-- Веера?
-- Раз мы богаты, сокровище мое, я могу сказать тебе все. Ах, дитя! Как
легко обманывать умных людей! Разве у тебя могли быть два раза в неделю
белые жилеты и чистые сорочки при трех франках в месяц на прачку? А молока
ты выпивал вдвое больше, чем можно было купить на твои деньги! Я обманывала
тебя на всем: на топливе, на масле, даже на деньгах. О мой Рафаэль, не бери
меня в жены, -- прибавила она со смехом, -- я очень хитрая.
-- Как же тебе это удавалось!
-- Я работала до двух часов утра и половину того, что зарабатывала на
веерах, отдавала матери, а половину тебе.
С минуту они смотрели друг на друга, обезумев от радости и от любви.
-- О, когда-нибудь мы, наверно, заплатим за такое счастье каким-нибудь
страшным горем! -- воскликнул Рафаэль.
-- Ты женат? -- спросила Полина. -- Я никому тебя не уступлю.
-- Я свободен, моя дорогая.
-- Свободен! -- повторила она. -- Свободен -- и мой! Она опустилась на
колени, сложила руки и с молитвенным жаром взглянула на Рафаэля.
-- Я боюсь сойти с ума. Какой ты прелестный! -- продолжала она, проводя
рукой по белокурым волосам своего возлюбленного. -- Как она глупа, эта твоя
графиня Феодора! Какое наслаждение испытала я вчера, когда все меня
приветствовали! Ее так никогда не встречали! Послушай, милый, когда я
коснулась спиной твоего плеча, какой-то голос шепнул мне: "Он здесь! " Я
обернулась -- и увидела тебя. О, я убежала, чтобы при всех не броситься тебе
на шею!
-- Счастлива ты, что можешь говорить! -- воскликнул Рафаэль. -- А у
меня сердце сжимается. Хотел бы плакать -- и не могу. Не отнимай у меня
своей руки. Кажется, так бы вот всю жизнь и смотрел на тебя, счастливый,
довольный.
-- Повтори мне эти слова, любовь моя!
-- Что для нас слова! -- отвечал Рафаэль, и горячая слеза его упала на
руку Полины. -- Когда-нибудь я постараюсь рассказать о моей любви; теперь я
могу только чувствовать ее...
-- О, чудная душа, чудный гений, сердце, которое я так хорошо знаю, --
воскликнула она, -- все это мое, и я твоя?
-- Навсегда, нежное мое создание, -- в волнении проговорил Рафаэль. --
Ты будешь моей женой, моим добрым гением. Твое присутствие всегда рассеивало
мои горести и дарило мне отраду; сейчас ангельская твоя улыбка как будто
очистила меня. Я будто заново родился на свет. Жестокое прошлое, жалкие мои
безумства -- все это кажется мне дурным сном. Я очищаюсь душою подле тебя.
Чувствую дыхание счастья. О, останься здесь навсегда! -- добавил он,
благоговейно прижимая ее к своему бьющемуся сердцу.
-- Пусть смерть приходит, когда ей угодно, -- в восторге вскричала
Полина, -- я жила!
Блажен тот, кто поймет их радость, -- значит, она ему знакома!
-- Дорогой Рафаэль, -- сказала Полина после того, как целые часы
протекли у них в молчании, -- я бы хотела, чтобы никто никогда не ходил в
милую нашу мансарду.
-- Нужно замуровать дверь, забрать окно решеткой и купить этот дом, --
решил маркиз.
-- Да, ты прав! -- сказала она. И, помолчав с минуту, добавила: -- Мы
несколько отвлеклись от поисков твоих рукописей!
Оба засмеялись милым, невинным смехом.
-- Я презираю теперь всякую науку! -- воскликнул Рафаэль.
-- А как же слава, милостивый государь?
-- Ты -- моя единственная слава.
-- У тебя было очень тяжело на душе, когда ты писал эти каракули, --
сказала она, перелистывая бумаги.
-- Моя Полина...
-- Ну да, твоя Полина... Так что же?
-- Где ты живешь?
-- На улице Сен-Лазар. А ты?
-- На улице Варен.
-- Как мы будем далеко друг от друга, пока... Не договорив, она
кокетливо и лукаво взглянула на своего возлюбленного.
-- Но ведь мы будем разлучены самое большее на две недели, -- возразил
Рафаэль.
-- Правда! Через две недели мы поженимся. -- Полина подпрыгнула, как
ребенок. -- О, я бессердечная дочь! -- продолжала она. -- Я не думаю ни об
отце, ни о матери, ни о чем на свете. Знаешь, дружочек, мой отец очень
хворает. Он вернулся из Индии совсем больной. Он чуть не умер в Гавре, куда
мы поехали его встречать. Ах, боже! -- воскликнула она, взглянув на часы. --
Уже три часа! Я должна быть дома, -- он просыпается в четыре. Я хозяйка в
доме, мать исполняет все мои желания, отец меня обожает, но я не хочу
злоупотреблять их добротой, это было бы дурно! Бедный отец, это он послал
меня вчера в Итальянский театр... Ты придешь завтра к нему?
-- Маркизе де Валантен угодно оказать мне честь и пойти со мной под
руку?
-- Ключ от комнаты я унесу с собой! -- объявила она. -- Ведь это
дворец, это наша сокровищница!
-- Полина, еще один поцелуй!
-- Тысячу! Боже мой, -- сказала она, взглянув на Рафаэля, -- и так
будет всегда? Мне все это кажется сном.
