позвала:
- Помогите! Дверь открылась.
На дороге ванной стояли два шкафа - темные очки, костюмы, провода телесного цвета,
спускающиеся из ушей... Просто культ агента Смита, подумала я. Кстати, была бы отличная
религия для служб безопасности - ведь поклонялись римские легионеры Митре.
Один из охранников забормотал себе под нос - я разобрала только "триста
девятнадцатый" и "вызов". Он обращался не ко мне.
Насколько я знаю, микрофон у них спрятан за лацканом пиджака, поэтому часто кажется, что они говорят сами с собой. Иногда это выглядит очень смешно. Один раз я видела, как такой громила осматривал женский туалет - распахивал двери в кабинки и говорил нараспев: "Здесь никого... Здесь тоже никого... Окно закрыто выступом стены..." Если б я не знала, в чем дело, могла бы решить, что он грустит о несостоявшейся встрече, отливая свою печаль в ямб.
- За шнур ты дергала? - спросил второй охранник.
- Я, - сказала я. - А где... Охранник кивнул на распахнутое окно с выбитым стеклом.
- Вон там.
- Он что, - я сделала круглые глаза, - он...
- Да, - сказал охранник. - Как бешеный кинулся, когда нас увидел. Наркотики
принимали?
- Какие наркотики? Я уже год здесь работаю. Меня все знают, проблем никогда не было.
- Появились. Чего он от тебя хотел?
- Я даже не поняла, - сказала я. - Хотел, чтобы я ему какой-то фистинг сделала. Я
сказала, что не умею, тогда он стал... Ну, в общем, я спряталась в ванной и дернула
сигнализацию. А остальное вы видели.
- Да уж. Документы с собой?
Я отрицательно покачала головой. Дашь таким паспорт, назад не получишь.
- Может, я пойду? Пока менты не приехали?
- Куда - пойду? С ума сошла? Ты главный свидетель, - сказал охранник. - Будешь
показания давать, чем вы тут занимались.
Это в мои планы не входило. Я оценила ситуацию. Пока передо мной были всего двое,
сохранялся шанс замять дело. Но с каждой секундой он уменьшался - я знала, что скоро
народу здесь будет полная комната.
- Можно мне в туалет?
Охранник кивнул, и я вернулась в ванную. Действовать следовало быстро, поэтому я не
колебалась ни секунды. Спустив штаны, я высвободила хвост, нагнулась и распахнула дверь. Я сделала это резко, и охранники немедленно повернули ко мне лица.
Я считаю, что человек лучше всего раскрывается в ту секунду, когда он уже заметил
лисий хвост, но еще не попал под власть внушения. Обычно клиенту хватает времени показать свое отношение к увиденному. Этого достаточно, чтобы понять, с кем имеешь дело.
Ограниченные и пошлые неудачники кривят лицо в гримасу хмурого недоверия. Зато на
лицах людей, у которых есть потенциал для внутреннего роста, отражается нечто похожее на
удивленную радость.
Один из охранников наморщился. Второй выпучил глаза (видно было даже сквозь очки) и
открыл рот, словно ребенок, который увидел обещанную фотографом птичку. Выглядело это
очень мило.
Я не могла, конечно, совсем убрать свой отпечаток из их памяти - для этого надо
стрелять из пистолета в голову. Я могла только поменять контекст воспоминания - и я
внушила им, что они встретили меня в коридоре по пути в номер. Затем я заставила их войти в ванную. Как только за ними закрылась дверь, я подняла с пола книгу Стивена Хаукинга, кинула ее в сумочку, натянула штаны и выскочила в коридор.
На лестнице стоял еще один охранник. Увидев меня, он сделал мне знак подойти. Когда я приблизилась, он провел ладонью по моим ягодицам, заставив меня как можно плотнее вжать между ними хвостик. В другой ситуации он получил бы за это как минимум синячный щипок. Но сейчас было неясно, чем все закончится, и я предпочла шлепнуть его по руке. Он погрозил мне пальцем, а затем этот жест плавно перетек в другой: его большой и указательный пальцы соединились и потерлись друг о друга.
Я поняла. Обычно девушки вроде меня отдают сто долларов на выходе, но тут, в силу
форс-минорных обстоятельств, предлагалось осуществить расчет на месте. Я вынула из
кошелька бенджаминку, которую охранник подцепил теми же пальцами, которые только что
терлись друг о друга. В экономичности этого движения была своеобразная красота - погрозил, напомнил, взял. Ни одного лишнего сокращения мышц. Как говорил японский фехтовальщик Минамото Мусаси, мастера видно по стойке.
Спустившись по украшенной лилиями лестнице, я без приключений выбралась на улицу.
Справа от выхода уже собралась толпа, в которой было несколько милиционеров - видимо,
там лежал бедняжка сикх. Я пошла в другую сторону и через несколько шагов оказалась за
углом. Теперь оставалось поймать такси. Оно остановилось почти сразу.
- Битца, - сказала я. - Конно-спортивный комплекс.
- Триста пятьдесят, - ответил шофер. Сегодня у него был удачный день. Я прыгнула на
заднее сиденье, захлопнула дверь, и такси повезло меня прочь от беды, которая еще пять минут назад казалась неотвратимой.
