Через полчаса Володя молча плелся за мамой в общежитие.
- Хорошо! - приговаривала мать. - Главное - красиво! Пустили его, как человека, на морское судно и в бане с людьми помыли, а он сообразил... Как еще, спасибо, беды не наделал... А отцу-то, думаешь, за тебя не совестно? По политической части помощник капитана, а у сына сознания ни на столечко!..
Володя только покряхтывал сзади, а мать волокла его за руку по дощатым настилам да иногда оборачивалась, чтобы сказать еще:
- Ну, иди как следует! Разучился? Что тебя волоком-то тянуть приходится! Погоди, будет тебе еще баня!..
Володю в наказание оставили одного в маленькой комнате общежития, а мать вернулась в порт и пошла с отцом гулять в город. Ей было жалко Володю, и она бы охотно его простила, но знала, что Никифор Семенович в таких делах строг и, пока не отойдет, лучше с ним о Володе не заговаривать.
А Володя сидел один на железной кровати, покрытой толстым, колючим одеялом, на котором, совсем как на письме, только в десять раз больше, стоял штемпель: "Мурманск. Порт". Мать строго-настрого велела ему никуда не выходить и оставила еду на тарелке, прикрытой сверху газетой "Полярная правда".
Володе было очень скучно одному. За окном быстро темнело. Кончился короткий мурманский день. Володя сидел, прислушиваясь к гудкам пароходов. Порт был совсем рядом. И там стоял теплоход "Леонид Красин". И на нем был отец, вернувшийся уже, наверное, города. Володя понимал, что теперь уже ему не скоро удастся поговорить с отцом по душам, спросить о каменоломнях и про градусник. Но тут ему вдруг так захотелось сейчас же оказаться рядом с отцом и сделать все так, чтобы он больше не сердился, что Володя решительно соскочил с койки, надел пальтишко, шапку, обернул шею шарфом, осторожно приоткрыл дверь в коридор общежития. Там никого не было. Он вытянул нутри ключ замка, вставил его со стороны коридора, запер дверь, положил ключ в карман и вышел на улицу.
Вахтер у ворот порта окликнул его.
- Я с "Красина", - поспешил ответить Володя.
- Ну ходи!
Вахтенный у трапа "Леонида Красина" давно уже заметил маленькую фигурку, бродившую в темноте по пирсу возле теплохода.
- Эй, малый! - крикнул он вн с борта. - Чего тут выхаживаешь, кого дожидаешься?
- Дядя, - послышалось сну, - я к помощнику товарищу Дубинину, по политической части.
- Чего? - удивился вахтенный. - Что за дело такое по политической части у тебя?
- Вы ему только скажите, что Вова его просит.
- Вова? Есть доложить, что Вова! А чей ты будешь, Вова? Вов на свете знаешь сколько?
- Нет, не знаю... А вы ему скажите, что Дубинин Вова.
- Стой! Ты кем же помполиту нашему будешь?
- Я ему буду сын.
- Го-o! Ну, силен... Это ты давеча полундру устроил, пар упустил, всех наших духов на прогулку голяком выпустил?
- Ну, я... - сказал Володя, вздохнув, и зашагал прочь от корабля. Видно, все уже знают про ту историю с паром и нечего больше соваться на корабль.
- Го-o! Стой! Куда же ты? Помполит сейчас придет. Куда пошел?..
Володя остановился, потерся щекой о плечо, подумал, опять вздохнул и тихо побрел прочь. Но в это время с борта "Леонида Красина" послышался очень знакомый раскатистый, нкий голос:
- Эй, Дубинин-второй! Владимир Никифорович, погоди! Стой ты!.. Стой, помощник по паровой части, обожди, не тушуйся!..
Володя узнал голос дяди Вилюя. Забухали его шаги по трапу. Гигантская фигура приблилась к Володе.
- Зачем после бани по ветру гоняешь? Простынешь! - пробасил дядя Вилюй. - Что?.. Была надрайка от отца? Но про то разговор окончен. Идем на судно.
- Мне папа не велел... Он меня на берег списал.
- Э-э, плохо твое дело! Ну, погоди, он города вернется, я тебе выхлопочу обратную приписку. Чего стал? Идем, говорю, а то простынешь. Э-э, буду я тут с тобой толковать! Сказано - пошли!
И Володя взлетел вверх, поднятый могучей рукой дяди Вилюя, который посадил мальчика к себе на плечо. Было уж совсем темно, и Володе показалось, что он плывет в воздухе. Потом он почувствовал, что подымается все выше и выше, увидел перед собой свет, его быстро опустили вн, и под ногами у него оказалась опять твердая, размеренно подрагивающая палуба.
Когда помполит вернулся города, вахтенный доложил ему, что его дожидается у старшего механика сынишка. Никифор Семенович спустился на жилую палубу и еще дали услышал хохот, доносившийся каюты дяди Вилюя. Он подошел поближе, но войти в каюту не смог, хотя дверь ее была открыта. В коридоре толпились матросы, механики, машинисты. Из каюты густо валили клубы табачного дыма и слышался звонкий голос уже осмелевшего и, видно, хорошо прижившегося на судне Володи. Его заставляли в десятый раз рассказывать историю с паром, так как в коридор прибывали все новые в новые слушатели.
- Ну, ну, так, стало быть, как же это у тебя получилось? Как тебе дядя Вилюй устройство объяснил?
- Он мне показал краники и говорит: "Тут пар, и мы живем прилично, с баней даже". А потом я помылся, и мне стало жарко. Я пошел маму искать. А где машина, там никого нет. Я стал разбираться в краниках, а оно как фукнет, и тут все стали голые бегать, без всего, только с мылом. А оно с них капает...
