Я верю, что только в такой преобразованной вселенной люди могут быть по-настоящему свободными и между ними установятся человеческие отношения. Я верю, что такой будет вселенная, выстроенная в соответствии с учением Маркса о социализме. Причем удовлетворение эстетических потребностей человека должно быть целью не отдаленного будущего, а каждого этапа преобразований…»
Рокфеллер считал, что независимо от характера работы и работодателя отсутствие сильной индивидуальной мотивация, заинтересованности разрушает личность. И формула «право на труд» означает, что работа должна быть предоставлена человеку, невзирая на его желание или нежелание зарабатывать себе на жизнь.
Два промежуточных вывода:
1. Социалистические общества организованы таким образом, что в них государство по определению берет на себя ответственность за благополучие всех и каждого в отдельности. Социализм, сколько можно судить, следует отнести к такой форме политической организации, в которой филантропии, и это декларируется, вообще нет места.
2. В социалистическом обществе меняется само содержание понятий «самоценность» и «собственное достоинство человека». И то и другое обретают здесь не через индивидуальный труд, что полагал необходимым Рокфеллер, а даруется государством.
Я подчеркиваю это положение, поскольку считаю его принципиальным для нашей дискуссии. Те, кто думают, будто частная филантропия аналогичным образом лишает человека воли к труду, избавляя его от необходимости стоять на собственных ногах, очень далеки от верного понимания того, что такое независимый сектор.
Впрочем, он не является неким монолитом. В нем присутствует напряженность между теми, кто видит задачу филантропии в том, чтобы государство в конце концов взяло на себя большую часть забот об удовлетворении нужд каждого отдельного гражданина (о чем я говорил выше применительно к социализму), и теми, кто думает, что частная филантропия сама по себе социальная ценность и что ни государство, ни рынок еще не есть человеческая общность, которая немыслима без сострадания.
Давая название своей статье, я, конечно же, держал в голове «Неудовлетворенность цивилизацией» Зигмунда Фрейда. А мог бы воспользоваться заголовком другой его работы: «Будущее одной иллюзии», поскольку некоторые относятся к филантропии, как к чистейшей воды иллюзии, считая, что таковой ее делает несовершенство человеческой природы. Марксисты вообще объявили филантропию «буржуазным лицемерием», идеологическим трюком, с помощью которого власть имущие скрывают свою эксплуататорскую сущность.
Внутри же филантропического сообщества против нее выдвигается одно серьезное обвинение. Суть его в том, что филантропия забыла о своем изначальном предназначении — помогать бедным, и тратит свои ресурсы на то, чтобы развлекать богатых и доставлять им удовольствие [8] . На это возражают, что такой поворот от «насущной благотворительности» вполне естествен и объясняется существенным расширением государственных программ социального обеспечения.
Произошел и другой значительный поворот: независимый сектор стал проявлять политическую активность. Согласно одной из стратегий, главная цель филантропической работы состоит в распространении идей, которые со временем должны получать законодательное оформление. И тогда уже задачи помощи бедным или поддержки искусства будут решаться с помощью узаконенного государственного финансирования.
Другая стратегическая перемена ярко отражается в активном участии в работе независимого сектора, о чем свидетельствует возникновение многочисленных организаций, нацеленных на один проект, причем некоторые из них тесно связаны с соответствующими политическими действиями.
Будучи практиками, мы прилагаем большие усилия, чтобы научиться решать конкретные задачи. Однако проблемы, которые стоят на повестке дня филантропических организаций, носят глобальный характер, поскольку это те же самые проблемы, с какими сталкивается наше общество и весь мир. Все мы решаем одну и ту же задачу: как благо индивида, его интересы увязать с интересами всего общества.
По сути наша работа заключается в борьбе за душу человека, хотя мы и редко говорим об этом. Отчасти потому, что слишком заняты текущими делами, отчасти потому, что звучит это чересчур пафосно.
Не случайно воспоминания Дж. Д. Рокфеллера производят сейчас такое сильное впечатление — он-то как раз даже не задавался вопросом, зачем все эти усилия.
Именно в этом контексте следует рассматривать пятилетней давности Доклад Организационного комитета нашей организации, в котором обозначены роль и задачи независимого сектора на тот момент. Комитет готовил этот документ не для того, чтобы вокруг него развернулись споры и дискуссии, его целью было наметить общие задачи.
