поговорить с играющим.
Конечно, если рассуждать здраво, мне вообще не следовало выходить из паланкина. Когда рядом красиво играет флейта, лучше просто слушать ее звук, а не искать общества флейтиста. Если заговорить с ним, музыка на этом точно кончится. А вот скажет ли он что-нибудь интересное, неизвестно. Но все сильны задним умом. Особенно мы, лисы - в силу своей анатомии.
Вокруг был туман; народ сидел по домам, и особой опасности для себя я не ожидала.
Выскочив из паланкина, я направилась к источнику звука, иногда останавливаясь и буквально поджимая хвост от удивительной, ни с чем не сравнимой красоты вечера. После восемнадцатого века таких уже не бывает - говорят, изменился химический состав воздуха. А может, и что посерьезней.
Монастырь состоял из множества построек, которые теснились возле главных ворот,
огромных, красивых и очень дорогих. Забора при воротах не было. Ученые монахи объясняли,
что это аллегорически выражает доктрину секты: ворота символизируют путь, который ведет
туда, откуда начинается, а начинается он в любой точке. Врата не есть врата, полная открытость и лучезарный простор во все стороны, даже иероглифы помню. Но я предполагала, что на забор просто не хватило денег. Я думаю, пожертвуй им кто на забор, и в доктрине произошли бы изменения.
На флейте играли в главном здании, там, где был Зал Передачи Учения. Соваться туда мне не пришло бы в голову, даже несмотря на романтический лиловый туман, но музыка придала мне смелости.
"Тигров бояться, в горы не ходить, - подумала я, - будь что будет..."
Подняв полы халата, чтобы хвост был готов к любой неожиданности, я пошла вперед. В
древнем Китае носили все широкое и просторное, так что случайная встреча с одним или двумя зеваками, да еще в тумане, ничем опасным мне не грозила - они меня даже заметить не успели бы. Я в таких случаях не наводила никакого особенного морока - показывала тот же мир вокруг, только без маленькой А Хули.
Бывает, увидит кто меня, выпучит глаза на лоб от вида моей рыжей гордости, а в
следующую секунду и сам уже не понимает, что это за дрожь его прошибла - ничего ведь нет
кругом, только голое поле, над которым ветер крутит сухие листья... Звучит просто, а по
сложности один из самых продвинутых лисьих трюков, и если встречных больше трех,
начинаются проблемы. Кстати, по этой самой причине со времен Сунь Цзы в военное время
было положено ставить на входе в крепость не меньше четырех часовых: боялись нашу сестру, и не зря.
В главном здании светилось одно окно. Флейта играла именно там, ошибки быть не
могло. Это была угловая комната второго этажа, забраться в которую не составляло труда -
следовало запрыгнуть на черепичный козырек и пройти по нему мимо темных окон. Я сделала
это без труда - походка у меня легкая. У окна, за которым играла флейта, ставни были
подняты. Я присела на корточки и осторожно в него заглянула.
Игравший на флейте сидел на полу спиной ко мне. На нем был халат из синего шелка, а на голове - маленькая соломенная шляпа конусом. Видно было, что голова у него побрита, хотя одежда не походила на монашескую. Плечи у него были широкие, а тело сухое, легкое и сильное - такие вещи я чувствую сразу. На полу перед ним я заметила чайную чашку, тушечницу и кипу бумаги. На стене горели две масляные Лампы.
"Видимо, - подумала я, - занимался каллиграфией, а потом решил отдохнуть и взялся
за флейту... И что, интересно, я ему скажу?"
Надо сказать, никакого плана у меня не было - так, вертелись в голове смутные
соображения: сначала поговорить по душам, а потом заморочить, иначе с людьми нельзя. Хотя поразмысли я спокойно минуту, поняла бы, что ничего из этого не выйдет: говорить со мной по душам никто не будет, зная, что все равно потом заморочу. А если с самого начала заморочить, по каким душам тогда говорить?
Но мне не дали обдумать этот вопрос - внизу заплясали отблески факелов, раздались
шаги и голоса. Людей было около десяти - стольких сразу перевоспитать я не могла. Не
раздумывая больше ни секунды, я сиганула в окно.
Я решила быстро заморочить флейтиста, затаиться, а когда народ разойдется, вернуться к своему паланкину, благо на дворе было уже почти темно. Я бесшумно приземлилась на четвереньки, подняла хвост и тихо позвала сидевшего в комнате:
- Почтенный господин!
Он спокойно положил флейту на пол и обернулся. Я тут же напружинила свой хвостик,
сосредоточив в его верхушке весь свой дух, и тогда произошло нечто совсем для меня новое и неожиданное. Вместо податливого шипучего студня, которым моему хвосту представляется человеческий ум (тут бесполезно объяснять, если нет личного опыта), я не встретила вообще ничего.
Я встречала много людей, сильных и слабых духом. Работать с ними - все равно что
сверлить стены из разного материала: сверлятся все, только чуть по-разному. Но тут я не
обнаружила ничего такого, к чему можно было приложить усилие воли, сосредоточенной в
трещащих от электричества шерстинках над моей головой. Я от неожиданности в буквальном
смысле потеряла равновесие и как дура села на пол, поджав хвост и неприлично выставив перед собой ноги. Чувствовала я себя в эту минуту как базарный жонглер, у которого все шары и ленты шлепнулись в жидкую грязь.
