- Ах, папа! мы помирились с Сашей Пушкиным... Но, увидав незнакомого офицера, вдруг остановилась, сделала большущие глаза, с недоумением посмотрела на гостя, и тотчас же, что-то сообразив, как благовоспитанная девочка присела... Она заметила в руках гостя письмо, узнала это письмо, и ее головка быстро поняла, в чем дело: тайной, дескать, пахнет... Она взглянула на отца. Тот тоже хорошо понял ее и с улыбкой сказал:
- Очень рад, что вы помирились... Рекомендую вам, господин Александров, мою "бедную Лизу".
При слове "Александров" девочка опять сделала большие глаза и недоумевающе посмотрела и на отца, и на гостя. Но тотчас же онять сообразила, в чем дело - в панашу пошла: под маленьким черепом мозг хорошо работал.
- А вы читали "Бедную Лизу"? - с улыбкой обратился к пей гость.
- Да, мы с мамой и с Соней читали, - отвечала девочка.
- О! она у меня большой начетчик, - ласково заметил Сперанский.
- А Саша Пушкин больше меня знает, - перебила девочка.
- Ну, Саша Пушкин и сам старше тебя.
- А через два года я буду старше его, - поторопилась девочка, да тотчас же спохватилась.
- Вот тебе раз! - засмеялся отец.
Девочка поняла, что попала впросак, и ей стало стыдно гостя, но гость постарался поправить ее ошибку...
- Да, через два года вы будете старше его умом и знаниями, - сказал он.
- Нет... У Саши Пушкина память лучше моей и Со-ниной, лучше даже, чем у Вили Кюхельбекера и у Саши Грибоедова.
- Это все ее приятели, - подсказал отец.
- А Саша Грибоедов уж большой - ему четырнадцатый год, - продолжала девочка, снова входя в свою роль. - Саша Пушкин знает наизусть всего Державина, почти всего Хераскова и Тредиаковского - ах, как од его смешно знает!
Стрекочущу куэнецу, В зленем блате сушу...
- Ах, какой он смешной, как передразнивает его! Она снова остановилась. В кабинет входили новые гости. Один - мужчина лет за сорок, видимо, засидевшийся, заработавшийся, с бледным, уже изрезанным едва заметным резцами времени лицом и усталыми глазами. Тут же вошел и его спутник, с молодым, веселым лицом и светскими манерами.
- А! Николай Михайлович, Александр Иванович... очень рад вас видеть, - сказал хозяин, вставая и подавая гостям руки.
Встал и гусарик, с которого Лиза не спускала глаз и, видимо, желая подружиться, уже терлась около него, потрагивая за саблю".
- Позвольте познакомить вас, господа-, - продолжал хозяин: - господин Александров, юный герой, которому вчера государь лично и собственноручно возложил на грудь георгиевский крест за необыкновенную храбрость и за чудесное спасение от смерти молодого Панина.
Юный герой поклонился, бряцнув шпорами и другими своими металлическими частями.
- Николай Михайлович Карамзин - историограф, - продолжал хозяин в сторону рекомендуемого.
Юный герой, быстро, ярко как-то взглянув в лицо Карамзина, сделал второй, самый глубокий, какой только можно было сделать, поклон... Щеки его покрылись румянцем радости и стыдливости...
- Я вами воспитан... я читал... я глубоко... - бормотал он бессвязно.
Карамзин протянул ему руку... "Мне приятно..."
- Александр Иванович Тургенев, - продолжал хозяин в сторону другого рекомендуемого.
- Повеса, - подсказал с улыбкой рекомендуемый: - историограф и... повеса...
- Но повеса умный, просвещенный, благородный, - добавил хозяин.
- Вездесущий, вседовольный, всеблаженный, - добавлял рекомендуемый.
Они обменялись поклонами и рукопожатиями.
- Опять насилу вытащил из архива, - сказал Тургенев, указывая на Карамзина.
- И хорошо сделали, - отвечал Сперанский.
- Но можете представить, чем я его выманил оттуда?
- Опять "слепым Якуном"?
- Нет, сказал, что адмирал Мордвинов где-то нашел и подарил вам знаменитые сапоги Редеди, чуб Святослава и зубочистку Феодосия Печерского.
И Сперанский, и Карамзин засмеялись. Улыбнулся и гусарик, переглянувшись с Лизой, которая им, кажется, окончательно завладела.
- А можете вообразить, что этот повеса наделал? - сказал Карамзин, указывая на Тургенева.
- Какой-нибудь манускрипт испортил? - улыбнулся Сперанский.
- Нет, нервы расстроил у моего архивного кота.
- Это у академика Василия Васильевича Миофаго-ва, - пояснил Тургенев.
И Лиза, и ее новый друг охотно, как видно, слушали этот серьезный разговор ученых мужей.
- Чем же это? - спросил Сперанский.
- Я ему за ученые заслуги повесил мышь на шею. И Лиза, и ее друг засмеялись. Ученый разговор становился очень занимательным.
- В самом деле, - сказал Карамзин, - повесил ему мышонка на шею; мышонок из папье-маше, искусно сделанный - настоящая мышь, и мой Васька совсем потерял спокойствие: живых мышей не ловит, а все возится с своим орденом, хочет поймать его и не может.
- Однако, как двигается ваша история? - серьезно спросил Сперанский.
- Медленно... так много архивной работы, так много не разобранных, не очищенных критикой материалов, что голова идет кругом, - отвечал задумчиво Карамзин. - Кажется, я так и положу свою усталую голову над этой историей, а все-таки не кончу ее.
