оно? И где его нет? Откуда оно исходит? Где его начало? Где его конец? Оно
объемлет нас, воздействует на нас и ускользает. Оно очевидно, как факт;
темно, как абстракция; оно и следствие и причина вместе. Ему, как и нам,
нужно пространство, а что такое пространство? Оно открывается нам только в
движении; без движения оно только пустое слово. Это проблема неразрешимая;
подобно пустоте, подобно сотворению мира, бесконечности, -- движение смущает
мысль человеческую, и человеку дано постигнуть лишь одно: что он никогда не
постигнет движения. Между каждыми двумя точками, последовательно занимаемыми
в пространстве этим шариком для разума человеческого находится пропасть,
бездна, куда низвергся Паскаль. Чтобы воздействовать на неведомое вещество,
которое вы хотите подчинить неведомой силе, мы должны сначала изучить это
вещество; в зависимости от природных своих свойств оно или лопнет от
применения силы, или же окажет ей сопротивление; если оно распадется на
части, а в ваши намерения не входило делить его, мы не достигнем цели. Если
вы хотите сжать его -- необходимо сообщить равное движение всем частицам
вещества, так, чтобы в равной степени уменьшить разделяющие их промежутки.
Угодно вам растянуть его -- мы должны постараться сообщить каждой молекуле
равную центробежную силу, ибо без точного соблюдения этого закона мы
произведем разрывы непрерывности. Существуют бесконечные способы,
безграничные комбинации движения. Какого результата вы хотите добиться?
-- Я хочу добиться такого давления, которое могло бы растянуть эту кожу
до бесконечности... -- в нетерпении проговорил Рафаэль.
-- Вещество -- явление конечное, а потому и не может быть растянуто до
бесконечности, -- возразил математик, -- однако сплющивание неизбежно
расширит его поверхность за счет толщины: кожу можно расплющивать до тех
пор, пока хватит ее вещества.
-- Добейтесь такого результата, и вы получите миллионы! -- воскликнул
Рафаэль.
-- Брать за это большие деньги просто нечестно, -- с флегматичностью
голландца сказал профессор. -- В двух словах я расскажу вам о машине,
которая раздавила бы самого бога, как муху. Она способна сплющить человека,
так что он будет похож на лист пропускной бумаги, -- человека в сапогах со
шпорами, в галстуке, шляпе, с золотом, с драгоценностями, со всем...
-- Какая ужасная машина!
-- Вместо того чтобы бросать детей в воду, китайцы должны были бы
утилизировать их так, -- продолжал ученый, не думая о том, как возмутительно
его отношение к потомству.
Весь отдавшись своей идее, Планшет взял пустой цветочный горшок с дырой
в донышке и поставил его на плиту солнечных часов, затем пошел в сад за
глиной. Рафаэль был в восторге, как ребенок, которому няня рассказывает
волшебную сказку. Положив глину на плиту. Планшет вынул из кармана садовый
нож, срезал две ветки бузины и принялся выдалбливать их, насвистывая, точно
он был один в комнате.
-- Вот составные части машины, -- сказал он. При помощи вылепленного из
глины коленца он прикрепил одну из этих деревянных трубочек ко дну
цветочного горшка так, чтобы ее отверстие примыкало к отверстию горшка.
Сооружение напоминало огромную курительную трубку. Затем он размял на плите
слой глины, придал ему форму лопаты с рукояткой, поставил цветочный горшок
на широкую ее часть и укрепил трубочку из бузины вдоль той части глиняной
лопатки, которая напоминала рукоятку. Потом он прилепил комочек глины у
другого конца бузинной трубки и, воткнув здесь такую же трубку совсем
вертикально, при помощи еще одного коленца соединил ее с горизонтальной
трубкой, так что воздух или какая-либо жидкость могли циркулировать в этой
импровизированной машине и бежать из вертикальной трубки через промежуточный
канал в пустой цветочный горшок.
-- Этот аппарат, -- заявил он Рафаэлю с серьезностью академика,
произносящего вступительное слово, -- одно из самых неоспоримых свидетельств
о праве великого Паскаля на наше преклонение.
-- Я не понимаю...
Ученый улыбнулся. Он отвязал от фруктового дерева пузырек, в котором
аптекарь прислал ему липучее снадобье от муравьев, отбил дно и, превратив
пузырек в воронку, вставил ее в вертикальную бузинную трубку, которая
прилажена была к горизонтальной трубке, соединенной с большим резервуаром в
виде цветочного горшка; затем налил из лейки столько воды, что она наполнила
до одного уровня большой сосуд и вертикальную трубочку...
Рафаэль думал о своей шагреневой коже.
-- Вода, милостивый государь, все еще считается телом несжимаемым, не
забудьте этого основного положения, -- предупредил механик, -- правда, она
сжимается, но так незначительно, что сжимаемость ее мы должны приравнять к
нулю. Видите поверхность воды, заполнившей до краев цветочный горшок?
-- Да.
