Первоначально идеи изменяющегося Предания были выражены в сборнике «Живое Предание», изданном в Париже в 1937 году, и представляли собой защиту «софиологии» Сергия Булгакова. В нем было заявлено о том, что Предание не зависит от отцов Церкви, но отцы зависят от Предания. Более того, это Предание следует понимать как основу всего церковного наследия, то есть не только патристического богословия, но также и Св. Писания. Каким бы ни было сопротивление этой тенденции в православном богословии, от определенного влияния концепции «Живого Предания» не убереглись и сами ее противники. Так, Иоанн Мейендорф чисто по-булгаковски заявил: «Предание есть сакраментальная преемственность общения святых в истории; в известном смысле это сама Церковь» (цит. по: John Meyendorff, Living Tradition: Orthodox Witness in the Contemporary World (Crestwood, NY: St. Vladimir's Seminary Press, 1978), p. 16). Если Предание и есть сама Церковь, тогда оно не может быть застывшим и фиксированным. Богословские споры о значении Предания не только не утихли в настоящее время, но и обострились, так что стало трудно разобраться, кто к какой богословской школе относится.
Возникла какая-то неопределенность: с виду утверждалось то, что в современной Церкви Христовой не может быть того, чего бы существенным образом не было в любой момент ее истории, но на деле все было похоже на простую догматизацию самого принципа богословского развития. Что бы ни предприняла сама Церковь в будущем, все в ней не перестанет быть неизменным догматом! «Предание есть столько же факт, сколько и акт, столько же статика, сколько и динамика… Предание не только хранится, но и творится, ибо живет» (Живое Предание. Православие в современности. Париж, 1937. – с. 6, 7). Таким образом, по крайней мере часть православных теологов возвела авторитет Церковного Предания на небывалую высоту, не стесняясь ставить его выше Писания. И это «живое Предание» представляется сейчас мерилом понимания Писания?
Конечно, восточные протестанты признают, что отступление исторической Церкви произошло не в большинстве ее состава, а лишь в ее малочисленной, но властной иерархии, сумевшей приписать остальной части верующих свои ошибочные мнения. Даже современные православные богословы признают, что мнение епископов и даже Соборов не имеет авторитета без его подтверждения со стороны всей Церкви. Исторически же епископы всегда стремились не выражать мнение всех верующих, а доминировать над ним, формируя их представления по тем или иным вопросам. Истинных же носителей учения Иисуса Христа, мнения которых часто игнорировали иерархи Церкви, не сможет полностью уничтожить даже антихрист. Они были, есть и будут, а исчезнут эти свидетели Божьи вместе с исчезновением всего этого мира.
Данное замечание касательно существования различия между официальными заявлениями древних православных иерархов и фактическими убеждениями рядовых верующих дополняется и аргументом о том, что современное православие отступило от ряда первоначальных вероучительных положений. Так, понятие «Предание» современными богословами было приравнено к слову «Церковь», утратив значение оригинальности и неповторимости трудов ранних отцов церкви. По мнению отцов Церкви, стоявших у истоков образования Православной веры, авторитетным могло быть лишь Раннее Предание, связываемое ими, правда, с решениями первых семи соборов. Церковь последующих за периодом этого доктринального формирования веков уже не имела такого же авторитета, как Первоначальная. Как, например, можно считать безошибочной идущую по тупиковому пути развития христологическую полемику, приведшую к двум расколам в христианстве: несторианскому (433) и монофизитскому (451). Каждая из спорящих сторон была частично права, но первенство анафемствования переходило из рук в руки в зависимости от политической обстановки. Чего стоит только осуждение несторианства четырьмя Вселенскими соборами (431, 451, 553, 680-681), не говоря уже о том, что на самом деле были осуждены взгляды, ошибочно приписанные Несторию! Православные же богословы сделали авторитетным все Предание, связывая его с современной жизнью Церкви. Суть различия между этими взглядами на Предание состоит в том, что в доктринальном вопросе Раннее Предание, как и апостольское учение, имело себе не преемников-создателей, а только преемников-хранителей.