- Зачем же? Вы еще молоды.
- Да, но силы падают... По возвращении государя я читал его величеству одну главу из нового тома... Государь остался очень доволен, милостиво благодарил; но одно чтение так утомило меня, что я чуть было не лишился чувств.
- Да, государь говорил мне об этом, выражал сожаление...
- А прежде со мной ничего подобного не было, - продолжал Карамзин задумчиво, - я чувствую, что история будет мне гробом...
- И монументом бессмертия, - горячо добавил Сперанский.
- И бессмертия Василия Миофагова... На монументе надо будет изобразить и Ваську, оберегающего летописи, - с своей стороны, прибавил неугомонный Тургенев.
А Лиза уже совсем завладела своим новым другом и, сидя чуть ли не на коленях у него, таинственно шептала:
- А я знаю, что вы - не вы.
- Как не я? - с удивлением спрашивал гусарик.
- Так - не вы...
- Кто же я?
Лиза нагнулась к самому уху нового друга и прошептала:
- Вы - девочка, а не мальчик...
- Кто вам сказал? папа?
- Нет, не папа... я сама догадалась.
- Как же вы догадались, милая? - смущенно. говорил попавшийся воин.
- А когда я взошла, вы читали письмо... А это письмо, я знаю, вашего папы.
- Почему же вы знаете?
- Когда папа получил его летом, как мы еще на даче жили, на Каменном, и там поссорились с Сашей Пушкиным... он сказал, что хоть папа Лизин и любимец царский, а все-таки у Лизы Сперанской облик семинарской...
- Ах, какой злой мальчишка!
- Нет, он не злой, а только шалун - шпилькой мы его называем... Так папа мой читал письмо вашего папы при мне и еще жалел вашего папу, а Соня говорила, что и мы, как вот вы, ушли бы в гусары, да мышей боимся...
Гусарик рассмеялся и погладил девочку... "Какая храбрая..."
- Ну, я и узнала у вас это письмо, и вас узнала... Только я никому не скажу, что вы девочка...
- Хорошо, милая. Вы умница и честная девочка.
- А о чем вы там шушукаетесь, Елизавета Михайловна? - обратился вдруг к Лизе Тургенев.
Озадаченная неожиданностью, девочка не нашлась сразу и несколько растерялась.
- Мы... я говорила... я вам этого не скажу, - вдруг решительно оборвала Лиза.
- Ого! секреты, государственные тайны! - шутил Тургенев.
- Да, мы говорили о каком-то Саше Пушкине, об очень живом мальчике, - выручал Лизу ее новый друг.
- О, я знаю этого арапчонка... Елизавета Михайловна к нему неравнодушна.
- Мы с ним помирились уж, - пояснила Лиза.
- Вот как! А вы давно из армии? - спросил Тургенев, обращаясь уже прямо к гусарику.
- Пять дней, как я из Полоцка и из главной квартиры.
- А не знакомы вы с Денисом Васильевичем Давыдовым? Адъютант у Багратиона.
- Да, я его знаю несколько.
- Он мой приятель... Скажите пожалуйста: он мне писал, что там у вас появилась новая Иоанна д'Арк? Видали вы этот феномен? О нем много говорят.
Большие глаза Лизы так и застыли на лице ее нового друга. Она с волнением и страхом ждала. Волнение ее усилилось еще более, когда она заметила смущение на лице друга. Но девочка не выдала ни себя, ни своего друга.
- Да и там на этот счет держатся упорные слухи, - немного помолчав, отвечал гусарик довольно покойно. - Но удивительно - никто ее не видал, хоть все о ней говорят... Я думаю, что это басня.
- Не говорите - слух имеет основание... Признаюсь вам откровенно, глядя на вас и соображая собственноручное пожалование вам государем этого ордена, я бы мог подозревать, что...
Но он не докончил своей щекотливой фразы, которая и Лизу, и ее друга сильно смутила. В комнату вбежала Соня, за ней вошла госпожа Вейкардт и за нею - непременный друг дома Магницкий с последнею, только что полученною из Москвы новостью: умер Херасков.
- Ах, бедный! - жалобно сказала Лиза. - А мы только сегодня с Сашей Пушкиным читали наизусть его "Россиаду...". "Бедненький!
- Очередь за Державиным, - сказал Тургенев.
- Что? что? какая очередь за Державиным? - зашамкал кто-то в дверях.
Все оглянулись - на пороге стоял сам Державин, в своих бархатных, на меху сапогах.
9
Державин вошел сильно старческою походкой. Хотя он и бодрился, но и беззубый рот заметно шамкал, и бархатные йоги словно тоже шамкали.
Особенно вид его поразил Дурову. Читая его сильный стих, его напускной пафос и риторику, которые, казалось, дышали страстью, пылали огнем воодушевления, девушка, мечтательная и увлекающаяся по природе, воображала Державина каким-то титаном, полубогом, а если ей и говорили, что он уже старик, то он не иначе рисовался в ее воображении, как в образе "борея":
С белыми борей власами И седою бородой, Потрясая небесами, Облака сжимал рукой...
А тут она видит шамкающего старца, который не только не потрясает небесами, но у которого собственная седая голова трясется, а глаза, которые ей представлялись орлиными, старчески моргают и слезятся... Господи! как грустно это видеть... И нижняя губа отвисла - но держится... И под носом табак, и на манжетах табак, и на жилете табак... А ноги - точно в валенках, точно у их коровьего пастуха...