Увы о сем братстве! Лучше бы, не взявше аггельскаго чина, во тьме житейстей жити, во Египте, не исходя в пустыню с Моисеом, и в котлах египетских мяса жрати, нежели ропщуще в Синаи приобщатися манне, гневаяся на Бога и на Моисея. Гнев бо мужу правду Божию не соделовает, гнев от Бога отлучает и душе убийство сотворяет. Прогневася брат на брата, на Авеля Каин*, и изведе его на поле, убив каменей. Виждь, что успело Каину в сей и в будущей жизни, омочил десницу свою в горле крови братни, омочился и сам в темницах адовых в век века.
О зависть и нелюбка, сатанино дело! Да слышите, братоубийцы, гневающейся туне на брата, разгну вам Каинову повесть14 (беседа Златоустова, слово 6 на июдея). Рече Господь по Каину: «к тебе обращение братне, и ты обладаеши им. Дерзай,— рече,— и не бойся, ниже устрашайся о сем. К тебе обращение его, и ты начальствуеши им».
А еже глаголет, сицево есть: пребывай на чести первороднаго и бывай брату твоему прибежище и покров, и предстательство, и держава, и обладай им, точию да не ко убийству искочиши, ниже на законопреступное оно изыдеши заколение. Но обаче ни тако не послуша, ниже умолкну, но содела убийство, и десницею в горле омочи братнем.
Видите, отцы и братия, начальствуемии! Не бывайте подначальным, яко Каини, внимайте наказание Бога самого ко Каину: пребывал на чести первенства, бывай брату прибежище и покров, и предстательство и держава, и обладай им, точию не бей, законопреступно не твори. Аще ученик не брежет о своей души, не брези о нем, но прилежи, кое же спаси его. Да слыши Бога, о Каине промышляюща. Что убо по братоубийстве оном, егда рече Бог «оставим его», прочее, кая в нем польза? «Содела убийство, убил есть брата, преобиде моего наказания, неисцельно некое и не прощаемо заколение дерзну, толика и такова промышления восприим, и учительства и совета моего, но вся изверже от смысла своего, и нимало не послушав, да вставится убо, и отвержен будет», прочее. И ниже слову некоторому: «да сподобится от мене». Но ничто же таково Бог не рече, ни содела, но и приходит к нему паки и исправляет человека.
И рече Бог-Господь: «где есть Авель, брат твой?» Каин же отвеща: «не веде»,— рече. Господь же не оставляет его, отметающася, но приводит и не хотяща к соделания исповеданию. И рече ко Каину: «глас крове брата твоего вопиет ко мне», самая та вещь проповедует убийство. Что же убо той? «Больший грех мой, еже оставити ми, аще изгониши мя от земли и от лица твоего скрыюся». А еже глаголет, сице есть: большими убо согреших прощения и отвещания, и еже оставити ми ся. (Попросту рещи: велик-де грех сотворил, нет мне прощения; нечево много говорить, пропал-де, да все тут.) Обаче, аще восхощеши отмстити о бывшем, всем предлежати хощу на убийство, иже от тебе пособия пуст быв.
Станем зде и рассудим о себе. Тако подобает прилежати о падшем брате наставнику, яко Бог о Каине. Падшему же не подобает подобитися Каинову безумию, и не глаголати: «больший грех мой, еже оставити ми ся, аще изгониши мя от земли, и от лица твоего скрыюся». Преводне рещи: аще-де мя запретишь, аз-де из кельи да и из пустыни от тебя, отца журливова, вон пойду. Не тако, не тако, нехорошо, неладно. Дуруешь, плут! Кайся, кайся, пади на ногу отцу: «виноват, согрешил!» Ну и за тебя
14 На поле рукописи киноварью: О Каине.
ко отцу: «прости, отче святый, Господа ради прости! Заповедь твою презрел, преслушание сотворил, в грех впал, прости, отче святый, Господа ради прости!» Кланяйся, дурачищо, не отчаивайся! Что в землю ту глядишь, что бык истурился? Ну, кайся, сказывай отцу тому, что тебе дьявол запретил? А то пророк Исайя, глава 43: «глаголи ты беззакония своя первие, яко да оправдишись»*. Не бо просто рече пророк: «глаголи ты беззакония своя», но что глаголи ты беззакония своя первее, сиречь: «не жди обличающаго и оглаголующаго.