Они медленно спустились по лестнице; затем, идя в ногу, вместе
вздрагивая под бременем одного и того же счастья, прижимаясь друг к другу,
как два голубка, дружная эта пара дошла до площади Сорбонны, где стояла
карета Полины.
-- Я хочу заехать к тебе, -- воскликнула она. -- Хочу посмотреть на
твою спальню, на твой кабинет, посидеть за столом, за которым ты работаешь.
Это будет, как прежде, -- покраснев, добавила она. -- Жозеф, -- обратилась
она к лакею, -- я заеду на улицу Варен и уж потом домой. Теперь четверть
четвертого, а дома я должна быть в четыре. Пусть Жорж погоняет лошадей.
И несколько минут спустя влюбленные подъезжали к особняку Валантена.
-- О, как я довольна, что все здесь осмотрела! -- воскликнула Полина,
теребя шелковый полог у кровати Рафаэля. -- Когда я стану засыпать, то
мысленно буду здесь. Буду представлять себе твою милую голову на подушке.
Скажи, Рафаэль, ты ни с кем не советовался, когда меблировал свой дом?
-- Ни с кем.
-- Правда? А не женщина ли здесь...
-- Полина!
-- О, я страшно ревнива! У тебя хороший вкус. Завтра же добуду себе
такую кровать.
Вне себя от счастья, Рафаэль обнял Полину.
-- Но мой отец! Мой отец! -- сказала она.
-- Я провожу тебя, хочу как можно дольше не расставаться с тобой! --
воскликнул Валантен.
-- Как ты мил! Я не смела тебе предложить...
-- Разве ты не жизнь моя?
Было бы скучно в точности приводить здесь всю эту болтовню влюбленных,
которой лишь тон, взгляд, непередаваемый жест придают настоящую цену.
Валантен проводил Полину до дому и вернулся с самым радостным чувством,
какое здесь, на земле, может испытать и вынести человек. Когда же он сел в
кресло подле огня, думая о внезапном и полном осуществлении своих мечтаний,
мозг его пронзила холодная мысль, как сталь кинжала пронзает грудь; он
взглянул на шагреневую кожу, -- она слегка сузилась. Он крепко выругался на
родном языке, без всяких иезуитских недомолвок андуйлетской аббатисы[*], откинулся на спинку кресла и устремил неподвижный,
невидящий взгляд на розетку, поддерживавшую драпри.
-- Боже мой! -- воскликнул он. -- Как! Все мои желания, все... Бедная
Полина!
Он взял циркуль и измерил, сколько жизни стоило ему это утро.
-- Мне осталось только два месяца! -- сказал он. Его бросило в холодный
пот, но вдруг в неописуемом порыве ярости он схватил шагреневую кожу и
крякнул:
-- Какой же я дурак!
С этими словами он выбежал из дому и, бросившись через сад к колодцу,
швырнул в него талисман.
-- Что будет, то будет... -- сказал он. -- К черту весь этот вздор!
Итак, Рафаэль предался счастью любви и зажил душа в душу с Полиной. Их
свадьбу, отложенную по причинам, о которых здесь не интересно рассказывать,
собирались отпраздновать в первых числах марта. Они проверили себя и уже не
сомневались в своем чувстве, а так как счастье обнаружило перед ними всю
силу их привязанности, то и не было на свете двух душ, двух характеров,
более сроднившихся, нежели Рафаэль и Полина, когда их соединила любовь. Чем
больше они узнавали друг друга, тем больше любили: с обеих сторон -- та же
чуткость, та же стыдливость, та же страсть, но только чистейшая, ангельская
страсть; ни облачка на их горизонте; желания одного -- закон для другого.
Оба они были богаты, могли удовлетворять любую свою прихоть --
следовательно, никаких прихотей у них не было. Супругу Рафаэля отличали
тонкий вкус, чувство изящного, истинная поэтичность; ко всяким женским
безделушкам она была равнодушна, улыбка любимого человека ей казалась
прекраснее ормузского жемчуга, муслин и цветы составляли богатейшее ее
украшение. Впрочем, Полина и Рафаэль избегали общества, уединение
представлялось им таким чудесным, таким живительным! Зеваки ежевечерне
видели эту прекрасную незаконную чету в Итальянском театре или же в Опере.
Вначале злоязычники прохаживались на их счет в салонах, но вскоре
пронесшийся над Парижем вихрь событий заставил забыть о безобидных
влюбленных; к тому же ведь была объявлена их свадьба. Это несколько
оправдывало их в глазах блюстителей нравственности; да и слуги у них
подобрались, против обыкновения, скромные, -- таким образом, за свое счастье
они не были наказаны какими-либо слишком неприятными сплетнями.
В конце февраля, когда стояли довольно теплые дни, уже позволявшие
мечтать о радостях весны, Полина и Рафаэль завтракали вместе в небольшой
оранжерее, представлявшей собой нечто вроде гостиной, полной цветов; дверь
ее выходила прямо в сад. Бледное зимнее солнце, лучи которого пробивались
сквозь редкий кустарник, уже согревало воздух. Пестрая листва деревьев, купы
ярких цветов, причудливая игра светотени -- все ласкало взор. В то время как
парижане еще грелись возле унылых очагов, эти юные супруги веселились среди
камелий, сирени и вереска. Их радостные лица виднелись над нарциссами,
ландышами и бенгальскими розами. Эта сладострастная и пышная оранжерея была
устлана африканской циновкой, окрашенной под цвет лужайки. На обитых зеленым
тиком стенах не было ни пятнышка сырости. Мебель была деревянная, на вид
грубоватая, но прекрасно отполированная и сверкавшая чистотой. Полина