радиации или химического заражения. Александр кое-как спустился в овраг, согнулся и влез в трубу.
- Направо, налево?
- Налево, - сказала я. - Сейчас свет включу.
- Ого, тут даже свет есть. Ну и малина, - пробормотал он.
Через минуту я помогла ему снять плащ и уложила на циновки. Только тут я заметила, что его серый пиджак весь пропитан кровью.
- Там пули, - сказал он. - Две или три. Сможешь вынуть?
Я успела кинуть в сумку свой "leatherman". Некоторый медицинский опыт у меня имелся
- правда, последний раз я занималась этим очень давно и вынимала из мужского тела не пули, а наконечники стрел. Но разница была непринципиальной.
- Хорошо, - сказала я. - Только не визжи.
За все время процедуры - а она оказалась довольно долгой - он не издал ни звука.
После одного особенно неловкого поворота моего инструмента его молчание стало таким
гнетущим, что я испугалась, не умер ли он. Но он протянул руку к бутылке с остатками водки и сделал глоток. Наконец, все было кончено. Здорово искромсав его, я вынула все три серебряных комка - в двух остались впечатавшиеся черные шерстинки, и я поняла, что в него стреляли, когда он был... Я не знала, как называть его новый облик - слово "собака" казалось мне обидным.
- Готово, - сказала я. - Теперь надо перевязать чем-нибудь стерильным. Ты полежи
здесь, а я схожу в аптеку. Тебе чего-нибудь купить?
- Да. Купи цепь и ошейник
- Что?
- Да ничего, - сказал он и попытался улыбнуться. - Шучу. Насчет лекарств не
волнуйся, заживет, как на собаке. Купи несколько бритв и флакон пены. И воды минеральной. У тебя деньги есть?
- Есть. Не волнуйся.
- И к себе не ходи. Ни в коем случае. Там наверняка уже ждут.
- Это я и без тебя понимаю, - сказала я. - Слушай... Вспомнила. У Михалыча такой
прибор есть, который местоположение определяет. По датчику. Вдруг у меня где-нибудь среди вещей такой датчик остался?
- Не бойся. Он тебя на понт брал. Нет у нас никаких датчиков. Тебя через уборщицу
пробили, которая к тебе за кипятком ходит. Она у нас с восемьдесят пятого года работает.
Век живи, век учись.
Когда через несколько часов я вернулась с двумя пакетами покупок, он спал. Я села рядом и долго смотрела на его лицо. Оно было спокойным, как у ребенка. А на полу стоял стакан, в котором лежали три окровавленных серебряных бутона. Оборотня убить трудно. Вот Михалыч - сколько ни лупи его по голове, только веселее становится. Шампанское, говорит, в голову ударило... Остряк. Тут, правда, не шампанское, а пули - но все равно моего Сашеньку таким пустяком не возьмешь.
Как помогает нашему коммьюнити этот миф о том, что оборотня может убить только
серебряная пуля!
1) Раны никогда не гноятся, и не нужна дезинфекция - серебро природный антисептик.
2) нам достается меньше пуль - люди экономят дорогой металл и часто выходят на охоту с одним-единственным патроном, полагая, что любое попадание будет смертельно.
Но в реальной жизни выстрел гораздо чаще оказывается смертельным для охотника. Если
бы люди пораскинули мозгами, они бы, конечно, догадались, кто распускает эти слухи насчет серебряных пуль. Но люди думают хоть и много, но неправильно, и совсем не о том, о чем надо.
В пакетах, которые я принесла, были продукты и кое-какая хозяйственная мелочь. Когда я спустилась в овраг и поволокла их по темной бетонной трубе, я вдруг подумала, что ничем, в сущности, не отличаюсь теперь от тысяч замужних русских девочек, на хрупкие плечи которых свалилось ведение домашнего хозяйства. Все случилось так неожиданно и было настолько непохоже на те роли, которые мне приходилось играть в жизни раньше, что я даже не могла понять, нравится мне это или нет.
*
Про оборотней принято думать, что духовные проблемы их не волнуют. Мол, обернулся
лисой или волком, завыл на луну, порвал кому-нибудь горло, и все великие жизненные вопросы уже решены, и сразу ясно - кто ты, зачем ты в этом мире, откуда сюда пришел и куда идешь... А это совсем не так. Загадки существования мучают нас куда сильнее, чем современного человека рыночного. Но кинематограф все равно изображает нас самодовольными приземленными обжорами, неотличимыми друг от друга ничтожествами, убогими и жестокими потребителями чужой крови.
Впрочем, я не думаю, что дело в сознательной попытке людей нанести нам оскорбление.
Скорее это просто следствие их ограниченности! Они лепят нас по своему подобию, потому что им некого больше взять за образец.
Даже то немногое, что люди про нас знают, обычно донельзя извращено и опошлено.
Например, про лис-оборотней ходят слухи, будто они живут в человеческих могилах. Слыша
такое, люди представляют себе кости, зловоние, разложившиеся трупы. И думают - какие,
должно быть, мерзкие твари эти лисы, если живут в таком месте... Что-то вроде больших
могильных червей.
