по одному из двух «разумных» направлений, или перейти к активной обороне до весны будущего года[149]. Вместо этого Ставка подготовила план Челябинской операции, названной А.П. Будбергом «сложным и искусственным даже для старых войск»: посредством очищения Челябинского узла предполагалось заманить красных в ловушку, после чего захлопнуть ее при помощи очень сложного для «сырых» частей маневра. Операция была проиграна, последние резервы погублены и над Белой армией, на взгляд А.П. Будберга, разразилась «никогда и ничем не поправимая катастрофа»[150]. Таким образом, по мнению аналитиков, белое движение на Востоке имело все шансы на военный успех. Борьба была проиграна из-за невежественного в научном смысле командования Ставки[151].
После поражения под Челябинском, на взгляд Д.В. Филатьева, стало невозможно даже думать о разгроме красных. Надо было перейти к обороне, чтобы выиграть время для отдыха и переформирования армий. С этой целью предпринимается наступление на левом фланге, долженствовавшее прикрыть отход частей за р. Ишим. Удар был удачен. Красные отступили за Курган и р. Тобол. Заключительным актом данной операции должен был стать рейд по тылам противника Отдельного Сибирского казачьего корпуса под командованием Сибирского атамана, генерала П.П. Иванова-Ринова[152]. По мнению Г.К. Гинса, большевики не имели сильной конницы. Поэтому успех рейда, как казалось, обеспечен[153]. Однако, на основании телеграммы А.В. Колчака от 10 сентября казаки получили трехдневный (по версии Г.К. Гинса – однодневный[154]) отдых. Остановка наступления, как писал Д.В. Филатьев, обеспечила красным подвод подкреплений, а в дальнейшем и нанесение удара, следствием которого стало отступление 3-й армии генерала Сахарова[155]. Однако, и в данной ситуации произведенный вовремя и «в полном порядке» отход, на взгляд военного аналитика, все еще позволял белым удержать определенные позиции в Сибири: сохранялись жизни тысяч людей (в том числе и адмирала А.В. Колчака) и весь золотой запас, за счет которого можно было бы перебросить на восток армию П.Н. Врангеля. А географические условия, наличие войск и денег, по мнению Д.В. Филатьева, позволяли создать независимую часть государства из Забайкальской, Амурской и Приморской областей[156].
К.В. Сахаров, назначенный 6 ноября 1919г. командующим Восточным фронтом[157], в воспоминаниях писал и о своем тогдашнем понимании невозможности удержания Омска, и о необходимости спасения кадров армии[158]. Но Д.В. Филатьев и М.А. Иностранцев обвинили именно К.В. Сахарова в том, что из-за его обещания А.В. Колчаку сделать все возможное для сохранения Омска в руках белых был изменен план действий. Это привело к потере двух недель драгоценного времени, внесения беспорядка в отход войск, и, в конечном счете, к трагической для ее участников агонии белой борьбы в Сибири[159]. Поэтому, по мнению генерала Иностранцева, абсолютно беспочвенными являются утверждения К.В. Сахарова, что после Омска «армия отступала, но уже накопила в себе силы для нового перехода в наступление» [160] и даже «готовилась дать генеральное сражение»[161]. Армия была деморализована и разлагалась[162].
В литературе русского зарубежья поставлен вопрос о персональной ответственности за военное поражение белого движения на Востоке страны. В бедной кадрами Сибири основным критерием в подборе претендента на роль диктатора стали не его эрудиция и опыт в области военного искусства. Искали, прежде всего, человека знакового, имя которого могло объединить людей разных социальных групп для борьбы против большевиков. И, казалось, что лучше всего для этой цели подходил вице-адмирал А.В. Колчак. По мнению Г.К. Гинса, «доблестное» командование флотом (Черноморским – И.Б.), «выдающееся» участие в войнах и высокоширотных экспедициях, обеспечили ему всероссийскую известность[163]. К тому же, А.В. Колчак, на взгляд данного активного деятеля антибольшевистского движения, обладал еще и высокими моральными качествами: «редкий по искренности патриот, прямой, честный, не умеющий лукавить»[164]. (Следует отметить, что практически все эмигрантские авторы отзывались о личности А.В. Колчака в превосходных степенях. Так, например, издатель Белого дела А.А. фон Лампе писал: «Его личность представляется как исключительно светлая рыцарственная, честная и искренняя. Он был значительным русским патриотом, умным и образованным[165]). Действия же А.В. Колчака в революционном 1917 году, позволившие как считали генералы Н.Н. Головин и А.А. фон Лампе, задержать разложение Черноморского флота[166], казалось, давали надежды и на то, что незнание военно-сухопутного дела[167], будет компенсировано мудрыми политическими решениями. Однако в практической деятельности не только проявились, но и вышли на первый план и другие черты характера А.В. Колчака, на которые также указывали эмигрантские авторы: политическая наивность, неумение разбираться в людях[168], доверчивость, податливость советам людей, которым он почему-либо верил (часто потому, что они говорили приятное и в оптимистическом тоне), слабоволие[169], а также вспыльчивость и резкие перепады настроения, вызванные незначительными событиями[170]. Вообще, на взгляд А.П. Будберга, Адмирал своей слабохарактерностью очень напоминал покойного Императора. И атмосфера в окружении А.В. Колчака сложилась такая же, как при царском дворе: утаивание правды, угодливость, «честолюбивые и корыстолюбивые интересы кучки людей, овладевших доверием этого большого ребенка»[171]. Эмигрантские авторы, хотя и не снимали вину за военные поражения с Верховного Главнокомандующего[172], тем не менее, не считали возможным возложить всю ответственность только на него. Так, например, по мнению Г.К. Гинса, прежде всего, груз ответственности должны нести люди, приведшие А.В. Колчака к власти[173]. Вина же Верховного Правителя состояла в большей степени в принятии ошибочных кадровых решений.