А корму твоего, государева, дают нам в вес — муки по одному пуду на месяц, да и о том слава Богу. Хорошо бы, государь, и побольши для нищие братии за ваше спасение. Изволь, самодержавие, с Москвы отпустить двух сынов моих* к матери их на Мезень, да тут, живучи вместе, за ваше спасение Бога молят; и не умори их с голоду, Господа ради. А обо мне, якож Богу и тебе годе: достоин я, окаянный, грехов ради своих, темнице пустозерской. Умилися, святая душа, о жене моей и о детех.
«ПЯТАЯ» ЧЕЛОБИТНАЯ
Царь-государь и великий князь Алексей Михайлович! Мнагажды писахо[м] тебе прежде и молихом тя, да примиришися Богу и умилишися в разделении твоем от церковн[а]го тела. И ныне последнее тебе плачевное моление приношу, из темницы, яко из гроба, тебе глаголю: помилуй единородную душу свою и вниди паки в первое свое благочестие, в нем же ты порожден еси с прежде бывшими тебе благочестивыми цари, родители твоими и прародители; и с нами, богомольцы своими, во единой святой купели ты освящен еси; единыя же Сионския церкви святых сосец ея нелесным млеком воспитен еси с нами, сиречь единой православной вере и здравым догматом с нами от юности научен еси.
Почто по духу братию свою тако оскорбляеши? Единаго бо мы себе Отца имамы вси, иже есть на небесех, по святому Христову Евангелию. И не покручинься, царю, что тако глаголю ти: ей, истинна так. Господин убо есть над всеми царь, раб же со всеми есть Божий. Тогда же наипаче наречется господин, егда сам себе владеет и безместным страстей не работает, но споборника имея благочестива помысла, непобедимаго самодержца бессловесных страстей, иже всех матеря похоти всеоружием целомудрия низлагает. «Честь царева суд любит»*, по пророку. Что есть ересь наша или кий раскол внесохом мы во церковь, якож блядссловят о нас никонияня, нарицают раскольниками и еритиками в лукавом и богомерском Жезле*, а инде и предотечами антихристовыми? Не постави им Господь греха сего, не ведят бо беднии, что творят. Ты самодержче, суд подымеши о сих всех, иже таково им дерзновение подавый на ны. Не вемы в себе ни следу ересей, коих пощади нас Сын Божий от такова нечестия и впредь, ниж раскольства: Бог сведетель и пречистая Богородица и вси святии! Аще мы раскольники и еретики, то и вси святии отцы наши и прежний цари благочестивии, и святейшия патриархи такови суть.
О, небо и земле, слыши глаголы сия потопныя* и языки велеречивый! Воистинну, царь-государь, глаголем ти: смело дерзаете, но не на пользу себе. Кто бы смел рещи таковыя хульныя глаголы на святых, аще бы не твоя держава попустила тому быти? Вонми, государь, с коею правдою хощеши стати на страшном суде Христове пред т[ьм]ы ангельскими и пред всеми племены]2 язык верных и зловерных. Аще во православии нашем, отеческих святых книгах и в догматех их хотя едина ересь и хула на Христа Бога и церковь его обрящется, ей, ради мы за них прощаться пред всеми православными, паче же за то, аще мы что от себя внесохом — соблазны или раскол — во церковь. Но несть, несть! Вся церковная права суть разумевающим истинну и здрава обретающим разум по Христе Исусе, а не по стихиям сего мира, за ню же мы страждем и умираем и крови своя проливаем. Испытай, царю християнский, писание и виждь, яко в последняя времена исправления веры и обретения истинны нигде же несть и не будет, но везде писано есть, что в последняя времена отступят веры, а не исправят ю, и исказят писания, и превратят, и внесут ереси погибельныя, и многих прельстят. Сице везде суть в писаниих святых узриши. И не дивися, тако истинна. Христос сам рече: «егда приидет Сын Человеческий, обрящет ли веру свою на земли?»