Это, конечно, заблуждение. Дело в том, что древняя могила была сложным сооружением
из нескольких сухих и просторных комнат, солнечный свет в которые попадал через систему
бронзовых зеркал (было не очень светло, но для занятий хватало). Такая могила, расположенная вдали от людских жилищ, идеально подходила в качестве дома для существа, равнодушного к мирской суете и склонного к уединенным размышлениям. Сейчас подходящих могил практически не осталось: распаханы плугами, рассечены каналами и дорогами. А в современных загробных коммуналках и самим покойникам тесно.
Но ностальгия до сих пор гонит меня иногда на Востряковское кладбище - просто
походить по аллеям, подумать о вечном. Смотришь на кресты и звезды, читаешь фамилии,
глядишь на лица с выцветших фотографий и думаешь: сколько понял о жизни Койфер... А
сколько Солонян... А сколько поняла о ней чета Ягупольских... Все поняли, кроме самого
главного.
И как их, бедных, жаль - ведь главное было так невыразимо близко.
До приезда в Россию я несколько сотен лет прожила в ханьской могиле недалеко от места, где стоял когда-то город Лоян. В могилке было две просторных камеры, в которых сохранились красивые халаты и рубахи, гусли-юй и флейта, масса всякой посуды - в общем, все нужное для хозяйства и скромной жизни. А приближаться к могиле люди боялись, поскольку шел слух, что там живет лютая нечисть. Это было, если отбросить излишнюю эмоциональность оценки, сущей правдой.
В те дни я интенсивно занималась духовными упражнениями и вела общение с
несколькими учеными людьми из окрестных деревень (китайские студенты со своими книгами
обычно жили в сельской местности, экзамены ездили сдавать в город, а потом, отслужив свой срок чиновником, возвращались в семейный дом). Некоторые из них знали, кто я такая, и докучали мне расспросами о древних временах - правильно ли составлены летописи, нет ли ошибок в хронологии, кто организовал дворцовый переворот три века назад и так далее. Приходилось напрягать память и отвечать, потому что в обмен ученые мужи давали мне старинные тексты, с которыми мне иногда надо было свериться.
Другие, посмелее духом, приходили ко мне в гости поразвратничать среди древних
гробов. Китайские художники и поэты ценили уединение с лисой, особенно по пьяной лавочке. А утром любили проснуться в траве у замшелого могильного камня, вскочить и, крича от ужаса, бежать к ближайшему храму с распущенными на ветру волосами. Это было очень красиво - смотришь из-за дерева, смеешься в рукав... А через пару дней приходили опять. Какие тогда жили возвышенные, благородные, тонкие люди! Я и денег с них часто не брала.
Эти идиллические времена пролетели быстро, и от них у меня остались самые хорошие
воспоминания. Куда бы меня потом ни бросала жизнь, я всегда слегка тосковала по своей
уютной могилке. Поэтому для меня было радостно переселиться в этот лесной уголок. Мне
казалось, что вернулись старые дни. Двойная нора, где мы жили, даже планировкой напоминала мое древнее прибежище - правда, комнаты были поменьше, и теперь мои дни проходили не в одиночестве, а с Александром.
Александр освоился на новом месте быстро. Его раны зажили - оказалось достаточно
обернуться собакой на ночь. Утром он так и остался ею - отправился на прогулку по оврагу. Я была рада, что он не стесняется этого тела - оно его, похоже, даже развлекало, как новая игрушка. Нравилась ему, видимо, не сама эта форма, а ее устойчивое постоянство: волком он мог быть только короткий промежуток времени, а собакой - сколько угодно.
Больше того, эта черная собака даже могла кое-как говорить - правда, она выговаривала слова очень смешно, и сначала я хохотала до слез. Но Александр не обижался, и вскоре я привыкла. В первые дни он много бегал по лесу - знакомился с окрестностями. Я опасалась, что из-за своих амбиций он может пометить слишком большой кусок леса, но побоялась оскорбить его самолюбие, сказав ему об этом. Да и постоять за себя в случае чего мы могли. "Мы"... Я никак не могла привыкнуть к этому местоимению.
Наверно, потому, что наше жилье напоминало о месте, где я столько лет
совершенствовала свой дух, мне захотелось объяснить Александру главное из понятого мною в жизни. Мне следовало хотя бы попробовать - иначе чего стоила моя любовь? Разве я могла бросить его одного в ледяном гламуре этого развивающегося ада, который начинался сразу за кромкой леса? Мне следовало протянуть ему хвост и руку, потому что, кроме меня, этого не сделал бы никто.
Я решила открыть ему сокровенную суть. Для этого требовалось, чтобы он усвоил
несколько новых для себя идей - и по ним, как по ступеням, поднялся к высшему. Но
разъяснить даже эти начальные истины было трудно.
Дело в том, что слова, которые выражают истину, всем известны - а если нет, их
несложно за пять минут найти через Google. Истина же не известна почти никому. Это как
картинка "magic eye" - хаотическое переплетение цветных линий и пятен, которое может
превратиться в объемное изображение при правильной фокусировке взгляда. Вроде бы все
просто, но сфокусировать глаза вместо смотрящего не может даже самый большой его