от договора с самим собой, до тех пор еще не нарушенного: он дал себе зарок
не смотреть внимательно ни на одну женщину и, чтобы избежать искушения,
завел лорнет с уменьшительными стеклами искусной выделки, которые уничтожали
гармонию прекраснейших черт и уродовали их. Рафаэль еще не превозмог страха,
охватившего его утром, когда из-за обычного любезного пожелания талисман так
быстро сжался, и теперь он твердо решил не оглядываться на соседку. Он
повернулся спиной к ее ложе и, развалившись, пренагло заслонил от красавицы
половину сцены, якобы пренебрегая соседкой и не желая знать, что рядом
находится хорошенькая женщина. Соседка в точности копировала позу Валантена:
она облокотилась о край ложи и, вполоборота к сцене, смотрела на певцов так,
словно позировала перед художником. Оба напоминали поссорившихся любовников,
которые дуются, поворачиваются друг к другу спиной, но при первом же
ласковом слове обнимутся. Минутами легкие перья марабу в прическе незнакомки
или же ее волосы касались головы Рафаэля и вызывали в нем сладостное
ощущение, с которым он, однако, храбро боролся; вскоре он почувствовал
нежное прикосновение кружева, послышался женственный шелест платья -- легкий
трепет, исполненный колдовской неги; наконец, вызванное дыханием этой
красивой женщины неприметное движение ее груди, спины, одежды, всего ее
пленительного существа передалось Рафаэлю, как электрическая искра; тюль и
кружева, пощекотав плечо, как будто донесли до него приятную теплоту ее
белой обнаженной спины. По прихоти природы эти два существа, разлученные
светскими условностями, разделенные безднами смерти, в один и тот же миг
вздохнули и, может быть, подумали друг о друге. Вкрадчивый запах алоэ
окончательно опьянил Рафаэля. Воображение, подстрекаемое запретом, ставшее
поэтому еще более пылким, в один миг огненными штрихами нарисовало ему эту
женщину. Он живо обернулся. Испытывая, должно быть, чувство неловкости из-за
того, что она прикоснулась к чужому мужчине, незнакомка тоже повернула
голову; их взгляды, оживленные одной и той же мыслью, встретились...
-- Полина!
-- Господин Рафаэль!
С минуту оба, окаменев, молча смотрели друг на друга. Полина была в
простом и изящном платье. Сквозь газ, целомудренно прикрывавший грудь,
опытный взор мог различить лилейную белизну и представить себе формы,
которые привели бы в восхищение даже женщин. И все та же девственная
скромность, небесная чистота, все та же прелесть движений. Ткань ее рукава
слегка дрожала, выдавая трепет, охвативший тело, так же как он охватил ее
сердце.
-- О, приезжайте завтра, -- сказала она, -- приезжайте в гостиницу
"Сен-Кантен" за своими бумагами. Я там буду в полдень. Не запаздывайте.
Она сейчас же встала и ушла. Рафаэль хотел было за нею последовать, но
побоялся скомпрометировать ее и остался; он взглянул на Феодору и нашел, что
та уродлива; он был не в силах постигнуть ни единой музыкальной фразы, он
задыхался в этом зале и наконец с переполненным сердцем уехал домой.
-- Ионафан, -- сказал он старому слуге, когда лег в постель, -- дай мне
капельку опия на кусочке сахара и завтра разбуди без двадцати двенадцать.
-- Хочу, чтобы Полина любила меня! -- вскричал он наутро, с невыразимой
тоской глядя на талисман.
Кожа не двинулась, -- казалось, она утратила способность сокращаться.
Она, конечно, не могла осуществить уже осуществленного желания.
-- А! -- вскричал Рафаэль, чувствуя, что он точно сбрасывает с себя
свинцовый плащ, который он носил с того самого дня, когда ему подарен был
талисман. -- Ты обманул меня, ты не повинуешься мне, -- договор нарушен. Я
свободен, я буду жить. Значит, все это было злой шуткой?
Произнося эти слова, он не смел верить своему открытию. Он оделся так
же просто, как одевался в былые дни, и решил дойти пешком до своего прежнего
жилища, пытаясь мысленно перенестись в те счастливые времена, когда он
безбоязненно предавался ярости желаний, когда он еще не изведал всех земных
наслаждений. Он шел и видел перед собой не Полину из гостиницы "Сен-Кантен",
а вчерашнюю Полину, идеал возлюбленной, столь часто являвшийся ему в мечтах,
молодую, умную, любящую девушку с художественной натурой, способную понять
поэта и поэзию, притом девушку, которая живет в роскоши; словом -- Феодору,
но только с прекрасной душой, или Полину, но только ставшую графиней и
миллионершей, как Феодора. Когда он очутился у истертого порога, на
треснувшей плите у двери того ветхого дома, где столько раз он предавался
отчаянию, из залы вышла старуха и спросила его:
-- Не вы ли будете господин Рафаэль де Валантен?
-- Да, матушка, -- отвечал он.
-- Вы помните вашу прежнюю квартиру? -- продолжала она. -- Вас там
ожидают.
-- Гостиницу все еще содержит госпожа Годэн? -- спросил Рафаэль.
-- О, нет, сударь! Госпожа Годэн теперь баронесса. Она живет в
прекрасном собственном доме, за Сеной. Ее муж возвратился. Сколько он привез
с собой денег!.. Говорят, она могла бы купить весь квартал Сен-Жак, если б
захотела. Она подарила мне все имущество, какое есть в гостинице, и даром
переуступила контракт до конца срока. Добрая она все-таки женщина. И такая
же простая, как была.