«Не отрицая бесконечного разнообразия и плюрализма независимого сектора, Комитет видит острую необходимость в том, чтобы обозначить некоторые ценности, которые он намерен отстаивать:
- самоотверженность,
- ценность и достоинство человека,
- личная ответственность,
- терпимость,
- свобода,
- справедливость,
- гражданская ответственность».
Для утверждения этих ценностей, говорится в Докладе, независимый сектор должен «поддерживать разнообразие личного выбора человека», укреплять традицию создания добровольных ассоциаций, быть «колыбелью новых идей, новых течений в искусстве и т. д.», а также экспериментальной площадкой. Независимый сектор как целое предлагает альтернативы государственным программам, «помогает беспомощным обрести уверенность в себе», дает людям возможность быть услышанными в дискуссиях по общественным проблемам. Правильно функционирующий независимый сектор «производит» просвещенных избирателей, которые относятся более требовательно к работе государственной машины и более ответственно к распределению ограниченных ресурсов.
То есть в Докладе соблюден баланс между взглядами Дж. Д. Рокфеллера и Герберта Маркузе; он объединяет ценности, которые нечасто пытаются объединить и которые с большим трудом объединяются гармонически.
Нынешнее состояние независимого сектора таково, что дальше он может развиваться по одному из двух путей. Первый — оставить все как есть, пренебречь глубокими философскими расхождениями в том, что касается самого духа сотрудничества, позволив независимому сектору сосредоточиться на решении конкретных исследовательских и образовательных задач. Второй путь: превратить независимый сектор в постоянно действующий семинар, на котором сталкиваются разные системы ценностей. Кто-то возразит, что второй путь напрочь исключает первый, что мы погрязнем в бесконечных дебатах и уже не сможем определять будущее филантропии. Кто-то скажет, что, пойдя по первому пути, мы неизбежно отойдем от основополагающих ценностей филантропии, и они будут подменены ценностями фискального характера.
Я лично решительно высказываюсь в пользу второй альтернативы, т. е. планомерных исследований ценностей, принципов и целей филантропии, а также в пользу более глубокого понимания основ нашей работы. Будущее филантропии в самообновлении, как понимал этот термин Джон Гарднер. Самообновление не может быть результатом механического копирования сложившейся практики, оно приходит, когда обретают новую жизнь вроде бы избитые или, напротив, ранее не понятые идеи. Самообновление возможно, даже несмотря на то, что в жизни благо часто становится причиной стресса и растерянности.
«Конфликт хорошего с хорошим — вот корень наших проблем. Любовь входит в противоречие с долгом, порядок со свободой, искусство с дружбой, справедливость с благоразумием, доброта с честностью — и отнюдь не только в редкие, драматические моменты принятия судьбоносных решений, но и в обычной, повседневной жизни. Однако нам как-то удается справляться с этим, договариваясь, идя на компромиссы, иногда через сублимацию, комбинирование, самопожертвование» [9] .
К примеру, Организационный комитет поощряет новаторство и эксперимент в искусстве. Но как примирить тех, кто любит Моцарта, и поклонников Джона Кейджа? Да, мы делаем выбор, но и не провоцируем конфликт — предоставляя средства для исполнения обоих.
«Следует постоянно иметь в виду, — пишет Рокфеллер, — что денег для духовного развития человека всегда не хватало и всегда не будет хватать. Тем важнее, чтобы поступали они как можно в больших количествах и использовались максимально эффективно!» (с. 90). Выше, в той же главе, Рокфеллер говорит, что «мы вправе просить наиболее способных людей, чтобы они тратили больше времени, интеллектуальных усилий и денег ради общего благополучия. При этом я не настолько самонадеян, чтобы давать рецепты, как именно должен поступать каждый конкретный человек» (с. 90).
Филантропия традиционно плюралистична. В этом отношении она сильно напоминает рынок. То есть в ней не только существует согласие по поводу того, что не может у всех ответов быть один источник, но и что ни один источник не заинтересован в том, чтобы поставить все вопросы.
Соединенные Штаты — плюралистическое общество, это общепризнано. Но разные люди подразумевают под этим разное. Один польский писатель, рассуждая в ходе недавней дискуссии о плюрализме, говорил исключительно о децентрализации власти. Он и представить не мог, сколь значительна здесь роль частного и некоммерческого секторов, являющихся примером здоровой конкуренции — взаимодействия ценностей и интересов, т. е. плюрализма.