Виждь, Каин не рече первее, но пождаваше обличен быти от Бога, паче же и обличаем отметашеся, так же, как и ты упрямисься; неладно, миленькой, так, Каинович. Сего ради и ин некий рече: «праведный себе оглагольник в первословии есть». Видишь ли, не ждати, яже от других обличения, но еже первее себя самому оглаголовати. Петр убо по отвержении оном лютом, понеже вскоре свой воспомяну грех, и никому же обличающу, глаголаше свое прегрешение и плакася горько, сице исправи отвержение оно, яко и первый быти апостолом сподобися и вселенней всей вручение быти ему. Так то и ты заплачь пред батюшком, да и ладно. Виждь, отче, а то о падении своем плачет, бедной. Прости ево Бога ради! Разделим грех-от ево на части: мне часть, тебе часть, ему часть, а четвертую на Бога положим. Он нас сильнее всех, истребляя свой пай, и наша испепелит.
Ну-су, горюн, люби же отца тово нелицемерно и в заповедех и оправданиих его ходи беспорочно: ныне уж ты не Каинов, но Петрович, апостола перваго сын стал, а мне брат учинился. Каково то хорошо сделалося! Моли Бога и о мне, грешном, да же исправит мя, яко и тебя, зиждитель наш и Господь. Паки возвратимся на ту же повесть. Обаче, аще восхощеши отмстити о бывшем, всем предлежати хощу на убийство, иже от тебе пособия пуст быв. Что убо Бог, не тако рече: «всяк, убивый Каина, седмь отмщений разрешит, сиречь приимет»? «Не бойся,— рече,— сего, поживеши житие долго, и аще убиет тя кто, многим мукам будет повинен». Еже седмь числ писании, неуставну множеству есть незнаменательно. Пишет в Гранографе, тысящу лет жил. Елма убо ты, Каин, многими обложен бысть муками: боязнию, и трепетом, и стонаньми, и печалию, и расслаблением телесным (просто рещи, земля под ним, яко вода колебалася), убивыи тя, рече, и от сих тя пременивый мук, сам на ся привлечет мучение. Вото-су, отец, как бы ты ученика тово убил, и упустил от себя — быть было и тебе битому самому, и мнится, убо быти тяжко и временно глаголемое. Многа же се есть благодетельства указание, ибо яже по сих уцеломудрити хотя, таков умысли образ мучения, иже пременити его от греха можаше. Аще бо бы абие того убил, отшел бы, убо имея грех закровен и сущим потом не бы был ведом. Ныне же оставлен быв много лет пожити. Во оно время учитель сретающим его бысть всем ради зрения и мятежа плотскаго наказуя всех, никогда же таковая дерзнути. И сам же уньший бысть паки, страх бо и трепет, и еже с боязнию жити, и телесное расслабление, якоже уздою некоторою держаше его и не оставляше его, ниже на другое искочити, таково дерзнутие паки. И первейшее чисто воспоминати, и всих ему душю целомудреннейшю соделоваше.
Никонияне, а никонияне! Видите, видите, клокочюща и стонюща своег[о]...15 Расслаблен бысть прежде смерти и прежде суда того осужден, и прежде бесконечных мук мучим. От отчаяния стужаем, зовый и глаголя, расслаблен при кончине: «господне мои, отцы соловецкие, старцы, отродите ми да покаюся воровства своего, яко беззаконно содеял, отвергся християнския веры, играя, Христа распинал и панью Богородицею сделал, и детину голоуса Богословом*, и вашу соловецкую обитель под меч подконил, до пяти сот братии и больши. Иных за ребра вешал, а иных во льду заморозил, и бояронь живых, засадя, уморил в пятисаженных ямах. А иных пережег и перевешал, исповедников Христовых, бесчисленно много. Господне мои, отрадите ми поне мало!» А изо рта и из носа и из ушей нежид течет, бытто из зарезаные коровы. И бумаги хлопчатые не могли напастися, затыкая ноздри и горло. Ну-су, никонияне, вы самовидцы над ним были, глядели, как наказание Божие было за разрушение старый християнския святыя нашея веры. Кричит, умирая: «пощадите, пощадите!» А вы ево спрашивали: «кому ты...16 молился!»ю. И он вам сказывал: «Соловецкие старцы пилами трут мя и всяким оружием, велите войску отступить от монастыря их!» А в те дни уж посечены быша*.