* На се богословцы глаголют: не обря[ще]т, кроме малых избранных, забегших в горы, а во градех и селех не обрящется ни единаго православна[го] епископа и попа. Тако будет, царю, по словеси Христову. И помяни дни Ноевы: много ли осталось благочестивых пред потопом? Веси, только осмь душ. И в скончании века тако будет: мало Христово стадо, много же сатанино и антихристово воинство будет. И ты не хвалися. Пался еси велико, а не востал искривлением Никона, богоотметника и еретика, а не исправлением, умер еси по души ево учением, а не воскрес. И не прогневися, что богоотметником ево называю. Аще правдою спросиши, и мы скажем ти о том ясно с очей на очи и усты ко устом возвестим ти велегласно; аще ли же ни, то пустим до Христова суда: там будет и тебе тошно, да тогда не пособишь себе ни мало. Здесь ты нам праведнаго суда со отступниками не дал, и ты тамо отвещати будеши сам всем нам, а льстящий и ласкающий тебе, им же судом судиша нас, тако ж и сами от Христа и святых его осудятся, и в ню же меру мериша нам, возмерится им от Сына Божия. Несть бо уже нам к ним ни едино слово. Все в тебе, царю, дело затворися и о тебе едином стоит. Жаль нам твоея царския души и всего дому твоего, зело болезнуем о тебе, да пособить не можем ти, понеж сам ты пользы ко спасению своему не хощешь.
2 В этом месте рукопись дефектна; слова в скобках восстановлены по изд.
Памятники, стб. 758,
А о греческих властех и вере их нынешной сам ты посылал прежде испытовати у них догматов Арсения Суханова* и ведаешь, что у них иссяче благочестие по пророчеству святых — царя Констянтина и Силивестра* папы, и ангела Божия, явльшагося тогда Филофею Цареград[скому] патри[арху]* и сказавшу о том же. Ведаешь ли, писано се во Истории о белом клаб[уце* и,]3 ведая, почто истинну в неправде содержиши? Сего ради открывается гнев Божий на вас и бысть многажды ты наказан от Бога и все царство твое, да не позналися есте.
А еже нас не велишь, умерших, у церкви погребати, и исповеди и святых тайн лишать в животе сущих еще коих, да Христос нас не лишит благодати своея: той есть присно с нами и будет, надеем бо ся на нь крепко, и никто ж — человек смертной и тленной — отлучити нас от него возможет, с ним бо стражем и умираем. А по смерти нашей грешная телеса наша — добро так, царю, ты придумал со властьми своими, что псом пометати или птицам на растерзание отдати. Вемы бо, да и ты слышишь по вся дни во церкви, яко святым мучеником ни единому честнаго погребения не бысть от убивающих их или в темницах умеряющих, но метаху их в бесчестныя места, и в воду иных, и в ровы, и в кал, овых же и сожигали мощи, да Христос их нигде не забыл. Тако ж и нас негли не забудет надежда наша и купно с первыми соберет кости наша в последний день и оживотворит мертвенная телеса наша Духом Святым. Несть мы лутши древних мученик и исповедник — добро так нам валятися на земли! Земли же есть и добровольне себе святии отцы погребати себе не повелеша, великаго ради смирения, да большую мзду восприимут от Христа Бога, И елико ты нас оскорбляеши больши и мучишь, и томишь, толико мы тебя любим, царя, больши и Бога молим до смерти твоей и своей о тебе и всех кленущих нас: спаси, Господи, и обрати ко истинне своей! Аще ж не обратитеся, то вси погибнете вечно, а не временно.