-- Так вот, предположите, что эта поверхность в тысячу раз больше
перпендикулярного сечения бузинной трубочки, через которую я налил жидкость.
Смотрите, я снимаю воронку...
-- Так.
-- И вот, милостивый государь, если я каким-нибудь образом увеличу
объем этой массы, введя еще некоторое количество воды через отверстие
трубочки, то жидкость принуждена будет переместиться и станет подниматься в
резервуаре, коим является цветочный горшок, пока опять не достигнет одного
уровня и там и тут.
-- Это ясно! -- воскликнул Рафаэль.
-- Но, -- продолжал ученый, -- разница вот в чем: если тонкий столбик
воды, добавленный в вертикальную трубочку, представляет собою силу, равную,
положим, одному фунту, ее давление неизбежно передается всей массе жидкости,
и его испытает в каждой своей точке поверхность воды в цветочном горшке, --
так что тысяча столбиков воды, стремясь подняться, как если бы к каждому
была приложена сила, равная той, которая заставляет опускаться жидкость в
вертикальной бузинной трубочке, неминуемо произведут здесь... -- Планшет
показал на цветочный горшок, -- энергию в тысячу раз большую, чем та,
которая действует оттуда.
И ученый показал пальцем на деревянную трубочку, воткнутую в глину
стоймя.
-- Все это очень просто, -- сказал Рафаэль. Планшет улыбнулся.
-- Другими словами, -- продолжал он с той упрямой логичностью, которая
свойственна математикам, -- чтобы вода не выливалась из большого резервуара,
следовало бы применить к каждой частице ее поверхности силу, равную силе,
действующей в вертикальной трубке, но если высота нашего водяного столбика
будет равна целому футу, то высота тысячи маленьких столбиков в большом
сосуде будет весьма незначительна. А теперь, -- щелкнув по бузинным
палочкам, сказал Планшет, -- заменим этот смешной аппаратишко металлическими
трубами соответствующей прочности и размера, и вот, если мы покроем
поверхность жидкости в большом резервуаре крепкой и подвижной металлической
доской и параллельно ей неподвижно укрепим другую, тоже достаточной
прочности, а при этом получим возможность беспрестанно прибавлять воду к
жидкой массе через вертикальную трубу, то предмет, зажатый между двумя
прочными поверхностями, неминуемо должен будет все больше и больше
сплющиваться под действием приложенных к нему огромных сил. Непрерывно
вводить воду в трубку и передавать энергию жидкой массы доске -- это для
механики дело пустячное. Достаточно двух поршней и нескольких клапанов.
Понятно вам, дорогой мой, -- спросил он, взяв Валантена под руку, -- что нет
такого вещества, которое, будучи помещено между двумя неограниченно
увеличивающимися силами давления, не принуждено было бы расплющиваться?
-- Как! Это изобрел автор "Писем к провинциалу"? -- воскликнул Рафаэль.
-- Да, именно он. Механика не знает ничего более простого и более
прекрасного. На противоположном принципе -- расширяемости воды -- основана
паровая машина. Но вода расширяется только до известной степени, тогда как
ее несжимаемость, будучи в некотором роде силой отрицательной, неизбежно
оказывается бесконечно большой.
-- Если эта кожа растянется, -- сказал Рафаэль, -- я обещаю вам
воздвигнуть колоссальный памятник Блезy Паскалю, учредить премию в сто тысяч
франков за решение важнейших проблем механики, присуждаемую каждые десять
лет, дать приданое вашим двоюродным и троюродным сестрам, наконец, построить
богадельню для математиков, впавших в безумие или же в нищету.
-- Это было бы очень хорошо, -- отозвался Планшет. -- Завтра пойдем с
вами к Шпигхальтеру, -- продолжал он со спокойствием человека, живущего в
сфере исключительно интеллектуальной. -- Шпигхальтер -- превосходный
механик, и он только что построил по моему проекту усовершенствованную
машину, при помощи которой ребенок может уложить в своей шляпе тысячу копен
сена.
-- До завтра.
-- До завтра.
-- Вот так механика! -- вскричал Рафаэль. -- Разве то не прекраснейшая
из наук! Лавриль со своими онаграми, классификациями, утками,
разновидностями, со всякими уродцами в банках годился бы разве что в
маркеры.
На другой день Рафаэль в отличном расположении духа заехал за
Планшетом, и они вместе отправились на улицу Здоровья, в каковом названии
можно было видеть хорошую примету. Вскоре молодой человек очутился в
огромной мастерской Шпигхальтера, среди множества раскаленных и ревущих
горнов. То был целый ливень огня, потоп гвоздей, океан поршней, винтов,
рычагов, брусьев, напильников, гаек, море чугуна, дерева, клапанов и
стальных полос. От железных опилок першило в горле. Железо было в воздухе,
железом были покрыты люди, от всего разило железом; у железа была своя
жизнь, оно было организовано, плавилось, ходило, думало, принимая все формы,
подчиняясь всем прихотям. Под гудение мехов, под все нарастающий грохот