И на самом деле ссора наша тянулась до тех пор, пока случай огромной важности не перевернул всех событий Европы вверх дном.
Известие об отъезде Наполеона с острова Эльба я получил 6 марта в шесть часов утра с нарочным, посланным из Генуи. В донесении заключалось только известие о факте. Я сейчас же направился к своему Государю, а он приказал мне немедленно сообщить эту новость Александру и королю Прусскому. Я уже три месяца не бывал у Русского Государя. Меня приняли тотчас же. Я передал о случившемся и доложил о том, что поручил передать мне мой Государь. Александр высказался очень спокойно, с большим достоинством в том смысле, что и Его августейший еоюзник, так что нам не пришлось долго обсуждать вопрос о дальнейших планах действий. Решение было быстрое и категорическое.
Когда вопрос был решен, Государь вдруг обратился ко мне и сказал: "Нам ведь предстоит еще разобрать нашу личную ссору. Оба мы христиане, и наша Святая Вера приказывает нам забывать все обиды. Обнимемся и забудем все".
На это я возразил, что мне прощать было нечего, но забыть придется много и очень тяжелое для меня, а так как сам Государь в таком же положении, как и я, то я прощения просить не буду, а просто предложу все забыть. Александр обнял меня и просил меня вернуть ему мою дружбу.
Потом мы часто встречались, но ни разу не было сделано намека на нашу бывшую размолвку, и все пошло по старому. Весь 1815 год мы были так же близки, как и раньше, и встреча ваша в Ахене была очень дружеская.
Я хочу еще упомянуть о случае, происшедшем в 1822 году, который, пожалуй, лучше других поможет пролить свет на характеристику Александра.
Недель через шесть после Веронского конгресса явился я как-то вечером к нему для переговоров по текущим делам. Он казался очень взволнованным, и я справился о причине. "Я чувствую себя очень странно, - сказал Государь, - мне необходимо переговорить с Вами об одном, по-моему, очень важном вопросе, и я положительно не знаю, как к этому приступить". На это я ему возразил, что прекрасно допускаю возможность с его стороны волноваться каким-нибудь вопросом, но не могу себе представить, как он может затрудняться говорить со мной о нем.
"Дело в том, что это не касается никаких обычных вопросов повседневной политики, а только нас лично, и я боюсь, что вы не вполне ясно поймете мою мысль".
Только после долгих усилий Государь сказал мне следующие, памятные для меня слова: "Нас хотят разлучить, хотят разбить то, что связывает нас, а я считаю эти узы священными, потому что они во имя общего блага. Вы ищете мира для вселенной, а у меня нет больше желания, как поддержать его. Враги европейского мира не ошибаются и прекрасно понимают всю силу сопротивления, которую может оказать наш союз их хитрым планам, и им хочется уничтожить это препятствие во что бы то ни стало. Они отлично понимают, что прямыми путями этого не достигнут, и потому пользуются путями окольными. Меня упре-. кают в том, что я перестал быть самостоятельным и во всем слушаюсь только Вас".
Я горячо отвечал Александру, что все, что он имел честь сообщить мне, не было для меня новостью и что я, не задумываясь ни минуты, отвечу на лестно высказанное мне им доверие признанием, что я принуждеп подтвердить все только что им сказанное. "Вас, Ваше Величество, упрекают в том, что Вы слишком доверяете моим советам, а меня в том, что я изменяю интересам моей, родины ради Вас. Эти обвинения равносильны. Ваша совесть так же чиста, как и моя. Мы служим одной общей идее, одинаково ценной как для России, так и для Австрии и для всего человечества. Я уже давно служу мишенью для многих партий, и только союз таких двух держав, как наши, еще может сдержать могущую произойти общую неурядицу. Но, с другой стороны, Вы могли бы заметить, принимая во внимание мою почти исключительную сдержанность в личных отношениях, какое огромное значение я придаю нашей дальнейшей дружбе. А Вы, Ваше Величество, Вы бы желали, чтобы я изменил свое поведение?" - "Вот, вот, я этого и ждал, - прервал меня Государь, - если мне и трудно было начать с Вами этот разговор и признаться в своих затруднениях, то я сам давно решил не обращать на это никакого внимания и боялся только одного, как бы вы сами не пали духом".
Мы долго еще с ним после этого говорили о политике одной из существовавших тогда партий, имевшей многих единомышленников в России, даже среди приближенных Императора. По окончании разговора я дал слово Александру не поддаваться клевете и не изменять нашей Тесной дружбе, при этом Александр потребовал от меня еще, чтобы и я с него взял слово, что и он никогда не отнимет своего доверия ко мне. А тогда, в самом деле, партия движения, несколько честолюбцев и вся масса придворных рассчитывали, что благодаря этим толкам порвется связь между обоими Императорами и их кабинетами.
Эти лица, соединившись под знаменем либеральных течений, действовали под давлением новых идей и не замечали, увлеченные своим слепым тщеславием, что стоят во главе и ведут все дело не они, а другие, которым сами они служат послушным орудием.