Рафаэль быстро поднялся к себе в мансарду и, когда взошел на последние
ступеньки лестницы, услышал звук фортепьяно. Полина ждала его; на ней было
скромное перкалевое платьице, но по его покрою, по шляпе, перчаткам и шали,
небрежно брошенным на кровать, было видно, как она богата.
-- Ах! Вот и вы наконец! -- воскликнула она, повернув голову и вставая
ему навстречу в порыве наивной радости.
Рафаэль подошел и сел рядом с Полиной, залившись румянцем, смущенный,
счастливый; он молча смотрел на нее.
-- Зачем же вы покинули нас? -- спросила Полина и, краснея, опустила
глаза. -- Что с вами сталось?
-- Ах, Полина! Я был, да и теперь еще остаюсь, очень несчастным
человеком.
-- Увы! -- растроганная, воскликнула она. -- Вчера я поняла все...
Вижу, вы хорошо одеты, как будто бы богаты, а на самом деле -- ну,
извольте-ка признаться, господин Рафаэль, все обстоит, как прежде, не так
ли?
На глаза Валантена навернулись непрошеные слезы, он воскликнул:
-- Полина! Я...
Он не договорил, в глазах его светилась любовь, взгляд его был полон
нежности.
-- О, ты любишь меня, ты любишь меня! -- воскликнула Полина.
Рафаэль только наклонил голову, -- он не в силах был произнести ни
слова.
И тогда девушка взяла его руку, сжала ее в своей и заговорила, то
смеясь, то плача:
-- Богаты, богаты, счастливы, богаты! Твоя Полина богата... А мне...
мне бы нужно быть нынче бедной. Сколько раз я говорила себе, что за одно
только право сказать: "Он меня любит" -- я отдала бы все сокровища мира! О
мой Рафаэль! У меня миллионы. Ты любишь роскошь, ты будешь доволен, но ты
должен любить и мою душу, она полна любви к тебе! Знаешь, мой отец вернулся.
Я богатая наследница. Родители всецело предоставили мне распоряжаться моей
судьбой. Я свободна, понимаешь?
Рафаэль держал руки Полины и, словно в исступлении, так пламенно, так
жадно целовал их, что поцелуй его, казалось, был подобен конвульсии. Полина
отняла руки, положила их ему на плечи и привлекла его к себе; они обнялись,
прижались друг к другу и поцеловались с тем святым и сладким жаром,
свободным от всяких дурных помыслов, каким бывает отмечен только один
поцелуй, первый поцелуй, -- тот, которым две души приобретают власть одна
над другою.
-- Ах! -- воскликнула Полина, опускаясь на стул. -- Я не могу жить без
тебя... Не знаю, откуда взялось у меня столько смелости! -- краснея,
прибавила она.
-- Смелости, Полина? Нет, тебе бояться нечего, это не смелость, а
любовь, настоящая любовь, глубокая, вечная, как моя, не правда ли?
-- О, говори, говори, говори! -- сказала она. -- Твои уста так долго
были немы для меня...
-- Так, значит, ты любила меня?
-- О, боже! Любила ли я? Послушай, сколько раз я плакала, убирая твою
комнату, сокрушаясь о том, как мы с тобою бедны. Я готова была продаться
демону, лишь бы рассеять твою печаль. Теперь, мой Рафаэль... ведь ты же мой:
моя эта прекрасная голова, моим стало твое сердце! О да, особенно сердце,
это вечное богатство!.. На чем же я остановилась? -- сказала она. -- Ах, да!
У нас три-четыре миллиона, может быть, пять. Если б я была бедна, мне бы,
вероятно, очень хотелось носить твое имя, чтобы меня звали твоей женой, а
теперь я отдала бы за тебя весь мир, с радостью была бы всю жизнь твоей
служанкой. И вот, Рафаэль, предлагая тебе свое сердце, себя самое и свое
состояние, я все же даю тебе сейчас не больше, чем в тот день, когда
положила сюда, -- она показала на ящик стола, -- монету в сто су. О, какую
боль причинило мне тогда твое ликование!
-- Зачем ты богата? -- воскликнул Рафаэль. -- Зачем в тебе нет
тщеславия? Я ничего не могу сделать для тебя!
Он ломал себе руки от счастья, от отчаяния, от любви.
-- Я тебя знаю, небесное создание: когда ты станешь маркизой де
Валантен, ни титул мой, ни богатство не будут для тебя стоить...
-- ... одного твоего волоска! -- договорила она,
-- У меня тоже миллионы, но что теперь для нас богатство! Моя жизнь --
вот что я могу предложить тебе, возьми ее!
-- О, твоя любовь, Рафаэль, твоя любовь для меня дороже целого мира!
Как, твои мысли принадлежат мне? Тогда я счастливейшая из счастливых.
-- Нас могут услышать, -- заметил Рафаэль.
-- О, тут никого нет! -- сказала она, задорно тряхнув кудрями.
-- Иди же ко мне! -- вскричал Валантен, протягивая к ней руки.
Она вскочила к нему на колени и обвила руками его шею.
-- Обнимите меня за все огорчения, которые вы мне доставили, -- сказала
она, -- за все муки, причиненные мне вашими радостями, за все ночи, которые
я провела, раскрашивая веера...