Ужаснись, небо, и вострепещи, земле, преславную тайну видя! Вам
засвидетельствую, вам являю, будете ми свидетели во всей Июдеи и Самарии и даже до последних земли. Никонияня не чювствуют, никонияня, яко свиньи, забрели в заходы, увязли в мотылах, не зрят гнева Божия, на облацех восходяща. Огнь ни единыя лавки не оставил, вся перелизал, и собор было их на площади всех и с молитвою слизал, насилу в Кремль ушли. А не очхнутся в покаяние притти! Лепко-су большо антихристова та печать — три те перстика, укрепила блядь сатонин сосуд вся погибающая, умроша смертию второпервою, сиречь преже мук вечных уснуша сном, воздремашеся вси и спаху. Зрите, наши, огонь их не разбудит, мор их не приведе в чювство, меч не подклони главы их под руку вседержателя Бога, пречистая Богородица явлением своим не уцеломудри, святыя жены явишася и в разум не приведоша их*. Аще и паки Христос приидет, пригвоздят, на Голгофе крест поставя, глаголемии християне. Милостив буди нам, Господи, рабом своим повсюду, и не введи нас во искусы, но избави нас от лукавых, яко Твое есть царство и сила, и слава ныне и в день века, аминь.
15 В рукописи «своег», далее оставлено место для двух слов, вероятно, «царя Алексея».
16 Далее оставлено место для одного слова, вероятно, «царь».
ПОСЛАНИЕ СИМЕОНУ (?), КСЕНИИ ИВАНОВНЕ И
АЛЕКСАНДРЕ ГРИГОРЬЕВНЕ
...во странах сибирских от врага патриарха. Царие же тогда до меня зело добры быша. Егда же мя паки из Даур привезоша, тому лет 15, развратишася милыя мои други. Токмо добра была царица Марья*, а царя озлобили вожди злии и лукавыя власти, понеже приняли от Никона тово новизну ту. Как им сором покинуть стало, а мы обличать стали, так на бесстудие приидоша и сами глаголаша с нами: «хотя-де в черта веровати, да вам не покоримся!» Вселенские-те, было, и говорили взять старые те книги, да наши псы не восхотели, заупрямку им стало. Царь тот меня и зело милосердовал, да уже и ему нечево стало делать.
Властишка те мне многий друзья духовныя были, да свратил бранью их, бывало так. Оне с сердца приговор написали жжечь меня да царица-покойница не дала. Да петь то много, возясь, что черти над попом, да и сюды послали. Я им, отсюду написав, послал всем фигуру*. А боярыня-покойница, дочь мне была духовная, Феодосия Морозова, ревнивой человек была, свет моя, уставщицу ту, сестру свою Анну Веньяминовну* и в дому и в Верху: «ты-де, блядь, Няконовы отирки, церковию колеблешь». А властей тех так же, бабоблудов. А отселе тож и им и досталь за беду стало. А Ртищевых тех ты и сам знаешь, да Артамон* заедино, наговоря царя со властьми,— возьми да пали бедных наших, и Соловки не пощадели. Ведаешь ты о сем и сам пространно, нечево мне ковырять много. Оттоле и до днесь лежит устав той, тьмы тьмами и тысяща тысящами погублено народу. Да уже с горя милые, не хотя отступити Бога, сами во огнь лезут христиане. Воистинну блажени и треблажени творящий таковая! И прежде сего при мучителех мнози во огнь сами дерзали, якоже и ныне воочию нашею бывает. Едина погибель: яко тогда идолу пожрати, тако и ныне от стараго благочестия отступити и лукавому духу поклонитися.