- Ну что, Михалыч, - сказал Александр, - давай ты сначала? Попробуй. А я
подстрахую, если что.
- Сейчас, - сказал Михалыч. - Пара минут. Зайду в машину, чтоб жопу не морозить.
- А без кетамина что, совсем не можешь?
- Как прикажете, товарищ генерал-лейтенант, - сказал Михалыч. - Только я бы по
своей системе хотел. И так на внутримышечную инъекцию перешел.
- Ну давай по своей, - недовольно пробормотал Александр, - давай. Посмотрим. Пора
бы тебе, Михалыч, приучаться без костылей ходить. Поверь себе! Выплеснись! Wolf-Flow! Что делать будем, если твоего дилера за жопу возьмут? Вся страна на бабки встанет?
Михалыч хмыкнул, но ничего не сказал и пошел за машины. Проходя мимо, он подмигнул
мне. Я притворилась, что ничего не заметила.
- Минутная готовность, - раздался усиленный мегафоном голос. - Всем отойти за
периметр.
Люди, толпившиеся в свете фар, быстро ушли в темноту за машинами. С нами рядом
остался только военный, который помогал Александру устанавливать череп на холме. Я не
знала, относится ли команда ко мне, и вопросительно посмотрела на Александра.
- Садись, - сказал он и показал на раскладной стул рядом. - Сейчас Михалыч
выступать будет. Только смотри не засмейся, он застенчивый. Особенно когда уколется.
- Я помню, - сказала я и села.
Александр устроился на соседнем стуле и протянул мне полевой бинокль. Его корпус был обжигающе-холодным.
- Куда смотреть? - спросила я.
Он кивнул в сторону шеста с черепом, отчетливо видным в свете фар.
- Пятнадцать... - сказал за машинами мегафон. - Десять... Пять... Пошел!
Несколько секунд ничего не происходило, а затем я услышала глухой рык, и в пятне света появился волк.
Он сильно отличался от того зверя, в которого превращался Александр. Настолько, что
казался принадлежащим к другому биологическому виду. Он был меньше по размерам,
коротколап и совершенно лишен грозного обаяния хищника-убийцы. Его продолговатое
бочкообразное туловище казалось слишком тяжелым для жизни среди дикой природы, тем
более в условиях естественного отбора. Это жирное тело наводило на мысли о древних
бесчинствах, о христианских мучениках и римских императорах, скармливающих зверью своих
врагов. Он больше всего походил... Да, он больше всего походил на огромную отъевшуюся
таксу, которой пересадили волчью шкуру. Я испугалась, что не выдержу и засмеюсь. А от этого мне стало еще смешнее. Но я, к счастью, удержалась.
Михалыч протрусил вверх по холму и остановился возле шеста с черепом. Выдержав
паузу, он поднял морду к луне и завыл, покачивая напряженным хвостом, как дирижер
палочкой.
У меня возникло то же чувство, что и при трансформациях Александра: словно волчье
тело было мнимостью или в лучшем случае пустым резонатором вроде корпуса скрипки, а
тайна заключалась в звуке, который издавала невидимая струна между хвостом и мордой.
Реальна была лишь эта струна и ее жуткое appassionato, а все остальное мерещилось... Я
ощутила родство с этим созданием: Михалыч делал что-то близкое к тому, чем занимаются
лисы, и в этом ему точно так же помогал хвост.
Его вой мучительно-осмысленным эхом отдавался сначала в основании моего
собственного хвоста, а потом в сознании. В звуке был смысл, и я понимала его. Но этот смысл трудно было выразить человеческим языком - он резонировал с огромным множеством слов, и было непонятно, какие из них выбрать. Очень приблизительно и безо всяких претензий на точность я передала бы его так:
"Пестрая корова! Слышишь, пестрая корова? Это я, старый гнусный волк
Михалыч, шепчу тебе в ухо. Знаешь, почему я здесь, пестрая корова? Моя жизнь стала
так темна и страшна, что я отказался от Образа Божия и стал волком-самозванцем. И
теперь я вою на луну, на небо и землю, на твой череп и все сущее, чтобы земля
сжалилась, расступилась и дала мне нефти. Жалеть меня не за что, я знаю. Но все-таки
ты пожалей меня, пестрая корова. Если меня не пожалеешь ты, этого не сделает никто
в мире. И ты, земля, посмотри на меня, содрогнись от ужаса и дай мне нефти, за
которую я получу немного денег. Потому что потерять Образ Божий, стать волком и
не иметь денег - невыносимо и немыслимо, и такого не допустит Господь, от
которого я отрекся..."
Зов был полон странной, завораживающей силы и искренности: Михалыча не было жалко,
но его претензия звучала вполне обоснованно по всем центральным понятиям русской жизни.
Он, если можно так выразиться, не требовал от мира ничего чрезмерного, все было логично и в рамках принятых в России метафизических приличий. Но с черепом, на который я смотрела в бинокль, ничего не происходило.
Михалыч выл еще минут десять, примерно в том же смысловом ключе. Иногда его вой
делался жалобным, иногда угрожающим - страшновато становилась даже мне. Но все
оставалось по-прежнему. Я, впрочем, не знала, что должно случиться и должно ли вообще - я ждала этого, поскольку Александр велел мне смотреть на череп. Но по коротким репликам, которыми Александр обменялся с военным, стало ясно, что Михалыча постигла неудача.