Мне не в чем было себя упрекнуть, но настроение у меня испортилось. Мало того, что
погиб ни в чем не повинный человек. Я потеряла работу в "Национале" - соваться туда в
обозримом будущем не следовало. Это значило, что мне придется искать другие виды
заработка. Причем прямо с завтрашнего дня - средства были на исходе, и отданная охраннику сотка уже означала бюджетный дефицит.
Один мой знакомый говорил, что зло в нашей жизни могут победить только деньги. Это
интересное наблюдение, хотя и не безупречное с метафизической точки зрения: речь надо вести не о победе над злом, а о возможности временно от него откупиться. Но без денег зло побеждает в течение двух-трех дней, это проверенный факт.
Я могла бы разбогатеть, если бы занималась плутовством. Но добродетельная лиса
должна зарабатывать только проституцией и ни в коем случае не использовать свой
гипнотический дар в других целях - это закон неба, нарушать который не дозволяется.
Конечно, иногда приходится это делать. Я сама только что запорошила глаза двум охранникам. Но так себя вести можно только тогда, когда в опасности твоя жизнь и свобода. Лиса не должна даже думать о доверчивых инкассаторах или обществах с ограниченной ответственностью. А если соблазн становится слишком силен, надо вдохновлять себя примерами из истории. Жан-Жак Руссо мог бы купаться в деньгах, а чем зарабатывал всю жизнь? Перепиской нот.
Пристроиться в другую гостиницу было непросто, и в обозримом будущем я видела всего
два варианта: панель и интернет. Интернет казался более привлекательным, все-таки он был
главным направлением прогресса, и торговать собой на его оптоволоконных панелях было
футуристично и стильно. Как интересно, думала я, все без конца рассуждают о прогрессе. А в чем он заключается? В том, что древнейшие профессии обрастают электронным интерфейсом, вот и все. Природы происходящего прогресс не меняет.
Шофер заметил мое мрачное расположение духа.
- Что, - спросил он, - обидел кто, дочка?
- Угу, - сказала я.
Последний раз меня обидел он сам, когда назначил триста пятьдесят рублей за дорогу.
- А ты наплюй, - сказал шофер. - Меня за день знаешь сколько раз обижают? Если бы
я все в голову брал, она бы у меня была как воздушный шар с говном. Наплюй, точно говорю. Завтра уже не вспомнишь. А жизнь знаешь какая длинная.
- Знаю, - сказала я. - А как это сделать - наплевать?
- Просто наплюй, и все. Думай о чем-нибудь приятном.
- А где его взять?
Таксист покосился на меня в зеркало.
- У тебя ничего приятного нет в жизни?
- Нет, - сказала я.
- Как так?
- Да вот так.
- Что ж, одно страдание?
- Да. И у вас тоже.
- Ну, - засмеялся таксист, - об этом ты знать не можешь.
- Могу, - сказала я. - Иначе вы бы здесь не сидели.
- Почему?
- Я бы объяснила. Только не знаю, поймете ли вы.
- Ишь ты какая, - фыркнул шофер, - что, думаешь, я глупее тебя? Уж наверно, пойму,
если ты поняла.
- Хорошо. Ясно ли вам, что страдание и есть та материя, из которой создан мир?
- Почему?
- Это можно объяснить только на примере.
- Ну давай на примере.
- Вы знаете историю про барона Мюнхгаузена, который поднял себя за волосы из
болота?
- Знаю, - сказал шофер. - В кино даже видел.
- Реальность этого мира имеет под собой похожие основания. Только надо представить
себе, что Мюнхгаузен висит в полной пустоте, изо всех сил сжимая себя за яйца, и кричит от невыносимой боли. С одной стороны, его вроде бы жалко. С другой стороны, пикантность его положения в том, что стоит ему отпустить свои яйца, и он сразу же исчезнет, ибо по своей природе он есть просто сосуд боли с седой косичкой, и если исчезнет боль, исчезнет он сам.
- Это тебя в школе так научили? - спросил шофер. - Или дома?
- Нет, - сказала я. - По дороге из школы домой. Мне ехать очень долго, всякого
наслушаешься и насмотришься. Вы пример поняли?
- Понял, понял, - ответил он. - Не дурак. И что же твой Мюнхгаузен, боится
отпустить свои яйца?
- Я же говорю, тогда он исчезнет.
- Так, может, лучше ему исчезнуть? На фиг нужна такая жизнь?
- Верное замечание. Именно поэтому и существует общественный договор.
- Общественный договор? Какой общественный договор?
- Каждый отдельный Мюнхгаузен может решиться отпустить свои яйца, но...
Я вспомнила рачьи глаза сикха и замолчала. Кто-то из сестричек говорил - когда во
время неудачного сеанса клиент соскакивает с хвоста, он несколько секунд видит истину. И эта истина так невыносима для человека, что он первым делом хочет убить лису, из-за которой она ему открылась, а потом - себя самого... А другие лисы говорят, что человек в эту секунду понимает: физическая жизнь есть глупая и постыдная ошибка. И первым делом он старается отблагодарить лису, которая открыла ему глаза. А затем уже исправляет ошибку собственного существования. Все это чушь, конечно. Но откуда берутся такие слухи, понятно.
- Что "но"? - спросил шофер. Я пришла в себя.
- Но когда шесть миллиардов Мюнхгаузенов крест-накрест держат за яйца друг друга,