- Здравствуй, А Хули, - сказал человек и склонил голову в вежливом приветствии. -
- Очень рад, что ты нашла минуту, чтобы заглянуть ко мне. Можешь называть меня Желтым
Господином.
"Желтый Господин, - подумала я, поджимая ноги, - наверно, от Желтой Горы, на
которой стоит монастырь. А может, метит в императоры".
- Нет, - улыбнулся он, - императором я быть не хочу. А насчет Желтой Горы ты
угадала.
- Я что, говорила вслух?
- Твои мысли так отчетливо отражаются на твоем личике, что их совсем несложно
прочесть, - сказал он и засмеялся.
Смутившись, я закрыла лицо рукавом. А потом вспомнила, что на рукаве у меня прореха, и совсем застыдилась - закрыла одну руку другой. Халат у меня тогда был красивый, с плеча императорской наложницы, но уже не новый, и кое-где на нем зияли дыры.
Но мое смущение, конечно, было притворством. На самом деле я лихорадочно искала
выход, и лицо спрятала специально, чтобы он не прочел по нему, о чем я думаю. Не могло
такого быть, чтобы меня победил один-единственный человек. Я нигде не могла нащупать его
ум. Но это не значило, что этого ума не было вообще. Видимо, он знал какой-то хитрый
волшебный трюк... Может быть, он показывал себя не там, где находился в действительности? Я про такое слышала. Только трюки знал не он один.
У лис есть метод, позволяющий посылать наваждение во все стороны сразу, мгновенно
подавляя человеческую волю. При этом мы не настраиваемся на конкретного клиента, а как бы становимся большим и тяжелым камнем, который падает на гладкое зеркало "здесь и сейчас", посылая во все стороны рябь, из-за которой у людей мутится в голове. А потом дезориентированный человеческий ум сам хватается за первую предложенную ему соломинку. Не знаю, понятно ли? Называется эта техника "Гроза над Небесным Дворцом".
Тут же я ее и применила - вскочила на четвереньки, откинула халат и яростно затрясла хвостом над головой. Трясти надо не только вершиной хвоста, но и его корнем, то есть местом, откуда он растет, поэтому выглядит это двусмысленно и даже не вполне пристойно, особенно когда халат задран. Однако мы, лисы, преодолеваем свою врожденную стыдливость, потому что человек ничего толком не успевает увидеть.
Нормальный человек, я имею в виду. Желтый Господин не только все увидел, он еще и
обидно захохотал.
- Какая ты хорошенькая, - сказал он. - Но не забывай, что я монах.
Не желая сдаваться, я напрягла свою волю до самой последней крайности, и тогда,
наморщившись, как от головной боли, он снял с головы шляпу и кинул ее в мою сторону.
Шляпа зацепилась за мой хвост своим черным шнуром и вдруг прижала его к полу - словно
это был не конус из сухой соломы, а тяжеленный мельничный жернов.
Вслед за этим Желтый Господин поднял два исписанных иероглифами листа, свернул их и
кинул в мою сторону. Прежде чем я успела что-нибудь сообразить, они, как две железные
скобы, прижали к полу мои запястья. Я попыталась дотянуться до одного листа зубами (от
сильного испуга с нами происходит то же, что и вовремя куриной охоты г - наше
человеческое лицо удлиняется, превращаясь на несколько секунд в милую зубастую мордочку), но не смогла. Это, конечно, было какое-то колдовство. Я успела прочесть несколько иероглифов, написанных на бумаге - "нет старости и смерти... так же нет от них и избавленья..."
От сердца у меня чуть отлегло - это была буддийская Сутра Сердца, и значит, передо
мной не даос. Все еще могло обойтись. Я перестала метаться и затихла.
Желтый Господин поднял чашку с чаем и отхлебнул из нее, разглядывая меня, словно
художник близкую к завершению картину - раздумывая, где не хватает последнего завитка
туши. Я поняла, что лежу на спине и вся нижняя часть моего тела неприлично оголена. Я даже покраснела от такого унижения. А потом мне стало страшно. Кто его знает, что у этого колдуна на уме. Жизнь страшна и безжалостна/Иногда, когда людям удается поймать нашу сестру, они с ней проделывают такое, что лучше лишний раз не вспоминать.
- Предупреждаю, - сказала я срывающимся голосом, - если вы задумали надругаться
над девственницей, от этого греха содрогнется земля и небо! И в старости вам не будет покоя.
Он так захохотал, что чай из его чашки пролился на пол. От невыносимого стыда я
отвернула голову и снова увидела иероглифы на бумажном листе, сковавшем мою руку. Теперь
это был другой лист, и иероглифы на нем тоже были другие: "взяв опорой, ., и нет преград в уме..."
- Поговорим? - спросил Желтый Господин.
- Я не певичка из веселого квартала, чтобы разговаривать, когда у меня задран подол, - отозвалась я.
- Но ты же сама его задрала, - сказал он невозмутимо.