Может быть, ее причиной была некоторая химическая ненатуральность в его вое. Сначала она не ощущалась, но чем дольше он выл, тем сильнее я ее чувствовала, и под конец его партии дошло до того, что в основании моего горла сгустился неприятный комок.
Вой оборвался, я опустила бинокль и увидела, что волка на вершине холма больше нет.
Вместо него там стоял на четвереньках Михалыч. Он был отчетливо виден в свете фар - до
последней складочки на шинели. Его лицо, несмотря на холод, покрывали крупные капли пота. Встав на ноги, он поплелся вниз.
- Ну? - спросил он, добравшись до нас.
Военный поднес к уху рацию, послушал немного и опустил ее.
- Без изменений, - сказал он.
- Потому что пятый раз уже этот пласт разводим - сказал Михалыч. - По второму разу
у меня всегда получается. И по третьему почти всегда. Но по пятому... Как-то непонятно уже, о чем тут выть.
- Мужики, надо придумывать, - озабоченно сказал военный. - По отрасли почти все
скважины на четвертом цикле. Если на пятый не выйдем, атлантисты из нас за два года
бантустан сделают. Александр, есть идеи?
Александр встал с места.
- Сейчас узнаем, - сказал он, встал и посмотрел на череп прищуренным взглядом,
прикидывая расстояние. Затем пошел вверх по холму. На полпути к черепу он сбросил шинель
с плеч, и она, раскинув рукава, упала в снег.
"Идет, словно Пушкин на дуэли, - подумала я, посмотрела на шинель и додумала, - или
как Дантес..."
Из-за военной формы вернее было второе.
Дойдя до шеста, Александр осторожно положил руки на череп и развернул его на сто
восемьдесят градусов, так, что он уставился прямо на меня - я отчетливо видела в бинокль
пустые глазницы и металлическую скобу, скреплявшую трещину над одной из них, Александр
пошел вниз. Дойдя до шинели, он остановился, поднял голову к небу и завыл.
Он начал выть еще человеком, но вой превратил его в волка даже быстрее, чем любовное возбуждение. Покачнувшись, он выгнулся дугой и повалился на спину. Трансформация произошла с такой скоростью, что он был уже почти полностью волком, когда его спина коснулась шинели. Ни на секунду не прекращая выть, этот волк несколько секунд бился в снегу, поднимая вокруг себя белое облако, а затем поднялся на лапы.
В сравнении с бочкообразным и жирным Михалычем особенно бросалось в глаза, как
Александр хорош собой. Это был благородный и страшный зверь; такого действительно могли
бояться северные боги. Но его вой не был жутким, как у Михалыча. Он звучал тише и казался скорее печальным, чем угрожающим.
"Пестрая корова! Слышишь, пестрая корова? Я знаю, надо совсем потерять стыд,
чтобы снова просить у тебя нефти. Я и не прошу. Мы не заслужили. Я знаю, что ты
про нас думаешь. Мол, сколько ни дашь, все равно Хаврошечке не перепадет ни
капли, а все сожрут эти кукисы-юкисы, юксы-пуксы и прочая саранча, за которой не
видно белого света. Ты права, пестрая корова, так оно и будет. Только знаешь что...
Мне ведь известно, кто ты такая. Ты - это все, кто жил здесь до нас. Родители, деды,
прадеды, и раньше, раньше... Ты - душа всех тех, кто умер с верой в счастье,
которое наступит в будущем. И вот оно пришло. Будущее, в котором люди живут не
ради чего-то, а ради самих себя. И знаешь, каково нам глотать пахнущее нефтью
сашими и делать вид, что мы не замечаем, как тают под ногами последние льдины?
Притворяться, что в этот пункт назначения тысячу лет шел народ, кончающийся нами
? Получается, на самом деле жила только ты, пестрая корова. У тебя было ради кого
жить, а у нас нет... У тебя были мы, а у нас нет никого, кроме самих себя. Но сейчас
тебе так же плохо, как и нам, потому что ты больше не можешь прорасти для своей
Хаврошечки яблоней. Ты можешь только дать позорным волкам нефти, чтобы
кукис-юкис-юкси-пукс отстегнул своему лоеру, лоер откинул шефу охраны, шеф
охраны откатил парикмахеру, парикмахер повару, повар шоферу, а шофер нанял твою
Хаврошечку на час за полтораста баксов... И когда твоя Хаврошечка отоспится после
анального секса и отгонит всем своим мусорам и бандитам, вот тогда, может быть, у
нее хватит на яблоко, которым ты так хотела для нее стать, пестрая корова..."
Мне показалось, что корова смотрит на меня своими пустыми глазницами. А потом я
увидела в свой бинокль, как на краю этой глазницы появилась и набухла слеза. Она пробежала по черепу и сорвалась в снег, а следом появилась вторая, потом третья...
Александр продолжал выть, но я больше не разбирала смысла. Возможно, его уже не было - вой превратился в плач. Я тоже заплакала. Все мы плакали... А потом я поняла, что мы не столько плачем, сколько воем - Михалыч, военный, который устанавливал шест на холме, люди в темноте за машинами - все выли, подняв лица к луне, выли и плакали о себе, о своей ни на что не похожей стране, о жалкой жизни, глупой смерти и заветном полтиннике за баррель...