Новый взрыв хохота.
- Вовка, ты что это там разговорился? - раздался голос помполита, и все разом смолкли, расступились. - А вы уж тут рады, аврал устроили! Гляди-ка, и председатель судкома и комсомольский секретарь!.. Так вас не соберешь, когда надо, а тут полная явка налицо.
- Да больно мальчишка забавный, Никифор Семенович, - оправдывались моряки.
- Вот орел!.. Устроил маскарад!
- Ну, хватит тебе, идем, - сказал Никифор Семенович и повел Вову к себе в каюту. - А мама где? Наверху? - спросил он по дороге.
Володя молчал.
- Чего молчишь? Мама, спрашиваю, где? Глухой, что ли? Паром уши заложило?
- Я не знаю...
- Как так - не знаешь?
- Я один, - чуть слышно прнался Володя. - Я все сидел и сидел один, ну в пошел к тебе... Я думал, мама тут. Я к тебе захотел... я соскучился.
- Ф-фу! - только выдохнул отец. - Ну, погоди, будет тебе сейчас от матери! Ключ-то ты где оставил?
- Он вот.
Отец, выхватив у него рук ключ, побежал куда-то.
До Володи донесся его голос:
- Парфенов! Будь друг, снеси этот ключ в общежитие портовое, там небось жена с ума сходит. Галчонок этот мой удрал и ключ взял.
Парфенов спросил что-то, и отец ответил:
- Да у меня он. Я бы сам сходил, да мне скоро на вахту заступать. А потом, разве его можно одного тут оставить!
- Шустрый...
- Вот я возьмусь за него сейчас, за шустрого!.. Вернувшись в каюту, Никифор Семенович плотно закрыл за собой дверь, медленно прошел к столу, сел в вертящееся кресло. Володя угрюмо перебирал на занавеске у койки помпоны, похожие на огрубевшие одуванчики.
- Ну, Владимир, - начал отец, - давай разговаривать. Брось ты там занавеску щипать! Иди сюда. Что же это, Вова?.. Долго это у нас так будет продолжаться с тобой? Мать на тебя жалуется - сладу, говорит, с тобой нет... То чуть не утонул, то в каменоломню провалился, всех перепугал. А сегодня только ногой ступил на корабль - и опять тарарам на весь белый свет! Это, по-твоему, хорошо? И опять: мать сажает тебя в комнату, велит до вечера ждать ее, а ты самовольничаешь. Кто тебя сюда звал?
- Я не хочу на берег... - Володя хныкнул. - Папа, ты меня не списывай!..
- Будешь еще так безобразничать, и спишу мигом! Если хочешь быть на корабле, так воль подчиняться. У нас тут дисциплина, брат! Ах ты, Вовка, Вовка, отчаянная ты голова! Ну, лезь сюда. Что, самому небось совестно?
Володя забрался на колени к отцу, и, хотя ему было уже совсем хорошо, он пробормотал: "Совестно", - сам в душе ужасаясь, до чего же он бессовестный, потому что никаких угрызений он в эту минуту больше не чувствовал.
- Ну, расскажи что-нибудь, - попросил отец. - Как ты там в садике занимаешься, как Валя? Ссоришься все с ней?
Володя, чувствуя, что все утряслось и наступил самый подходящий момент для разговора, пока не пришла мать, устроился поудобнее на коленях у отца и, заглядывая ему прямо в глаза, задал вопрос, который давно уже мучил его.
- Папа... - сказал он, - папа, а правда ты за градусник воевал?
- То есть как это понимать, в каком смысле за градусник? - удивился Никифор Семенович.
- Вот мама говорит, что ты воевал за градусник.
- Это ты чего-то, Владимир, сочиняешь.
- Ну честное же слово!.. Я, когда градусник разбил... ну, нарочно, так... а она говорит, это был общий, а папа воевал не за свой, а за общий градусник. И велела отдать потом.
- Погоди, давай-ка разберемся по порядку, - сказал отец. - Ты уж выкладывай все, как было.
Пришлось Володе рассказать всю историю с крапивой и термометром. Никифор Семенович, хмурясь, но с невольным уважением посмотрел на пухлые, отмытые ладони Володи в ласково взял его за кончики пальцев:
- Однако же! И вытерпел? Ведь она жжется, наверное... Больно, чай, было?
- Еще как!.. Нет, правда, не очень, так, чуть-чуть.
- Ну, вот что, - проговорил отец и стал очень серьезным. Лицо его как будто отвердело, и большие глаза под темными густыми бровями наполнились каким-то торжественным светом. - Вот что я тебе скажу, Вовка: хорошая у нас с тобой мамка! Это она тебе все правильно сказала. Она главное тебе объяснила, а мне уж мало что и осталось. Честно говоря, я бы с тобой и толковать не стал, если бы ты всю эту штуку с градусником ради самого себя сочинил. Оно и так дело вышло противное, но все-таки уж тут одно тебе прощенье, что действовал ради слова, которое товарищу дал. Только вот запомни на будущее: слово надо давать с умом, когда твердо знаешь, что в силах его сдержать. А ты сперва нахвастался, а потом уж пришлось тебе расхлебывать. Ну, а насчет своего да общего это тебе, Вовка, мать все верно сказала. Это она тебе хорошо объяснила, правильно: и за общий градусник мы воевали, чтобы для всех ребят детские сады были, и чтобы игрушки у всех были в тех садах, и градусники - за то, брат, тоже дрались. Ясно?