Еще одним отступлением Церкви от раннехристианской практики было осуждение несторианства вопреки соблюдению принципа соборности. Кирилл Александрийский умышленно созвал (Третий) Вселенский собор в Ефесе, не дождавшись делегации антиохийских епископов. Мало того, когда константинопольский патриарх Несторий, кстати, не оставляя православных убеждений, но не соглашаясь с Кириллом по вопросу Богородицы, отказался явиться на такой неканонический собор, без каких-либо разбирательств он был осужден. Когда же на «собор» прибыли антиохийские епископы, они за такую дерзость низложили Кирилла. Когда же прибыла римская делегация, снова был осужден Несторий. Если во времена первых двух Вселенских соборов светская и формально христианская власть уважала христиан за их терпимость к малозначительным вопросам, то теперь ее представителям пришлось пожимать плечами, видя как христианские епископы с легкостью нарушают заповедь о единстве в угоду мелочным различиям. Ведь еще тогда было известно, что взгляды Нестория отличались от учения Кирилла Александрийского очень незначительно, но подлинной причиной осуждения несторианства была политическая ситуация, терминологическая путаница александрийского епископа и народный ажиотаж вокруг термина Богородица. С открытием же апологии Нестория, труды которого были уничтожены, стало достоверно известно, что константинопольский патриарх был совершенно ортодоксален, уличая Кирилла в том, что в последующее время стало причиной возникновения монофизитства. Фактически, на Третьем Вселенском соборе было осуждено то, что оказалось утвержденным на Пятом. И разве это нельзя было назвать кризисом христианства?
Удивляет в этой истории не просто факт разногласий, которые и должны быть в Церкви, а нежелание разрешать их вполне каноническим путем. Дело дошло до того, что обескураженный поведением иерархов представитель императора был вынужден силой сводить противников друг с другом для того, чтобы они наконец-то удосужились рассмотреть аргументацию друг друга. Таким образом, сама отступившая Христианская Церковь провоцировала светские власти вмешиваться в религиозные споры, обнажая свою несостоятельность решать возникшие вопросы самостоятельно и без нарушения элементарной правовой процедуры. Если первые два Вселенских собора еще соблюдали принцип соборности и отстаивали свою независимость от императорского влияния, то Третий показал крушение христианского единства, отразившегося на последующей судьбе Вселенских соборов. А это уже не могло сохранить за Церковью ту же степень благодати, которая сопровождала ее раньше. Столь умышленное игнорирование воли Божьей не могло оставить Церковь без отрицательных последствий. Полностью Божественной благодати она, конечно, не лишилась, но прежние полномочия ее значительно сократились.
Поскольку и по ряду других вопросов последующее православие отошло от собственных истоков, понятно, почему его современным адептам пришлось приписать Церкви право изменять (причем вплоть до отмены некоторых спорных утверждений) старое православное наследие, прикрываясь «живой» традицией. Так, современная Православная Церковь оторвалась от своих корней по вопросам: признания разнообразия богослужебных языков, поощрения создания переводов Священного Писания на другие языки, предоставления желающим народам автокефалий и предпочтение масоретского (еврейского) текста Писания латинскому или греческому его переводам. Восточные протестанты, нисколько не умаляя живую традицию, считают, однако, ее подчиненной, так сказать традиции «мертвой», а точнее уникальной и неповторимой традиции. Данная неповторимость Раннего Предания, время фиксации которой они относят к более раннему периоду, увековечена в православии признанием только семи первых Вселенских соборов в качестве авторитетных. В последующие века Церковь имела право только комментировать то, что изложили эти соборы.
Соглашаясь с исключительным статусом Раннего Предания, восточные протестанты считают, что раннюю церковную традицию в доктринальных вопросах дополнять или изменять последующими поколениями христиан недопустимо. Разумеется, определяют продолжительность этой ранней традиции они отлично от православных верующих, но не перестают связывать ее с богословскими убеждениями первых христиан вплоть до апостольского времени. Иными словами, евангельские христиане солидарны с раннехристианским мнением о Предании как об уникальном периоде в истории Церкви, хотя отводят его конец в более раннее время, чем это делали первые выразители православного вероубеждения. По этой причине они считают современных православных богословов непоследовательными в том вопросе, что они признают в качестве авторитета не исключительно Раннее Предание, а продолжающуюся традицию Церкви со всеми ее изменениями и дополнениями. Ответив на возражение о нетрадиционности протестантизма в целом, приступим к изучению доказательств данной позиции восточных протестантов касательно Предания и преемственности.