Прости, Михайлович-свет, либо потом умру, да же бы тебе ведомо было, да никак не лгу, ни ж притворяйся говорю: в темнице мне, яко во гробу, сидящу, что надобна? Разве смерть? Ей, тако. Некогда мне молящюся о тебе с горькими слезами от вечера и до полунощи и зело стужающу Божеству, да же бы тебе исцелитися душею своею и живу быти пред ним; и от труда своего аз, многогрешный, падох на лицы своем, плакахся и рыдая горько, и от туги великия забыхся, лежа на земли, и видех тя пред собою или ангела твоего умиленна стояща, подпершися под лице правою рукою. Аз же возрадовахся, начах тя лобызати и обымати со умиленными глаголы. И увидех на брюхе твоем язву зело велику*, исполнена гноя многа, и убоях, вострепетах душею, положих тя взнак на
3 В этом месте рукопись дефектна; слова в скобках восстановлены по изд.
Памятники, стб. 760.
войлок свой, на нем же молитвы и поклоны творю, и начах язву на брюхе твоем, слезами моими покропляя, руками сводити, и бысть брюхо твое цело и здраво, яко николи же боле. Душа ж моя возрадовалася о Господе и о здравии твоем зело. И паки поворотих тя вверх спиною твоею, видех спину твою сгнившу паче брюха, и язва больши первый явихся. Мне ж так же плакавшуся, руками сводящу язву твою спинную, и мало-мало посошлася и не вся исцеле. И очютихся от видения того, не исцелих тя всего здрава до конца. Нет, государь, большо покинуть мне плакать о тебе, вижу, не исцелеть. Ну, прости ж, Господа ради, дондеж увидимся с тобою.
Якож присылал ко мне Юрья Лутохина, и рекл он, Юрье, усты твоими мне на Угреше: «рассудит-де, протопоп, меня с тобою праведный судия Христос». И я на том же положил: буди тако по воли твоей. Коли тебе, государь, тако годе, ино и мне тако любо: ты царствуй многа лета, а я мучуся многа лета, и пойдем вместе в домы своя вечныя, еда Гог изволит. Ну, государь, да хотя меня и собакам приказал выкинуть, да еще благословляю тя благословением последним, а потом прости, уж тово чаю только. Царь-государь Алексей Михайлович, любим бо еси мне, исповемся тебе всем сердцем моим и повем ти вся чюдеса Господня. Ей, не лгу — буди мне с сею ложью стати на страшней суде с тобою пред лицем Господним. Того ради хощу тебе сказать, яко мнит ми ся, не коснит Господь о кончине моей, и помышляет ми ся, будет скоро о[т]ложение телиси моему, яко утомил мя еси зело, еще ж мне и самому о жизни сей нерадящу.
Послушай, державне, побеседаю ти, яко лицем к лицу. Нынешня 177 году, в великий пост на первой неделе* по обычаю моему хлеба не ядох в понедельник, тако ж и во фторник, и в среду не ядох, еще жив четверг не ядше пребых, в пяток же прежде часов* начах келейное правило, псалмы Давыдовы пети, прииде на мя озноба зело люта, и на печи зубы мои розбило с дрожи. Мне же, и лежа на печи, умом моим глаголющу псалмы, понеж от Бога дана Псалтырь и наизусть глаголати мне,— прости, царю, за невежество мое,— от дрожи тоя нападе на мя мыт; и толико изнемог, яко отчаявшу ми ся и жизни сея, уже всех дней не ядшу ми дней с десять и больши. И лежащу ми на одре моем и зазирующу себе, яко в таковыя великия дни правила не имею, но токмо по чоткам молитвы считаю, и Божиим благоволением в нощи вторыя недели, против пятка, распространился язык мой и бысть велик зело, потом и зубы быша велики, а се и руки быша и ноги велики, потом и весь широк и, пространен под небесем по всей земли распространился, а потом Бог вместил в меня небо, и землю, и всю тварь. Мне же, молитвы беспрестанно творящу и лествицу перебирающу в то время, и бысть того времени на полчаса и больши, и потом восставши ми от одра лехко и поклонившуся до земля Господеви, и после сего присещения Господня начах хлеб ясти во славу Богу.