Союз, имевший целью способствовать настоящей политической свободе, руководившийся принципами действительной независимости всякого государства, союз, мечтавший об общем мире, желавший предотвратить всякую попытку к завоеваниям и устранить всякую причину какого бы то ни было волнения, такой союз вряд лп.мог бы найти искренних адептов в среде софистов и людей больного честолюбия.
Эти-то люди вызвали позже мятеж в Греции. По расчетам агитаторов, этот инцидент должен был послужить причиной для разлада между Россией и Австрией, и главным образом между их дворами. Их расчет был верен, но все ото вылилось в такую форму, которой, конечно, не могли предвидеть главари этого дела. Александр, так великолепно игравший в революционера у себя на родине, тут не выдержал борьбы ни в нравственном, ни в физическом отношении. Император Александр умер от полного отвращения к жизни. Он разочаровался во всех своих надеждах, планах в иллюзиях. Он знал, что должен нанести удар целому классу своих подданных, завлеченных и погубленных его же креатурами и принципами, которым сам же он раньше протежировал. И он не выдержал. Душа его рухнула, если можно так выразиться. События, омрачившие начало царствования его преемника, дают нам яркое понятие о той мучительной мозговой работе и колоссальных заботах, отравивших последние минуты жизни Императора.
Историку, задавшемуся целью дать правильную j и- точную характеристику Александра, это будет очень трудно. Слишком часто ему придется блуждать взглядами по вопиющим противоречиям, и ум его с трудом найдет твердую точку опоры, столь необходимую Для человека, призванного к благородной миссии историка.
И мысль, и сердце этого Монарха колебались между столь различными моральными движениями, что при довольно сильном характере Государь никогда не мог достигнуть равновесия.
Каждый отдельный период его жизни ознаменовывался серьезными ошибками, которые грозили опасностью для общественных интересов.
Александр весь отдавался захватившему его моменту и никогда не мог остаться ему верен, потому же и никогда не испытал ни минуты истипного покоя. У него была масса достоинств, благороднейших чувств, он был рабом данного слова, но наряду со всем этим у него были крупные недостатки.
Будь он простым смертным, он остался бы, может быть, совсем незамеченным, но так как волею судеб ему предназначен был трон, то: все и произошло иначе. Если бы ему пришлось уцравлять не Россией, а другим государством, то его недостатки могли бы быть незаметными, но тогда и достоинства были бы не так ярки.
Александру трудно было без руководителя. Кто-нибудь должен был всегда направлять его душу и мысль. И если всякому Монарху трудно найти действительно бескорыстного человека, независимого по характеру и положению настолько, что его можно сделать своим другом, то Русскому Императору, благодаря его неблагоприятному, более чем какого-либо другого Монарха, положению, эти редкое счастье было почти невозможно.
Надо помнить, что в переживаемое им время всем властителям Европы приходилось разбираться в бесконечном количестве сложных затруднений, и если все это касалось других, то Александра больше всех.
Первые всходы насажденной неправильно цивилизации на всем огромном пространстве Российской империи поднялись еще до него, под гнетом деспотизма в империи, где не было ни одпого правильно организованного правового института и где вся огромная масса народа тонула в беспросветной тьме.
Еще Павел I хотел уничтожить эти всходы. Александру пришлось царствовать после Павла. Он был воспитан иод эгидой известных тогда революционеров, сумевших удержать свое влияние и на молодого Монарха. У Александра не было опытности, и, желая делать только добро, он сделал много зла. Он ошибался, а когда попял свои ошибки, это свело его в могилу.
Его душу, испытавшую столько метаний, нельзя, конечно, назвать сильной - она была только мягкая и нежная.
НАПОЛЕОН
Среди лиц, поставленных в положение, независимое от этого необыкновенного человека, найдется немного таких, кто, как я, имел бы столько точек соприкосновения и столько непосредственных сношений с ним.
Мнение мое о Наполеоне не изменялось в различные периоды этих отношений. Я видел его и изучал в моменты наибольшего блеска его; я видел его и наблюдал в моменты упадка; и если он и пытался ввести меня в заблуждение, в чем он порою был очень сильно заинтересован, то это ему никогда не удавалось. Я могу поэтому надеяться, что я схватил самые существенные черты его характера и составил о нем беспристрастное мнение, тогда как большинство современников до сих пор видело лишь сквозь призму как блестящие, так и мрачные, отрицательные стороны этого человека, которого сила вещей в соединении с выдающимися личными качествами вознесла на вершину могущества, беспримерного в новейшей истории. Проявлявший редкую прозорливость и неутомимую настойчивость в использовании того, что полвека событий, казалось, подготовляли для него, руководимый духом власти действенным и дальновидным в равной мере; ловко улавливавший в обстоятельствах момента все, что могло служить его честолюбию; умевший с замечательной ловкостью извлекать для себя выгоды из ошибок и слабостей других, Бонапарт остался один на поле брани, которое в течение десяти лет оспаривали друг у друга слепые страсти и партии, охваченные кровожадною ненавистью и исступлением. С тех пор, как он в конце концов конфисковал в свою пользу всю Революцию, он стал казаться лишь тем единственным пунктом, на котором должны сосредоточиться все взоры наблюдателя, и мое назначение на пост посланника во Францию поставило меня в этом отношении в исключительно выгодные условия, которыми я и не преминул воспользоваться.